— А можно как-нибудь незаметно просочиться мимо конторки?
— Сомневаюсь. Я как-то навещал здесь матушку и Криса. Насколько я помню, лестница одна и на виду у консьержа.
— А на первый этаж?
— Дело в том, что они, по-моему, наверху — Камилла обронила что-то вроде «когда мы поднялись». Конечно, должна быть пожарная лестница, но я не знаю где.
Мы зашли на террасу и приблизились к стеклянной двери. В холле сидел, уткнувшись в газету, пожилой консьерж.
— Ты с ним разговаривал?
— Нет, я же тебе сказал, с его женой.
— То есть он тебя не видел?
— Нет.
Мы вошли — я первый, Фрэнсис за мной. Оторвавшись от «Беннингтонских известий», консьерж смерил нас надменным взглядом поверх очков. Чопорный новоанглийский пенсионер — весьма распространенный типаж. Такие подписываются на антикварные журналы и гордо демонстрируют свою поддержку некоммерческого телевидения, расхаживая с их фирменными холщовыми сумками.
Адресовав ему заранее заготовленную улыбку, я как бы ненароком взглянул на доску для ключей — три ряда гвоздиков соответствовали, очевидно, трем этажам. На втором не хватало трех ключей: 2-В, 2-С, 2-Е, на третьем — одного, 3-А.
Консьерж сухо улыбнулся в ответ:
— Чем могу быть полезен?
— Скажите, пожалуйста, наши родители уже прибыли из Калифорнии?
Удивленно подняв брови, он открыл свой фолиант:
— Как фамилия?
— Рэйберн. Мистер и миссис Клоук Рэйберн.
— Я не вижу записи о бронировании.
— Мне кажется, они и не бронировали.
— Как правило, мы просим наших гостей заказывать номер по меньшей мере за двое суток и вносить залог.
— Родители как-то не подумали, что это необходимо, ведь еще не сезон.
— В таком случае не могу гарантировать наличие свободных мест.
Я бы с удовольствием заметил, что его гостиницу вовсе не осаждают толпы потенциальных постояльцев, но вместо этого снова расплылся в улыбке:
— Ну что ж, значит, мама с папой рискуют. Их самолет приземлился в Олбани два часа назад, они должны появиться с минуты на минуту.
— Очень хорошо.
— Вы не против, если мы подождем их здесь?
Естественно, он был против, но заявить об этом не мог. Поджав губы, он кивнул — я не сомневался, что он уже начал готовить лекцию о необходимости своевременного бронирования, которой он встретит моих родителей, — и нарочито громко зашуршал газетой.
Мы уселись на музейного вида диванчик, подальше от консьержа. Фрэнсис все время ерзал и оглядывался.
— Не хочу здесь торчать, боюсь, его жена придет, — прошептал он мне на ухо.
— Н-да, сволочной старичок, нечего сказать…
— Она еще хуже.
Консьерж всячески подчеркивал, что не смотрит в нашу сторону, даже немного развернулся к двери. Я тронул Фрэнсиса за локоть:
— Сейчас вернусь. Если что, скажи, я пошел в туалет.
Мягкий ковер приглушал звук шагов. Прокравшись на второй этаж, я подошел к двери с табличкой 2-С и, собравшись с духом, осторожно стукнул. Ответа не было. Я постучал сильнее:
— Камилла! Ты здесь?
В этот момент в 2-Е затявкала собачонка. «Отпадает», — подумал я и переместился к 2-В, откуда тотчас выглянула дама в костюме для гольфа:
— Вы кого-то ищете?
Забавно, думал я, прыжками преодолевая ступени, у меня ведь было ясное предчувствие, что она на третьем этаже. В коридоре я пролетел мимо сухопарой особы — вредное острое личико, очки в черной оправе, — которая несла стопку полотенец:
— Стойте! Вы куда?
Но я уже молотил в дверь 3-А:
— Камилла! Это я, Ричард!
И тут она возникла передо мной, словно видение, в светлом проеме двери:
— Привет! Как ты тут…
— Да что же это делается? Кто вы такой? — прошипела, подбегая, жена консьержа.
— Все в порядке, — заверила ее Камилла, впуская меня. Я автоматически отметил, что гостиная очень красивая — просторная, с отделанными дубом стенами и мраморным камином. За приоткрытой дверью виднелась незастеленная двуспальная кровать.
Камилла — босая, в белом халатике — удивленно смотрела на меня.
— Генри… здесь? — спросил я, пытаясь отдышаться.
На ее щеках вспыхнули пунцовые пятна:
— Что случилось? Что-то с Чарльзом, да?!
Я напрочь забыл о его существовании:
— С Чарльзом все нормально. Нет времени объяснять. Мне нужен Генри, срочно. Где он?
— Э-э… — Она взглянула на часы. — У Джулиана, наверное.
— У Джулиана?!
— Да, а что? У них занятие — в два часа, если не ошибаюсь.
Кубарем скатившись с лестницы, я махнул Фрэнсису, и мы вылетели на улицу.
— Что будем делать? Подождем у Лицея? — спросил Фрэнсис, поворачивая ключ в зажигании.
— Так мы его, чего доброго, упустим. Лучше я загляну в кабинет.
Вырулив с парковки, мы поехали на кампус. Закурив, Фрэнсис внезапно приободрился:
— А вдруг мы зря волнуемся? Вдруг Генри уже забрал этот чертов лист?
У меня мелькнула та же надежда. Генри, без всякого сомнения, значительно превосходил нас с Фрэнсисом ловкостью рук — скорее всего, стащить из стопки один листок не составит ему труда. Кроме того, как бы по-детски это ни звучало, Генри был любимцем Джулиана. Он мог бы, наверное, уговорить того на некоторое время отдать письмо — под предлогом анализа шрифта, например, да мало ли что еще можно придумать? Главное, чтобы он заметил эмблему.
Фрэнсис покосился на меня:
— А что будет, если Джулиан все же узнает?
Допущение было настолько немыслимым, что мне в голову приходили только мелодраматические и, я сам понимал, маловероятные сцены: Джулиан умирает от сердечного приступа; Джулиан рыдает, сломленный горем.
— Я не верю, что он сообщит полиции, — продолжал Фрэнсис.
— Не знаю, не знаю.
— Да нет же! Он любит нас. Мы для него почти как родные дети.
Мне хотелось верить, что это так, ведь сам я питал к Джулиану любовь и доверие высшей пробы. Теперь, когда мой контакт с родителями фактически прервался (естественный результат многих лет безразличия с их стороны), именно Джулиан стал для меня воплощением отеческой доброты, да и доброты вообще. Я считал его единственным своим защитником.
— Он должен понять, что это была ошибка, — не унимался Фрэнсис.
— Может быть…
При мысли о том, что Джулиан узнает о нашем преступлении, меня по-прежнему охватывало чувство нереальности такого исхода. Тем не менее, пытаясь представить, как можно объяснить наши действия постороннему, я вдруг подумал, что если нам и удалось бы перед кем-нибудь оправдаться, то именно перед Джулианом. Может быть, он, подобно мне, усмотрел бы в этой истории вмешательство рока и высокий трагизм, а вовсе не трусость, подлость и эгоизм, к которым на самом-то деле все и сводилось.
— Помнишь, что Джулиан сказал, когда мы как-то обсуждали «Махабхарату»? — спросил Фрэнсис.
— Что?
— В древней Индии убийство в битве не было грехом, если воин не чувствовал угрызений совести.
Я слышал от Джулиана это высказывание и не понял тогда, что он имеет в виду.
— Мы не индийские воины, — ответил я.
— Ричард… Здравствуй!
Тон приветствия Джулиана давал понять: он, конечно, рад меня видеть, но в данный момент мое присутствие нежелательно.
— Прошу прощения. Скажите, Генри у вас? Можно мне его на минутку?
— Разумеется, — удивленно ответил он, впуская меня.
Генри сидел за столом, рядом, ближе к окну, стоял пустой стул. Я сначала подумал, что отвлек их от занятия, но затем сообразил, что представляет собой кипа листочков, лежащая прямо перед ним.
— Генри, можно с тобой поговорить?
Он ответил недовольным кивком. Я было повернулся к двери, но он не шелохнулся. «Черт побери, он небось воображает, я пришел продолжить наш последний разговор», — подумал я и попытался поймать его взгляд, но тщетно.
— Ты не мог бы выйти со мной? Ненадолго.
— Зачем?
— Мне нужно кое-что тебе сообщить.
— Это кое-что обязательно должно быть сказано с глазу на глаз?
Мне хотелось его придушить. Джулиан стоял, опираясь на спинку стула, и смотрел в окно; до сих пор он делал вид, что не слушает нас, но тут любопытство пересилило:
— Ричард, что-то случилось? Плохие новости? Может быть, оставить вас вдвоем?
— Нет, что вы, ни в коем случае, — произнес Генри.
— У тебя все в порядке? — обратился Джулиан ко мне.
— Да-да, просто мне нужен Генри, буквально на секунду. У меня к нему срочное дело.
— Настолько срочное, что не может подождать полчаса? — безучастно поинтересовался Генри.
Взяв в руки лист, он рассмотрел его на свет, отложил, взял следующий..
— Генри, это очень важно. Нам нужно поговорить прямо сейчас.
Он наконец почувствовал неладное. Пожав плечами, он встал, при этом машинально перевернув лист, и у меня перехватило дух — даже со своего места у двери я различил те самые узорчатые зубцы и строчку под ними, которая, я знал, гласила: «Отель Эксельсиор, Рим».
