Я наблюдаю за огнем, съедающим список больниц: «Прощай, Энрико».
Запах пепла наполняет воздух — влажная копоть возвращения Лэрри ЛаСейла.
Он вернется домой второй раз.
Закрыв глаза, я думаю о Николь и о том, как его первое возвращение домой во время войны бесповоротно изменило нашу жизнь навсегда.
---------
Лоренс ЛаСейл, лейтенант Американского Морского Пехотного Корпуса был награжден Серебряной Звездой за проявленные героизм и отвагу во влажных джунглях Гуадалканала в южной части Тихого океана. Его показывали в кинохронике, и о нем много говорили по радио. Он, наконец, ехал домой в увольнение на несколько дней. Третьего июля 1943 года, в три десять по полудню все ждали прибытия поезда из Бостона.
В тот жаркий и влажный день все собрались на платформе центрального вокзала Монумента, чтобы поприветствовать его по прибытию. Туда также пришли дети Врик-Центра: Джой ЛеБланк, Луис Арабелль, Мэри ЛаКруа, среди них я и многие другие, а также их родители, знавшие Лэрри ЛаСейла, бывшего ярким маяком для их детей во мраке Великой Депрессии.
Я всматривался в собравшуюся толпу, с нетерпением ожидая Николь. Она записалась в добровольцы Красного Креста и в тот день готовила комплекты продовольствия для военнослужащих. Она сказала, что будет позже, уже во время прибытия поезда.
Я стал ногой на рельс, надеясь почувствовать легкую дрожь, которая должна предупредить о том, что поезд уже близко. Ритмичная вибрация защекотала мне ногу через подошву ботинка. Обернувшись, я увидел Николь. Она шла, тая в дымке раскаленного летнего дня. На ней была темная синяя юбка и белая блузка. Она махнула мне рукой, когда спешным шагом приблизилась к зданию депо. В то же время грохот поршней, рев гудка и шип пара объявили о прибытии поезда.
Несколько позже Лэрри ЛаСейл стоял на платформе. Он был одет в красивую зеленую униформу с нашивками лейтенанта на плечах и с медалями на груди. На его загорелом лице зажглась все та же самая старая добрая улыбка кинозвезды, и, когда он сощурился, глядя на нас, то маленькие морщинки собрались вокруг его глаз.
Мы поприветствовали его криками, когда он сошел с платформы и направился к нам. Все та же легкая походка Фреда Астера, но что-то в нем переменилось. Его тонкие и острые как нож черты, теперь стали еще ярче, нос и скулы обострились. Я вспомнил, как трудно было подумать о том, что он может быть морским пехотинцем, когда он объявил о своей мобилизации. Но теперь, видя его иссушенное мускулистое тело, я смог себе его представить штурмующим крутой берег на Гуадалканале, с винтовкой в руке, со штыком, с гранатами, висящими на поясе, стреляющим по врагу.
Он был среди нас, и мы плотным кольцом окружили его, обнимая его изо всех сил.
«Мой герой, вернувшийся с войны!» — кричал Джой ЛеБланк. Он, конечно же, кривлялся и паясничал, но он выкрикнул то, что каждый из нас подумал. Лэрри был нашим героем — да, но для нас он стал им гораздо раньше, задолго до этой войны.
Он шел позади нас на расстоянии вытянутой руки: «Чтобы лучше вас видеть», — сказал он, разглядывая каждого из нас по очереди. Когда его глаза остановились на мне, я сделал жест, словно подал над сетью белый шарик, и он крутанул рукой, словно вернул его обратно. Его глаза переместились на Николь, и я в них увидел натиск его привязанности. Она поклонилась, нагнув голову, словно балерина, и он кивнул ей в ответ, а его глаза были полны ею. Темно-красный румянец окрасил ее щеки, и это только добавило ей красоты.
Мэр города Гарольд Бурнхем приехал на большом черном автомобиле в сопровождении городских должностных лиц, в большинстве своем его подчиненных по муниципальной службе. Автомобиль загудел в клаксон, и жарком июльском воздухе вознеслись овации, когда мэр энергично пожал руку Лэрри ЛаСейлу и вручил ему серебряный ключ от города.
«Вы — наш праздник», — объявил мэр, принимая во внимание, что во время войны все праздники проводятся тихо, без ярких фейерверков и парадов. — «Одно только Ваше присутствие в нашем большом городе, Лейтенант Лоренс ЛаСейл, уже достаточная причина для ликования». Другие должностные лица также произносили свои речи, и их слова проплывали над нашими головами, ничего не знача, пока Лэрри ЛаСейл, опустив глаза, скромно стоял перед всеми. Наконец стало тихо, и он обратился ко всем: «Спасибо вам», — сказал он.
Он говорил о мужчинах и женщинах, служащих во всех точках земного шара, о том, как они защищают свободу, и как многие из них храбро сражаются, не жалея своей жизни. Он сделал паузу и посмотрел на нас, на своих детей — на детей Врик-Центра.
«Я так рад оказаться дома, пусть даже только на короткое время. И больше всего я хочу побыть с группой из Врик-Центра».
И выделив нас из всех горожан, собравшихся здесь, он еще раз заставил почувствовать нас особенными, не такими как все. Николь сильно сжала мою руку, и мои глаза стали влажными.
«Мы должны сохранить этот мир безопасным для этих молодых людей. Они — наше будущее…»
Чествование происходило в здании муниципалитета в течение дня и вечера, достигнув своей высшей точки в приемном зале, когда солнце уже зашло. В укутанном мраком городе зал светился ярким пятном. Уличные фонари горели тусклым светом. Пункты наблюдения ПВО, расположенные на Муссокских Высотах, не дремали, хотя воздушные атаки на Монумент не виделись столь уж вероятными. Но лучше изначально быть бдительными, чем потом о чем-нибудь сожалеть, как писалось на главной странице «Монумент-Таймс». Немецкие субмарины серии «U» иногда появлялись в поле зрения в водах, омывающих берега штата Массачусетс, и ходили слухи, что переодетые нацисты бродят по улицам Новой Англии. Но здание муниципалитета из-под спущенных плотных штор сияло своими огнями, и большой оркестр играл, наполняя воздух сладкими звуками музыки, а танцующие пары кружились по натертому паркету.
Мы были веселой компанией, пришедшей посмотреть, как танцует Лэрри ЛаСейл. Сидя на балконе, мы наблюдали за тем, как он шел среди представителей городской власти и их жен, за рукопожатиями, за похлопыванием по спине, за красивыми женщинами в его недолгих объятьях. Я иногда посматривал на Николь. Она, задумчиво и широко открыв глаза, пристально наблюдала за ним и за дамами в их причудливых платьях с разноцветными блестками, отражающими огни кристального шара, все время вращающегося под потолком.
— Разве это не здорово? — сказала Николь, глядя на женщину в простом белом платье, укутавшим ее тело, словно взбитые сливки.
— Когда-нибудь я такое тебе куплю, — шепнул я ей прямо в ухо. Мой голос немного дрожал, выдавая ей мою любовь.
Крепко сжав мою руку, она наклонилась ко мне. Ее горячая щека отдавала жаром в мою.
Наконец Лэрри ЛаСейл поднял глаза и вышел на середину зала, давая нам знать, что хочет, чтобы мы к нему спустились. Он встретил нас на вступительных аккордах негромкой музыки и объявил: «Нас ждет чудо».
Расцветая в улыбке, он вывел нас наружу из здания муниципалитета, и мы спустились вниз по ступенькам парадного входа.
Он выстроил нас всех в ряд, и мы начали свой дикий танец, петляя через Монументальную Площадь среди статуй генералов и орудий времен Гражданской Войны, окруживших большой фонтан. Лэрри ЛаСейл возглавил колонну. Николь шла следом, ее руки были на его губах, а мои на ее. Мы смеялись и кричали, а затем остановились у фонтана, чтобы попить и ополоснуть наши лица, затем мы пересекли перекресток Майн- и Вест-Стрит, и продолжили наше шествие по Механик-Стрит, иногда рассыпаясь от смеха, словно все были пьяны, при этом не приняв ни капли ликера.
Вдруг Николь прошептала: «Останься со мной».
И мы продолжили наше шествие по темным улицам, волнение толчком пробежало через мое тело, и я, наконец, посмотрел на нее и сказал: «Я никогда тебя не брошу», — словно мы жили в любовной сцене, сошедшей с экрана в «Плимуте».
Наконец, большое удивление нашло свою разгадку, когда Лэрри повел нас по Третьей Стрит, и мы остановились у Врик-Центра. Он поклонился перед нами, извлек из кармана ключ, вставил его в замок и открыл дверь.
«Voila», — сказал он, зазывая нас внутрь. И затем он сказал нам, что договорился с Генри Русье, со старым уволенным швейцаром, чтобы тот подмел и помыл Центр к этому вечеру. Когда Лэрри включил свет, то мы увидели стол для игры в пинг-понг, ракетки и белые шарики на нем, другой стол с банками содовой и коробками леденцов, плиток шоколада не было, так как в военное время его продажа была ограничена, но леденцы все равно были. Лэрри положил пластинку на диск граммофона, и старая песня заполнила холл, как и в захватывающие дни Врик-Центра перед войной, когда проводились турниры по настольному теннису и музыкальное представление «За безумием и мечтой».
«И миллионы лет не встречу я такой, как ты…»
