Николас стал медленно собираться, несмотря на громадное количество химикалиев, которые ему вкололи. Он начал сложный процесс расщепления этих веществ на безвредные компоненты, которые будут затем изгнаны из его тела, прибегнув к технике ниндзюцу, известной как “Огавано-дзюцу”. При этом он делал именно то, чего добивался от него Проторов, — выяснял секрет “Тэндзи”.
Он не мог не понимать, что перед ним шифр. Шифр “Тэнсин Сёдэн Катори”. Он так же не мог не понимать, что если его враг показывает ему этот документ, значит, больше никто его прочитать не может. И если Николас умрет, это будет конец — Проторову нечего представить и нечего использовать.
Следовательно, решил Николас, после того как он дочитал документ, он должен умереть. И несмотря на то, что в голове крутилась мысль о сокровенном знании “Тэндзи”, несмотря на то, что он вспомнил мечту Сато о конце периода детской зависимости Японии от всего мира и начале периода зрелости, Николас начал процесс самоумерщвления.
Проторов стоял всего в одном шаге от него, но не мог понять, читает ли Николас или просто смотрит. Знает он шифр или нет?
— О чем там говорится? — повторял он снова и снова. — Говори, говори, говори.
Но глаза Николаса блуждали по страницам, и Проторов заметил, что они затуманились.
Между ними встал врач.
— Достаточно, — сказал он, прикладывая стетоскоп к сердцу Николаса.
Вдруг он отбросил стетоскоп в сторону и принялся резко надавливать на грудь Николаса кулаком, прижатым к ладони.
— Я вас предупреждал, — говорил он между толчками. — Мы теряем его.
— Нет! — закричал Проторов. — Вы должны его спасти! Я приказываю!
Врач мрачно ухмыльнулся.
— В отличие от вас, товарищ, я знаю, что я не Бог. Я не могу воскресить его из мертвых. — Он опустил руки, посмотрел на них и повернулся к Проторову: — Я не могу исправить то, что вы сделали, полковник.
— Сделайте это, доктор! — Проторов был вне себя. — Он ничего мне не сказал! Совсем ничего!
— При приеме подобных средств всегда существует подобная опасность. Граница слишком... — Он отлетел к конструкции, на которой был подвешен Николас, Проторов ударил его кулаком. — Вы за это ответите, полковник, — сказал он, вытирая разбитую губу. — Я сообщу об этом в центр.
— Это вы! — Проторов уже не кричал, он ревел. — Это вы его убили! — Руки его тряслись от ярости. “Тэндзи”, встреча ГРУ — КГБ, переворот, все пошло прахом, растворилось в воздухе.
— Русилов! — крикнул он. — Отведи его в камеру. Если будет рыпаться, всади ему пулю в лоб.
Он схватил врача за рубашку и притянул к себе.
— Это была ваша последняя угроза, — произнес он и отпихнул врача от себя.
Русилов, положив одну руку на свой пистолет, схватил врача за предплечье мертвой хваткой.
Глядя, как его уводят, Проторов тщетно пытался взять себя в руки, но гнев бурлил в нем, его трясло, как дерево в грозу. Он не мог в это поверить. Как такое могло произойти? Это было непостижимо. Он не хотел верить в это.
Снова повернувшись к обмякшему телу Николаса, он осмотрел его, как охотник трофей. Он ненавидел его до боли. Вспомнил, как однажды сбросил на пол деревянное распятие, покрашенное белым с золотом. Ярко-красные капли на ладонях, на скрещенных стопах, на израненном лбу. Распятие разбилось, и он наступил на обломки своими нечищеными ботинками. Тогда его поразило, что страдание, которое он причинил владельцу распятия, не ослабило, но укрепило его веру.
Сегодня он как бы сам испытал муки распятия. Удар был невероятно силен. Это был такой удар, как если бы он проснулся утром и увидел, что ему ампутировали обе ноги, и, наверное, страдал бы не больше. Неожиданно мир стал другим и никогда не станет прежним. Покой — цельность не только тела, но и духа — перестал существовать. И вместо этого — мука, всепоглощающая и бесконечная.
До этого момента ему даже не приходило в голову, что какая-то неожиданность может помешать его планам. Он должен был добиться цели любой ценой. Он был умен и беспощаден. Подобно Эйнштейну, он был интуитивным мыслителем, способным приходить к выводам, противоречащим обычной логике. Он был близок к своей цели, как человек, путешествующий со скоростью света.
И вот перед ним сокрушающее осознание того, что этого недостаточно. Он никогда не узнает тайну “Тэндзи”, не соберет задуманную встречу и, значит, не будет переворота. Не будет великого Виктора Проторова. Он не взойдет на престол истории. Она его даже не заметит.
Проторов посмотрел на Николаса Линнера убитым взглядом. Несбывшаяся мечта... Он был так близок к победе и так теперь от нее далек. Мысль об этом была невыносима.
Обезумевший, он набросился на холодное тело, осыпая его ударами, из груди вылетали такие яростные стоны, что Русилов не посмел войти в подвал.
Но физического выхода гневу и боли было мало. Тело связано, оно полностью в его власти. Избиение пленника — человека, из-за которого он потерял все, — унижало и бесило одновременно.
Рыча, как дикий кабан, он отстегнул кожаные ремни, удерживавшие Николаса на колесе. Сначала освободил пальцы и руки, затем бедра и щиколотки. Упал последний ремень, и тело свалилось на него, тяжелое, как мешок с цементом.
Проторов отшвырнул покойника от себя, одновременно пнув его ногой.
Мог ли он подумать в припадке своей безумной ярости, что человек, которого эксперт по нейрофармакологии признал покойником, протянет руку и схватит его за горло...
* * *
Западному мышлению сложно смириться с понятием смерти. Потому что она неприемлема, потому что несовместима с жизнью. Именно поэтому человека иногда так сложно убить.
Объясняется просто. Инстинкт самосохранения. До самого конца человек цепляется за жизнь, и это высвобождает в организме сверхчеловеческие, если хотите, необъяснимые силы и выносливость. Попадая в экстремальную ситуацию, человек, к примеру, за рулем машины может проделывать невообразимые прыжки на этой машине, немыслимые, ибо включаются необъяснимые силы.
Это в самом деле так. Пуля, пущенная в голову, может быть выбита назад костями черепа. А удар ножом обезврежен вставшим на пути ребром.
На Востоке, однако, где смерть сама по себе ничего не значит, все по-другому. Смерть приходит с быстротой молнии, у духа не остается времени на то, чтобы отозваться.
Древние учения допускают возможность использования тела противника против него же самого. Именно такая смерть предстояла Виктору Проторову.
Именно так Николас по сути дела стал ужасным разящим мечом К. Гордона Минка. Возможно, он знал, для чего его использовали. Однако это не имело для него значения.
В голове у Николаса ничего не было, его дух был чист, как горное озеро после дождя. Большим пальцем левой руки он нажал Проторову на ключицу, сломал ее и, используя как нож, перерезал артерии, поднимающиеся от сердца, словно ветви дерева.
Это было легко. Все было кончено в промежутке между двумя ударами сердца. Долгие годы личных тренировок и тысячи лет накопившегося опыта сделали это убийство простым.
Николас не спешил после этого подниматься. Процесс, задержавший приток крови и остановивший пульс, был чрезвычайно утомителен как физически, так и психически.
Постепенно ток крови восстановился. Температура повысилась, словно закатившееся солнце взошло снова.
Он смотрел на скрюченное тело, лежащее перед ним. Оба они были забрызганы кровью.
Николас не испытывал угрызений совести. Убить живое существо тяжко, но собственное возвращение к жизни, к полноте существования отодвигало в сторону, затушевывало все остальное. Николас был жив, а Виктор Проторов мертв. Николас пролетел на всех ветрах мира, переплыл все моря, озера и реки. Пробрался через леса и прошел через равнины. Пересек степи и пустыни. Не было места на земле, где бы его сейчас не было. Восстановив связь с космосом, он находился в состоянии высшей эйфории.
* * *
— Это для Третьего кузена Тока лично, — сказал Нанги, кладя на стол перед Везунчиком Чу шесть тысяч гонконгских долларов. — Я хочу, чтобы ты проявил щедрость, — сказал он, — не забудь подчеркнуть патриотические мотивы. Я хочу, чтобы Третий кузен Ток понял, кто эти люди. В этом случае они получат истинное удовольствие от своего поступка.
Везунчик Чу кивнул.
— Я все понимаю.
— Хорошо, — улыбнулся Нанги.
Он уже посеял кое-какие семена, сделав несколько анонимных звонков в полицию — в Вань-Чай, в центральное управление и в Стенли. Сержантам, которые по подозрениям “Грин Пэнг” работали на коммунистов. На вопрос Нанги Везунчику Чу, почему их не уберут, тот с улыбкой ответил:
— Как это у вас говорят. Лучше знакомый черт, чем незнакомый.
— У тебя хорошо бы пошли дела на Золотой Горе, — сказал Нанги, используя китайское название Америки.
— Возможно, — ответил молодой человек, — но мне не хочется уезжать из колонии. Здесь я сделаю себе состояние.
