Он обнял ее сильными руками.
Анна тут же почувствовала, как нужен ей он, с его силой и уверенностью. С тех пор как она нашла дневник в сейфе матери, по-настоящему только Филипп продолжал расследование. Постепенно Анна отошла на второе место, погрузившись почти полностью в свои смутные переживания.
Она, всю жизнь занимавшаяся журналистскими расследованиями, с радостью передала бразды правления своему любовнику.
Выпустив Анну из объятий, Филипп мягко произнес:
— Давай что-нибудь выпьем. А может быть, сходим куда-нибудь?
Анна отрицательно покачала головой.
— Я не совсем хорошо себя чувствую. Мысленно я все время возвращаюсь к тому, что сказал Лефковитц. Неужели у евреев забрали безвозвратно все их имущество?
— Похоже на правду.
— Но куда же делись эти сокровища? Ведь почти всех нацистов схватили и осудили. Неужели ни с кого нельзя потребовать взятое назад?
— Это не так легко сделать. Они же не оставили награбленное просто так?
— Так где же все это? Как сказал Лефковитц, в основном в швейцарских банках. А часть награбленного была уничтожена во время войны. Определенное количество разошлось среди союзников, когда подбиралось в качестве трофеев все, что плохо лежало; часть спрятана в заброшенных шахтах, на дне озер, в пещерах на оккупированных в прошлом территориях. — Филипп подошел к бару и занялся коктейлями. — Награбленное также осело в Латинской Америке, куда нелегально переправлялись немало фашистов. Но швейцарские банки — это самое надежное. Почти до самого конца войны именно нейтральная Швейцария находилась под непосредственным влиянием фашистской Германии. Там легче всего было спрятать награбленное. — Филипп налил два мартини и передал бокал Анне. — Кстати, до войны большинство богатых евреев также хранили именно в швейцарских банках свои сбережения. Во время холокоста эти счета не аннулировались, а так и оставались в банке, который уже давно выполнял роль государственного департамента.
— Так ты хочешь сказать, что все богатства по-прежнему находятся в Швейцарии? — неуверенно спросила Анна.
— Сомневаюсь. Думаю, что через несколько лет после войны эти люди приехали и спокойно забрали все.
— Омерзительно.
— Пожалуй.
— Так значит, так и было, как говорил Лефковитц?
— Вероятно.
— А почему ты обо всем этом знаешь так много? — спросила Анна. К мартини она не притронулась.
— Холокостом я интересовался не меньше этого адвоката.
— Но ты же не еврей.
— Нет.
— Так почему же тебя интересуют нацисты? И откуда у тебя такая осведомленность о холокосте?
Филипп не ответил, а только поднял бокал с мартини к свету и начал внимательно рассматривать, как алкоголь оставляет маслянистый след на стеклянных стенках.
— Филипп, ты что-то скрываешь от меня, — Анна поставила бокал на стол и подошла к нему. — Пожалуйста, скажи мне правду.
— Я тебе говорю только правду, — произнес Филипп тихо. Его красивое лицо стало неожиданно непроницаемым.
— Нет. Ты обманывал меня. Обманывал с самого начала.
— И в чем же я тебе лгал?
— Не знаю, но здесь что-то не так. Твои интересы никогда не совпадали с мамиными или с моими. Ты ищешь нечто иное.
— Нет. То же самое, Анна, то же самое.
— Неправда. У тебя есть какой-то свой план, о котором ты мне ничего не рассказываешь.
Филипп повернулся и подошел к мраморному пьедесталу с бронзовой женской головой. Глаза женщины были закрыты. Наверное, это был символ смерти. Он провел рукой по поверхности скульптуры, стоя спиной к Анне. Она почувствовала внутреннюю борьбу в душе возлюбленного, словно он сомневался, говорить правду или нет.
Правду? А может быть, еще одну ложь? Анна ждала, чувствуя, будто какая-то пружина сжимается в груди.
Но когда Филипп повернулся к Анне, лицо его ничего не выражало.
— У тебя нет никаких оснований в чем-то подозревать меня, Анна.
Она почувствовала, что готова разрыдаться, и бросилась к двери.
— Анна! — Филипп устремился за ней следом и перехватил на полпути, развернув к себе лицом. — Почему ты не веришь мне? Почему?
— Потому что знаю, что ты обманываешь меня. Я уже могу разобраться, когда ты что-то от меня скрываешь.
Филипп наклонился, чтобы поцеловать Анну.
— Нет! — вскрикнула она и попыталась высвободиться из его сильных объятий. Но все оказалось напрасным. Его губы заглушили крик. Он поднял Анну и понес к постели.
Они любили друг друга при расшторенных окнах с видом на нью-йоркское небо. Такого Анна не испытывала даже с ним. Филипп шестым чувством угадывал, что ей нужно, и предупреждал любое ее желание. Когда все кончилось, Анна расплакалась, будто освободившись наконец от страшного напряжения.
— Прости, прости меня. Филипп, что я не доверяла тебе.
На следующее утро они уже были в Вейле, который встретил их великолепной белизной горных вершин. Везде еще сохранились рождественские елки. Бридж-стрит была украшена праздничными огнями, и гирлянды висели на фасадах зданий.
Даже госпиталь «Kapp Мемориал» встретил Анну рождественскими елками. Дети из соседних школ сделали самодельные поздравительные открытки, которые пестрели теперь на дверях больничных палат.
Мать сидела на постели и слушала музыку. Анна почувствовала, что сердце ее вот-вот остановится, когда она увидела радостную улыбку Кейт. Та подняла руки и обняла дочь.
— Анна, Анна, — не переставая, шептала она.
— Ты соскучилась по мне?
— Да…
— Я кое-что привезла тебе, — сказала дочь, роясь в сумке. — Серебряный браслет из Милана, кашемировый джемпер — из Лондона, и целая гора книг. А эту банку меда я привезла тебе из Грейт-Ло.
Анна смотрела, как мама взяла мед — пальцы еще не слушались ее. Банка готова была выскочить, но Анна вовремя перехватила ее. Улыбка еще раз осветила лицо матери.
— Эвелин… — Кейт посмотрела на Анну. Анна кивнула ей в ответ.
— Она сейчас не в лучшей форме, мама. Хотя выглядит неплохо. Эвелин очень больна. Она умирает.
Глаза Кейт повлажнели.
— Надо… к ней, — с трудом прошептала она.
— Да, мама. Как только ты выйдешь отсюда, мы тут же отправимся в Англию.
— Мне нужно…
— Да, мама. Ты ей очень, очень нужна.
— Больно…
— Эвелин? Ты имеешь в виду Эвелин? Ей дают наркотики. Сиделка находится с ней по ночам. Мне обещали, что бабушка не будет очень сильно страдать.
— Печально. Эвелин больна… я здесь…
— Скоро ты тоже сможешь отправиться в путешествие. И тогда мы снова будем все вместе.
Радостно было видеть, как вновь оживает лицо Кейт, исчезает маска болезненного равнодушия.
От неожиданности Анна даже вздрогнула, когда перед ее мысленным взором на мгновение мелькнул образ Кейт, неподвижно лежащей в кровати.
Отрастающие волосы придавали Кейт очень молодой вид. Сейчас она напоминала девочку. Создавалось такое ощущение, будто этот инцидент вернул Кейт ее молодость. Она по-прежнему говорила с трудом и часто переходила на шепот, но Анна теперь точно знала, что мозг матери каким-то чудом остался неповрежденным. С помощью специалистов и координация движений должна была быть восстановлена.
— Я беспокоюсь, Анна… — прошептала Кейт.
— Беспокоишься обо мне, почему?
— Будь осторожна.
— Не волнуйся за меня. Сосредоточься на себе. Ты быстро поправляешься, каждый день тебе все лучше.
Кейт удалось надеть браслет, и она начала любоваться им.
— Прекрасно. Спасибо.
Анна налила в бокал апельсинового сока и передача его матери:
— Мама, наши поиски Джозефа Красновского очень продвинулись.
— Джозефа?..
Анна увидела какое-то странное выражение, мелькнувшее в чертах Кейт.
— Не можешь вспомнить?
— Нет.
— Ведь ты так долго искала его. Ты забыла, как нашла дневник? Забыла о своем путешествии в Россию?
— Ничего… ничего не помню. — Кейт отрицательно покачала головой.
— Не беспокойся. Память должна вернуться к тебе.
— Джозеф… — Кейт повернула голову к окну. Ее большие темные глаза не отрываясь смотрели на снежный горный склон. Она еще несколько раз повторила это имя. Анна начала почему-то молиться. Рам Синкх предупреждал ее, что в памяти Кейт могут образоваться самые неожиданные провалы.
Слава Богу, что она хотя бы не помнила все ужасные подробности бандитского нападения. Кейт объяснили, что она очутилась здесь в результате автомобильной катастрофы. Но, кажется, мать забыла все подробности поисков, связанных с Джозефом Красновским. Рам Синкх просил Анну как можно меньше волновать больную. Она еще не показывала матери фотографию, которую дал ей Лефковитц.
— Не беспокойся, мама, — решила отступить Анна. — Это не так важно.
