Он сражался с задней дверью, пытаясь заставить старую, побитую ветрами дверную раму вести себя прилично. Я жестом попросил его выйти на крыльцо и хорошенько стукнул по ней. Крепко застряла.
Как грустно видеть заросший двор, фонтан в руинах, рассыпающуюся кирпичную кухню…
– Если хочешь, я все починю, – сказал я. – Сделаю здесь все, как раньше.
– Теперь это не важно, – ответил он. – Пойдем со мной, погуляем немного?
Вместе мы спустились по крытой дорожке, в узкой канаве текла вода. Я оглянулся назад. Увидел ее в белом платье с голубым поясом. Но она на меня не смотрела. Я мертв, думала она, завернут в простыню, и Луи закинул тюк в карету, она увозила мои останки подальше, чтобы захоронить, и в то же время она стояла там… и наши глаза встретились.
Я почувствовал, что он тянет меня за собой.
– Не стоит здесь задерживаться, – сказал он.
Я смотрел, как он закрывает ворота, а потом медленно обводит взглядом балкон и мансардные окна наверху. Он наконец-то прощался? Может быть, и нет.
Вместе мы дошли до Рю-Сент-Анн, в противоположном от реки направлении, не говорили, просто гуляли, как столько раз гуляли прежде. Холод слегка обжигал его, обжигал ему руки. Ему не нравилась современная мода засовывать руки в карманы. Он считал, что это неизящно.
Дождь перестал и превратился в туман.
Наконец он сказал:
– Ты привел меня едва ли не в ужас: когда я увидел тебя в холле, то поначалу решил, будто ты ненастоящий, а ты не ответил, когда я окликнул тебя по имени.
– А теперь куда мы идем? – спросил я, застегивая свою хлопчатобумажную куртку. Я больше не страдал от холода, но приятно было находиться в тепле.
– Еще в одно последнее место, а потом – куда пожелаешь. Вероятно, назад, в дом общины. У нас не так много времени. Или же оставь меня, я поброжу и вернусь через пару дней.
– А мы не можем побродить вместе?
– Можем, – с энтузиазмом ответил он.
Что, во имя Бога, мне нужно? Мы проходили под старыми балконами, мимо старых крепких зеленых ставен, мимо стен с облупившейся штукатуркой и обнаженными кирпичами, слепящих огней Рю-Бурбон, и я увидел впереди кладбище Святого Людовика, окруженное толстой беленой стеной.
Что мне нужно? Почему у меня до сих пор болит душа, в то время как все они обрели какое-то равновесие? Даже Луи. И, как сказал Мариус, мы обрели друг друга.
Я был счастлив находиться рядом с ним, идти по этим старым улицам – но почему мне этого мало?
Еще одни запертые ворота. Он сломал замок пальцами, и мы вошли в царство белых могил с остроконечными крышами, урнами, мраморными дверями, и высокая трава хрустела под нашими ногами. Благодаря дождю все как бы светилось, городские огни придавали облакам, бесшумно плывущим над головой, жемчужный блеск.
Я старался отыскать звезды. Но не мог. Опустив глаза, я снова увидел Клодию, почувствовал ее ручку в своей руке.
Я взглянул на Луи, заметил в его глазах отражение тусклого далекого света и моргнул. Я еще раз дотронулся до его лица, до скул, до изгиба черных бровей. Что за изящное создание!
– Благословенная тьма! – неожиданно произнес я. – Опять снизошла благословенная тьма.
– Да, – печально ответил он, – и мы по-прежнему царим в ней.
Разве этого мало?
Он взял меня за руку – интересно, какая она теперь на ощупь? – и повел по узкому проходу между самыми старыми, самыми древними могилами, между могилами, восходящими к первым дням существования колонии, когда мы с ним вдвоем бродили по болотам, грозившим поглотить все вокруг, а я питался кровью подсобных рабочих и воров, готовых перерезать горло любому.
Его могила. Я осознал, что вижу перед собой выгравированное в мраморе его имя, написанное крупными старомодными буквами с наклоном:
«ЛУИ ДЕ ПОН-ДЮ-ЛАК1766–1794»
Он прислонился к расположенной поодаль могиле, к очередному храмику с крышей, совсем как у него.
– Я только хотел увидеть ее еще раз, – сказал он. Он наклонился и коснулся пальцем надписи.
Надпись на камне лишь немного поблекла. Благодаря пыли и въевшейся грязи каждая буква и цифра потемнели и стали только ярче. Думал ли он о том, во что за все эти годы превратился мир?
Я вспомнил ее мечты – о саде мира на земле, где из пропитавшейся кровью почвы вырастают цветы.
– Теперь можно отправляться домой, – произнес он.
Домой. Я улыбнулся. Я протянул руку и потрогал могилы, окружившие меня с обеих сторон, я взглянул на мягкое свечение городских огней на фоне ряби облаков.
– Ты ведь не собираешься от нас уйти, нет? – вдруг спросил он резким от беспокойства голосом.
– Нет, – ответил я. Хотел бы я рассказать ему все, что написал в книге. – Знаешь, мы с ней были любовниками, совсем как смертные мужчина и женщина.
– Конечно знаю, – сказал он.
Я улыбнулся и внезапно поцеловал его, взволнованный его теплотой, его мягкой податливой кожей. Господи, как я ненавидел белизну своих пальцев, которые теперь без усилий могли его раздавить. Я не знал, догадывается ли он об этом.
Мне столько хотелось рассказать ему, о стольком спросить! Но я не мог найти слов, не знал, с чего начать. У него всегда было столько вопросов, теперь он получил свои ответы, возможно, больше ответов, чем ему требовалось, – и как это отразилось на его душе? Я глупо уставился на него. Он ждал меня с таким терпением, с такой добротой, он казался мне совершенством. И как последний дурак, я выпалил:
– Теперь ты меня любишь?
Он улыбнулся. О, какая пытка – видеть, как его лицо одновременно прояснилось и смягчилось.
– Да, – ответил он.
– Хочешь, устроим небольшую авантюру? – У меня забилось сердце. Было бы великолепно, если… – Хочешь нарушить новые правила?
– Господи, о чем ты? – прошептал он.
Я засмеялся, тихо, лихорадочно, мне было так хорошо. Смеяться и следить за неуловимыми изменениями его лица. Вот теперь он действительно заволновался. И, по правде говоря, я не знал, что у меня получится. Без нее. Что, если я рухну вниз, как Икар…
– Да ладно тебе, Луи, – сказал я. – Совсем маленькая авантюрка. Обещаю на сей раз не строить заговоров против западной цивилизации и даже не завоевывать внимание двух миллионов фанатов рок-музыки. Я думал об одной мелочи, честно. Скажем, о небольшом озорстве. Довольно элегантном. Послушай, последние два месяца я вел себя безупречно – разве не так?
– Господи, о чем ты говоришь?
– Так ты со мной или нет?
Он еще раз покачал головой. Но не в знак протеста. Он размышлял. Он провел пальцами по волосам. Тонкие черные волосы. Первое, что я в нем отметил – ну, то есть после зеленых глаз, – это черные волосы. Нет, это все неправда.
Дело было в выражении лица: страсть, невинность и чувствительная совесть. Как же мне это понравилось!
– И когда начнется небольшая авантюра?
– Сейчас, – ответил я. – У тебя четыре секунды, чтобы принять решение.
– Лестат, уже почти светает.
– Почти светает здесь, – ответил я.
– О чем ты?
– Луи, доверься мне. Слушай, если у меня не выйдет, то с тобой ничего не случится – то есть ничего особенного. Сыграем? Я ухожу.
Он не отвечал. Он смотрел на меня, причем с такой преданностью, что я не мог это выносить.
– Да или нет?
– Возможно, я пожалею об этом, но…
– Договорились. – Я протянул руки, плотно обхватил его за локти и оторвал высоко от земли. Он в изумлении уставился на меня сверху вниз. Он словно ничего не весил. Я поставил его на ноги.
– Mon Dieu, – прошептал он.
Ну, чего же я жду? Если не попробовать, то я никогда и не выясню. Темнота, тупая боль, воспоминания о ней, о том, как мы вместе возносились в воздух. Я дал ему постепенно ускользнуть.
Я обнял его за пояс. Наверх! Я поднял правую руку, но в этом не было необходимости. Мы и так взлетали по ветру.
Внизу кружилось кладбище, крошечная игрушечная модель с белыми фрагментами, рассеявшимися под темными деревьями.
Я услышал, как он потрясенно шепнул мне на ухо:
– Лестат!
– Обними меня за шею, – сказал я. – Держись крепче. Мы, конечно же, направимся на запад, а потом – на север, мы пролетим очень большое расстояние и, может быть, немного подрейфуем. Там, куда мы направляемся, пока что не садится солнце.
Ледяной ветер. Нужно было подумать об этом, ведь он будет страдать от холода, но он не подал и виду, когда мы пронзили снежный туман облаков, – он просто поднял глаза к небу.
Увидев звезды, он напрягся всем телом, его лицо разгладилось, на нем появилось выражение спокойствия, если он и плакал, то его слезы уносил ветер. Какой бы он ни испытывал страх, теперь он полностью исчез; глядя вверх, он словно растворился, на нас опускался купол небес, над сгущающейся внизу бесконечной белой равниной светила полная луна.
Не было необходимости указывать ему, за чем наблюдать и что запомнить. Он всегда в этом разбирался. Много лет назад, когда я совершил над ним Обряд Тьмы, мне не пришлось ничего ему объяснять – он сам дошел до каждой мелочи. А позже он сказал, что я не сумел стать ему наставником. Разве он не понимал, насколько это было излишне?
