– Вы смотрели утром телевизор? Вьетнамская семья, в долине…
– Да… кажется, – рассеянно ответил Осборн. Он что-то слышал, когда брился. Убита целая семья вьетнамцев, жившая в фешенебельном районе в долине Сан-Фернандо, – родители, дети, старики…
– Я веду это дело и тороплюсь на вскрытие, поэтому буду краток. – Маквей вскрыл пластиковый пакет и вынул видеокассету. – Эта запись существует только в двух экземплярах. То, что вы видите, – оригинал; копия у Реммера, в Бад-Годесберге. ФБР требовало эту кассету вчера; я сказал им, что они получат ее завтра. Именно из-за нее Салеттл посылал нас к Джоанне Марш. Он вручил ей ключ от коробки, спрятанной в специальной собачьей клетке; в Швейцарии фон Хольден подарил Джоанне щенка, которого она отправила самолетом в Лос-Анджелес. В коробке оказался второй ключ – от сейфа в одном из банков на Беверли-Хиллз. А в сейфе была эта кассета. – Маквей вставил кассету в видеомагнитофон.
– Не понимаю, – растерянно произнес Осборн.
– Поймете. Но сначала вы должны кое-что узнать. Вы говорили, что фон Хольден упал со скалы в пропасть, и не видели, куда он упал.
– Там была непроглядная тьма.
– Да. Он упал – или, по крайней мере, мы так думаем – в так называемый черный провал. Это глубокая яма в леднике. Швейцарские спасатели спускались туда, но никого не обнаружили. Так что либо фон Хольден на самом дне, где он и пролежит примерно два тысячелетия, либо его там вообще нет. Мы не можем быть уверены, что он мертв. Далее. Отпечатки пальцев Либаргера. Точнее, человека, называвшего себя Либаргером. Того, с кем беседовали Реммер и Шнайдер за полчаса до пожара в Шарлоттенбурге. – Маквей кашлянул и поморщился – ожоги причиняли ему боль. – Эксперты полиции сравнили его отпечатки с отпечатками пальцев Тимоти Эшфорда, обезглавленного маляра из Лондона.
– О Боже! – Волосы Осборна зашевелились от ужаса. – Вы были правы…
– Да, – кивнул Маквей. – Беда в том, что Либаргер, как и все, кто был в зале, превратился в пепел. Мы можем только предположить, что голову одного человека удачно соединили с телом другого, и плод этого эксперимента жил, думал, ходил, говорил точно так же, как мы с вами. Ни Реммер, ни Шнайдер не заметили никаких шрамов. Джоанна Марш вчера письменно подтвердила это. Она, как лечащий врач Либаргера, провела с ним много времени и не видела ничего, что свидетельствовало бы о перенесенной операции.
– Значит, он приходил в себя не после инсульта, – подумал вслух Осборн, – а после уникальной хирургической операции! – Он взглянул на Маквея. – Так это и записано на кассете?
– То, что записано на кассете, останется между нами и не выйдет за пределы этих стен. Любая информация об этом может исходить только из Вашингтона или Бад-Годесберга. – Маквей протянул Осборну пульт дистанционного управления. – На этот раз, доктор, никто не примет во внимание никаких личных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Есть ведь и другие вопросы, к которым мы с вами можем вернуться в любой момент. Вы наверняка знаете, что я имею в виду.
Секунду они молча глядели друг другу в глаза; затем Маквей рывком распахнул дверь и вышел. И Осборн понял, что Маквей подарил ему возможность жить спокойно.
Осборн долго сидел в темноте, затем взял пульт, направил его на экран и нажал кнопку «Пуск». Раздался щелчок, замелькали полосы, и на экране появился кабинет. На переднем плане – черный кожаный стул с высокой прямой спинкой. Слева, перед книжным стеллажом, – большой письменный стол. На заднем плане окно – единственный источник света. В комнату вошел Салеттл в темно-синем костюме, спиной к камере. Подойдя к стулу, он повернулся и сел.
«Прошу простить мне такое странное вступление, – начал Салеттл. – Я здесь один и сам устанавливал видеокамеру».
Скрестив ноги, он откинулся на спинку стула и заговорил более официальным тоном.
«Меня зовут Хельмут Салеттл. Я врач. Живу в Зальцбурге, в Австрии, но родился в Германии и считаю ее своей родиной. Мне семьдесят девять лет. Когда это запись дойдет до вас, меня уже не будет в живых».
Салеттл сделал паузу и твердо посмотрел в камеру, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов. Мысль о смерти, казалось, совсем не волновала его.
«То, что вы сейчас услышите, – признание. В убийствах. В фанатизме. В дьявольском изобретении. Надеюсь, вы простите меня за плохой английский.
В 1939 году, когда я был молодым, честолюбивым хирургом Берлинского университета и с надеждой смотрел в будущее, ко мне обратился представитель рейхсканцелярии и предложил стать членом консультативного совета по передовой хирургической практике. Позже, когда я был уже членом нацистской партии и группенфюрером СС, меня повысили в должности, сделав председателем комиссии по здравоохранению. Многое из этого вы, вероятно, знаете. Более подробную информацию можно получить в федеральном архиве в Кобленце».
Салеттл замолчал и потянулся к стакану с водой. Сделав глоток, поставил стакан на стол и снова посмотрел в камеру.
«В 1946 году я предстал перед судом в Нюрнберге по обвинению в подготовке и осуществлении военных преступлений. Меня оправдали; вскоре после этого я поселился в Австрии, где до семидесяти лет до самого ухода на пенсию работал терапевтом. По крайней мере, так это выглядело внешне. На самом же деле я продолжал быть министром Рейха.
В 1938 году, под руководством Мартина Бормана – секретаря Гитлера и позже его заместителя, того, кто, как и Гитлер, верил, что Бог поможет народу, который не сдается, приступили к осуществлению плана сохранения Третьего Рейха. К этому моменту план был уже разработан Борманом.
Первым шагом стало социально-экономическое и политическое проектирование будущего. Это требовало больших финансовых затрат и самой тщательной подготовки. Борман привлек к этому широкие круги специалистов, которые плохо представляли себе, – а порой не знали вовсе, – над чем они работают; за два года он получил умозрительный, но, как показало время, замечательно точный прогноз международного положения на период с 1940 по 2000 год.
Не вдаваясь в детали, скажу лишь, что этот прогноз предсказал разгром Рейха армией союзных войск и последующий раздел Германии. Расцвет сверхдержав – Соединенных Штатов Америки и Советского Союза, неизбежную „холодную войну“ и гонку вооружений. „Экономическое чудо“ Японии, вызванное потребностью всего мира в суперавтомобилях и передовой технологии. Первостепенное значение имели четыре прогноза, которые должны были осуществиться в течение почти пяти десятилетий: возрождение Западной Германии из пепла войны и превращение ее в индустриальный бастион с самой устойчивой в западном полушарии экономикой; осознание необходимости экономического сотрудничества государств Европы; воссоединение Германии; и, наконец, крушение – в результате изнурительной гонки вооружений – не только Советского Союза, но и всего социалистического блока. Изучив все эти прогнозы, приведенные мною в самом упрощенном виде, решили в глубокой тайне сохранить Третий Рейх.
Горстка богатых и влиятельных немецких деловых людей, живших как в стране, так и за ее пределами, беззаветно преданных нацистскому движению, создала подпольную Организацию, никогда не имевшую названия, поскольку члены ее были разбросаны по всему миру. Никто из них никогда не был разоблачен. Из года в год ряды Организации ширились, и новых членов тщательно проверяли.
Сначала это движение было всего лишь узеньким ручейком в море немецкой политики. Ключевым словом было „национализм“. Такие термины, как „Рейх“, „ариец“, „наци“, не употреблялись никогда. Тихо, шаг за шагом, по точному расчету, под прикрытием огромных капиталов, движение росло и распространялось в самых широких слоях немецкого общества – от крайне левых до ультраправых, от стариков до зеленых юнцов, от процветающих бизнесменов и интеллектуалов до бедных и безработных. После объединения Германии голос Организации должен был зазвучать громче – из-за общей сумятицы воссоединения и разногласий между сытым Западом и нищим коммунистическим Востоком. Растущая атмосфера злобы и недоверия должна была подогреваться мощным притоком иммигрантов из государств бывшего Советского блока.
Движение не ограничивалось пределами Германии. На протяжении многих лет мы работали вместе с сочувствующими нам движениями внутри правительств стран Европейского содружества. Первой заявила о себе Франция. Движения других стран, взращенные нами, должны были действовать под нашим руководством.
Чтобы показать, на что способны мы, лидеры движения, созданного вначале для себя, а затем, в нужный момент, способного распространиться на весь мир, мы приступили к осуществлению нашей собственной грандиозной технологической программы.
