Один американец показал мне бабочку с нижней парой крыльев стального и верхней парой светло-голубого цвета. Он заплатит пятьсот долларов за такой экземпляр. Это двуполая особь, или гермафродит.
Я поговорил с охотником, и он сказал, что однажды ему такая попалась и он продал ее за пятьдесят долларов. Позже один серьезный коллекционер его предупредил, что она стоит не меньше двух тысяч.
– Папийон, янки хочет тебя облапошить. Он считает, что ты дурачина-простофиля. Если бы этот экземпляр стоил полторы тысячи, он и то бы нажился на твоем невежестве.
– Ты прав. Выходит, он мерзавец. А что, если нам его облапошить?
– Каким образом?
– Надо, например, бабочке женской особи прилепить пару крыльев мужской, или наоборот. Сложность в том, как их закрепить, чтобы не было заметно.
После нескольких неудачных попыток нам прекрасно удалось прилепить пару мужских крыльев к великолепному экземпляру барышни – так, что комар носа не подточит. Мы сделали тончайшие боковые надрезы и вставили в них концы крыльев, смазав их прозрачным раствором балаты. Держит хорошо. Бабочку можно поднимать за ложные крылья – и они не отрываются. Я подсадил бабочку под стекло к другим из коллекции стоимостью около двадцати долларов, будто бы ничего не заметив. Наживка сработала. Стоило американцу увидеть свою мечту, как он тут же подошел ко мне и нахально протянул двадцать долларов за всю коллекцию. Я сказал, что уже пообещал коллекцию одному шведу, который попросил меня ее отложить.
В течение двух дней американец раз десять вертел в руках эту коробку. В конце концов он не выдержал и обратился с предложением:
– Я покупаю одну бабочку из коллекции. Даю двадцать долларов. Остальные остаются у вас.
– А что необычного в этой бабочке? – Я стал внимательно изучать ее. И спохватился: – Да это же гермафродит!
– Что вы сказали? Да, пожалуй. Поначалу я был не совсем уверен. Под стеклом не очень-то разглядишь. Позвольте вынуть?
Он стал рассматривать ее со всех сторон и под разными углами.
– Сколько хотите?
– Помнится, вы сами говорили, что подобный экземпляр стоит пятьсот долларов?
– Говорил и еще раз повторяю. И охотников предупреждал, что не собираюсь наживаться на их неосведомленности. Бабочка стоит этих денег.
– Значит, пятьсот.
– Покупаю. Отложите для меня. Держите шестьдесят и дайте расписку в получении аванса за покупку. Завтра принесу остальную сумму. Прошу вас, уберите ее из коробки.
– Хорошо. Она ваша. Я ее припрячу. Вот расписка.
Точно к открытию к дверям ресторана подкатил «линкольн». Из машины вылез американец. Он снова принялся рассматривать бабочку, но на этот раз с помощью небольшой лупы. У меня ушла душа в пятки, когда он стал переворачивать ее верх тормашками. Довольный, он оплатил покупку, положил бабочку в свою коробку, попросил другую расписку и с этим уехал.
Через пару месяцев меня замела полиция. По прибытии в участок я получил разъяснение, что арестован по обвинению в мошенничестве. На меня заявил некий американец. Шеф полицейского участка добавил по-французски:
– Речь идет о бабочке, которой вы приклеили крылья. Обманным путем вы, кажется, продали ее за пятьсот долларов.
Часа через два приехали Квик и Индара и привезли с собой адвоката. Адвокат хорошо говорил по-французски. Я ему объяснил, что ничего не понимаю в бабочках: я не охотник и не коллекционер. Я продаю коробки и этим оказываю услугу охотникам за бабочками, которые являются моими клиентами. А янки сам предложил купить эту бабочку за пятьсот долларов, лично я ему ничего не предлагал. И между прочим, если бы бабочка оказалась подлинной, как он и полагал, то вором следовало бы считать его, поскольку цена такой бабочки около двух тысяч долларов.
Через два дня состоялся суд. Мой адвокат выполнял роль и переводчика. Я повторил свои показания. Надо отдать должное адвокату: при нем оказался каталог цен на бабочек. По книге цена такого экземпляра составляла свыше полутора тысяч долларов. Американец проиграл иск. Он вынужден был оплатить судебные издержки, гонорар моему адвокату и двести долларов сверх всего.
Отпраздновать мое освобождение каторжники и индусы собрались все вместе. Пили домашний аперитив. Из семьи Индары все как один были на суде. Они очень гордятся, что породнились с таким большим человеком, правда гордость пришла после моего оправдания. Но они не так уж глупы, чтобы сомневаться, что это я приклеил крылья.
Настал день, когда пришлось продавать ресторан, – рано или поздно это должно было случиться. Индара и Дая были чертовски красивы, а их своеобразный стриптиз – за гранью дозволенного, но не дальше – распалял полнокровных моряков еще сильнее, чем если бы они были совершенно голыми. Мои красотки заметили, что чем ближе они подсовывают свои едва прикрытые соски под нос матросам, тем больше получают чаевых. Склонившись над столом в три погибели, они никак не могут разобраться со счетом, копаются со сдачей, все больше и больше наступая грудью на клиента. И в тонко рассчитанный момент, когда глаза матроса уже вылезают из орбит, они вдруг выпрямляются со словами:
– А мои чаевые?
– А-а!
И щедрая морская душа, распалившись сверх меры, сорит деньгами налево и направо.
Однажды произошло именно то, что я и предвидел. Рыжий и веснушчатый верзила, не удовлетворенный созерцанием обнаженного бедра в разрезе платья и задетый за живое краешком трико чуть повыше, запустил туда всю пятерню, а другой ручищей обхватил мою яванку, как тисками. У той в руках оказался кувшин с водой, который в ту же секунду обрушился ему на голову. Матрос поплыл вниз, но, падая, спустил трусики с маленькой принцессы. Я бросился его поднимать, однако дружки подумали, что я намерен избить матроса. Я и ахнуть не успел, как получил удар прямо в глаз. Возможно, боксер-мореход и впрямь хотел вступиться за своего приятеля или просто желал отыграться на муже за поступок прекрасной индианки, до которой никак не удавалось добраться. Кто его знает! Во всяком случае, глаз у меня заплыл. Он слишком скоро посчитал себя победителем и, приняв боксерскую стойку, заорал: «Box man, box!» Удар ногой в пах и следом удар головой а-ля Папийон уложили боксера на пол.
Завязалась всеобщая драка. Из кухни на помощь примчался однорукий со скалкой и принялся колошматить кого попало. Появился и Квик-Квик с длинной двузубой вилкой и стал ею тыкать направо и налево. Крутой парижанин, бывший некогда грозой дансинг-холлов на улице Лапп, вооружился стулом и орудовал им, как дубинкой. По вполне понятным причинам Индара покинула поле боя.
В итоге пять американцев получили серьезные ранения в голову, другие – двойные дырки в разных местах от вилки Квик-Квика. Везде кровь. В проеме входной двери появился негр-полицейский. Он там и остался стоять, чтобы никто не вышел. И очень кстати, поскольку тотчас же к ресторану подкатил джип американской военной полиции. Парни, одетые в белые гетры, размахивая дубинками, пытались силой вломиться в ресторан, видя своих моряков, истекающих кровью. Им очень хотелось отомстить за матросов. Но черный полицейский оттеснил их назад и, подняв руку с дубинкой поперек двери, сказал:
– Полиция его величества.
Только после этого появились и английские полицейские. Они вывели нас из ресторана и усадили в воронок. Привезли в участок. Кроме меня с фингалом под глазом, ни у кого нет даже царапины. Этот факт ставил под сомнение наши заверения, что мы действовали в законных пределах самообороны.
Через неделю состоялся суд. Председательствующий принял наши показания и всех освободил, кроме Квик-Квика. Ему дали три месяца за нанесение ран и побоев американским морякам. Трудно было найти какое-либо невинное объяснение тем двойным дыркам, на которые китаец оказался столь щедр.
Как следствие, за какие-то полмесяца – шесть драк. Стало невыносимо. Моряки решили не считать эту историю законченной. А поскольку в ресторане появляются все новые и новые морды во флотской форме, поди узнай – приятели они тем побитым или нет.
Итак, мы продали ресторан, не вернув даже тех денег, за какие покупали. И то верно, с такой репутацией вряд ли стоило ожидать, что покупатели станут в очередь.
– Что будем делать, безрукий?
– Подождем, когда выйдет Квик. Надо отдохнуть. Осла и тележки тоже нет: продали так же, как и своих клиентов. Лучше ничего не делать, а отдыхать. После увидим.
Квик освободился. Он нам сказал, что с ним обращались хорошо, не понравилось только то, что его поместили рядом с камерами, где сидели двое смертников. У англичан гадкий обычай: за сорок пять дней они объявляют приговоренному день и час его казни и что прошение к королеве о помиловании отклонено.
– Каждое утро, – продолжал рассказывать Квик, – они кричали друг другу: «Еще один день прошел, Джонни! Осталось еще столько-то!» А другой принимается его ругать и оскорблять все утро.
