Как во сне он отлип от окна, зашел в подъезд, лег между собственной дверью и мусоропроводом. Он перестал чувствовать столь незыблемые атрибуты жизни, как собственное дыхание, мясо и шкуру. Ему было до лампочки. Совершенно. Он ведь еще днем начал догадываться, что умер. А теперь это стало настолько очевидно, что и чувствовать ничего не хотелось.
Короче, он то ли заснул, то ли, действительно, дал дуба, поскольку... Нимфы вернулись.
Их лица были спокойны и чисты, как утренняя морская гладь. Они ходили над бесчувственным телом, склонив на бок светлые головы. Собранные в хвостики волосы неподвижно лежали на их прямых спинах.
Покружив над окоченевшим парнем, они остановились и тихо встали на колени: одна с востока, другая с запада, - опустили руки на его живот и сомкнули прозрачные ладони.
Затем появился голос. Мягкий как дым и знакомый как голос матери:
Когда-то в утренней земле
Была Эллада...
Не надо умерших будить,
Грустить не надо.
Проходит вечер, ночь пройдет -
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любые раны.
Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?
О яркой ветреной земле
На белом свете.
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер.
А в желтых листьях тополей
Живет отрада:
Была Эллада на земле,
Была Эллада...
Вадим открыл глаза. Он лежал на спине и смотрел в бескрайнюю бездну. Всюду парили теплые, невесомые хлопья снега, и разливался матовый желтый свет. Под ним стелилась неосязаемая ватная перина. Справа на коленях стояла первая нимфа, слева - ее зеркальное отражение - их отличал лишь цвет волос.
- Откуда этот стишок, девочка? - спросил Вадим у черненькой нимфы.
- А знаю много разных стишков, мальчик, - улыбнулась рыженькая.
- Ося ей рассказал, - возразила сестра.
- А вот и нет.
- Не спорь со мной.
- Сама не спорь. Я, наверно, лучше знаю.
- А я, наверно, дурочка.
- Может быть.
- Сама такая.
И они наполнили пространство хрустальным смехом.
"Господи! - Не поворачивая головы, Вадим покрутил глазами. Действие происходило в доме, которого нет: ни единого предмета, только снег. Странное пушистое покрывало под спиной, странная компания и полное бесчувствие: ни дыхания, ни кожи, ни осязания: - Как я сюда попал?"
- Э, - он подал голос. - Может, познакомимся? А, красавицы?
- Называй ее рыжиком, - сказала черненькая, кивнув на сестру. - Ей нравится.
И девчонкам стало еще веселее. Вадик улыбнулся:
- А тебя?
Она пожала плечами:
- Как хочешь, так и называй.
- Откуда ты знаешь Осю, рыжик? - спросил он.
- Я всех знаю. - "Рыжик" провела пальцем по его сломанному носу. Даже знаю, кто обломал тебе свисток.
Вадима мгновенно пробрал приступ младенческого смеха.
- ... Ну и кто же? - спросил он, нахохотавшись.
- Сережа.
- Угадала! - похвалил Вадим. - Что вы еще про меня знаете?
Девчонки не ответили. Вновь появился голос. Тот знакомый и мягкий голос, читавший об Элладе:
- О, у нас гость! Как спалось, Чапаев?
Вадим вынырнул из транса, в который его погрузили бесплотные нимфы, нехотя приподнялся и повернул голову. Перед ним стояла... цыганка лет тридцати. Красоты не писанной, если здесь вообще уместны эти слова. Он никогда не предполагал, что цыгане бывают неописуемой красоты.
"Да и цыганка ли ты? - подумал он. - ... Ты такая же цыганка, как я - Вадя Полоцкий..."
По крайней мере, она себя таковой считала. Несколько разноцветных платков на ее плечах это подтверждали. Красный, желтый, зеленый, оранжевый, пурпурный, бирюзовый, - несоединимые цвета сочетались на ней в какой-то дьявольски совершенной гармонии и рождали впечатление, будто перед тобой – диковинная, избалованная птица редкостных кровей, случайно залетевшая из южных широт.
Вадим посмотрел на ее руки: идеальные смуглые пальцы, ногти, покрытые перламутром, куча браслетов на запястьях.
Он поднял глаза: наглое лицо вылеплено великолепно: богоподобные черты, завораживающие губы, нос Дианы, зубы такие, что ей бы зубную пасту рекламировать, а не косить под бездомную цыганку. На ушах висели тяжелые серьги, в каждом движении коричневой леди скользила точность силы и упоение властью.
- Принесите огня, – обратилась цыганка к девчонкам. - В этом доме слишком мало огня.
Нимфы, которые с момента появления смуглой дамы старались вести себя столь серьезно, что ни разу не улыбнулись, послушно поднялись с колен и удалились.
- Кто ты? - спросил Вадим.
- Кобра, - ответила цыганка.
Он усмехнулся:
- Значит, я питон.
- Ты лишь то, что ты думаешь.
Он не понял и посмотрел в ее глаза. Его хватило на две-три секунды - дальше никак. Эта пара черных маслин под ее ресницами временами превращалась в два накаленных уголька, и становилось не по себе.
- Между быть и хотеть, - продолжала Кобра, - только вера. Мы властны над всем, кроме веры. И без веры не властны ни над чем. Пусть на твоей ладони стоит весь мир, если ты ему не веришь, это всего лишь горсть пепла. Выкинь его и зачерпни снег, если ты в него веришь, - ты обретешь вселенную.
Вадим зачерпнул под собой пригоршню неосязаемого снега и тут же высыпал обратно на пол.
- Ты его не чувствуешь, - сказала цыганка.
- Нет, - согласился он.
- Веришь только тому, что чувствуешь. - Она присела рядом на облако и опустила голову.
Рука Вадима дотронулась до ее черных волос. Его осязание словно отходило от сна.
- Но... Ты же не существуешь, - догадался он.
- Ты меня чувствуешь?
- Немного.
- Этого достаточно. - Кобра выпрямилась. Какая разница, существую я или нет? Ты чувствуешь, значит, веришь, - остальное не имеет значения. - Дай сюда руку…
- Будешь гадать?
- А ты этого хочешь?
- Нет.
- Зачем же я буду гадать? Я тебя перевяжу, однорукий бандит.
Он протянул наспех обмотанную ладонь. Одним рывком Кобра отодрала платок от засохшей раны.
- Ахмед здорово постарался... - улыбнулась она. - Душевный айзер. Внимательный, добрый...- В ее руках появился бинт. Сверкая перламутровыми ногтями, цыганка стала перевязывать рану, - Что ж ты не хлопнул его? Тебе же все до лампочки. Ахмеда специально к тебе послали - Ахмед ищет смерти. Он не жилец, Чапаев, зря ты его оставил, жалостью Ахмеду не поможешь.
Пока Кобра перевязывала руку, Вадим вдруг понял, что не дышит. То есть, дышать он хотел: вновь набрать воздух в легкие, различать запахи, - это к нему вернулось, но не смел. Он разглядывал ее мягкие губы, щеки, шею, уши с тяжелыми серьгами и цепенел от тихого восторга.
Только когда она завязала тугой узел на его запястье, он смог различить дурманящий аромат... Не духов, нет. Кобра пахла... О, здесь уже не человечиной пахло, чем-то сверх, чем-то не от мира.
- Господи, кто ты? - спросил он.
- Ну, я не Господи, - ответила цыганка. - Но кое-чем помочь могу.
- Почему я должен тебе верить?
- Потому что ты меня чувствуешь больше, чем себя.
- Больше, чем себе, - подтвердил Вадик. - Ты сказала, Ахмед не жилец? Ты его знаешь?
- Я всех знаю.
- И меня?
- И тебя.
- Я что, тоже не жилец?
- Ты Чапаев.
- И все? Ответь мне: я живу или нет? Я умер, да?
- Никто не умирает, - сказала Кобра. – Никто.
- Нет, ты ответь конкретно, я сам уже догадался, еще днем. Я ведь не живу? Нас больше нет, да?
- Никто не знает, есть он или нет.
- Кто я?
- Никто не знает, кто он. Наше представление о себе - мираж. Мы есть лишь то, что мы сейчас думаем, - повторила она.
- Но меня нет в этом мире!
- Когда мир становится страшнее того, что он из себя представляет, лучше думать, что тебя в нем нет. Ты стал бездомным шакалом: и подохнуть не можешь, и вернуться нет сил.
- Но я не хочу быть бездомным шакалом!
- Вот так всегда. - Кобра вздохнула: - Никто не хочет быть шакалом. Никто! Я скоро с ума сойду: каждый трясется за свою убогую душонку.
- Похоже, я попал в ад... Да кто ты, черт возьми?! - закипел Вадик.
Он вскочил на ноги и на всякий случай нащупал в кармане курок револьвера.
- Э! Тон давай сменим, да?! - попросила Кобра, сверкнув черными углями. - Ненавижу, когда повышают тон. И убери руку с пушки, козел! Выстрелишь - яйца себе продырявишь. Слышишь, что говорю?!
Вадим отпустил револьвер и отморожено огляделся, ему было хреново, как никогда: "Да, это действительно ад", - понял он.
- Ад и рай относительны, Чапаев. - Кобра прочитала его мысли. На ее восхитительных губах затеплилась материнская улыбка. - Если ты полагаешь, что это действительно ад, - это действительно ад. Но это не имеет никакого значения. Присядь, Чапаев, успокойся. Я же знаю, как тебе не нравится быть шакалом. А что делать? Кому нравится? Дураков мало.
Вадим опустился на снежное облако. Возражать этой коричневой тетке было нелепо. Она подмяла его под себя и делала все, что хотела. Ну, вообще все. Полицай рядом с ней - не более чем комар: большой, страшный, мускулистый, но комар. А револьвер в кармане - всего лишь игрушка для идиотов: "Не продырявь себе яйца!"
