Вдруг нас всех разбудил вой сирены. Я оттолкнул от себя парус: за бортом темно. Который час? Когда я снова занял свое привычное место за рулем, прохладный бриз ласково пробежался по избитому телу. Я тут же озяб, но до чего же было приятно ощущение, что ты уже больше не сидишь на раскаленной сковородке! Мы подняли паруса. Когда я сполоснул лицо морской водой – к счастью, только один глаз гноился и болел, – то слева и справа от себя очень ясно увидел землю. Где это мы? К какому берегу направиться? Снова раздался вой сирены. Я засек его: он слышался справа. Что он хочет мне этим сказать?
– Как ты думаешь, где мы, Папи? – спросил Шапар.
– Честно говоря, не знаю. Если эта земля не остров и все остальное залив, тогда мы, возможно, достигли оконечности Британской Гвианы в том месте, где она граничит с Венесуэлой по реке Ориноко. Но если между левым и правым берегом пролегает большое расстояние, тогда вон та точка будет островом. Это Тринидад. В таком случае слева от нас Венесуэла, и, значит, мы находимся в заливе Пария.
Весь этот мысленный расклад я провел по картам, которые раньше приходилось изучать. Если справа Тринидад, а Венесуэла слева, то куда податься? Наша судьба зависела от нашего же решения. Ветер хорош, и он может домчать нас до любого берега. Какое-то время мы не двигались ни туда, ни сюда. На Тринидаде англичане – то же самое правительство, что и в Британской Гвиане.
– Уверен, что с нами обойдутся хорошо, – сказал Гитту.
– Да, но что нам скажут, когда узнают, что мы нелегально оставили их территорию в военное время?
– А что ты знаешь о Венесуэле?
– Не знаю, как сейчас, – продолжил Депланк, – но при президенте Гомесе беглых каторжников заставляли работать на строительстве дорог в жесточайших условиях. А потом все равно выдавали французским властям.
– Да, но теперь другое время. Идет война.
– В Джорджтауне я слышал, что Венесуэла не воюет. Она придерживается нейтралитета.
– Ты уверен?
– Более чем уверен.
– В таком случае нас там не ждет ничего хорошего.
Слева и справа видны огни. И снова сирена – на этот раз три коротких гудка. Справа вспыхнул прожектор и прошелся по нашему судну своим лучом. Далеко впереди только что взошла луна, и дорожка от нее захватила нашу лодку. Спереди в непосредственной близости от нас из воды торчат две остроконечные скалы. Так вот почему воет сирена – она нас предупреждает, что здесь опасно.
– Посмотри, буи! Целая цепочка. Почему бы нам не пристать к ним и не дождаться рассвета? Шапар, спусти парус.
Шапар тут же стащил вниз коллекцию штанов и рубашек, которую я так помпезно называл парусом. Я заработал веслом и подогнал лодку носом к одному из буев. К счастью, на лодке оказался линь порядочной длины, крепко прицепленный к причальному кольцу, его даже циклон не сумел сорвать. Пришвартовались. Но привязались не к бую, вид которого был очень странным (на его поверхности не оказалось ничего такого, за что можно было бы закрепиться), а к тросу, который шел от одного буя к следующему. Несомненно, этими буями отмечен судоходный фарватер, поэтому мы сделали все правильно. Не обращая внимания на сигналы сирены, продолжавшей завывать с правого берега, мы легли на дно лодки, укрывшись от ветра нашим парусом. На ветру и ночном воздухе я продрог до костей, но теперь стал приятно согреваться и наверняка уснул одним из первых.
Когда я проснулся, уже вовсю светило солнце. Утро было ярким и светлым. Под нами играла и бежала вода, по ее зелено-голубому цвету можно было догадаться, что дно выложено кораллами.
– Что будем делать? Не пора ли причаливать к берегу? Жрать и пить так хочется, что я чуть не подыхаю.
Впервые послышались жалобы, что мы ничего не ели с того злополучного дня. А таких дней набралось уже семь.
– До берега рукой подать. Что за преступление, если мы причалим? – осведомился Шапар.
Сидя на корме и глядя вперед за большие скалы, поднимавшиеся из воды, я отчетливо увидел гигантскую расселину в суше. Все правильно: справа Тринидад, слева Венесуэла. Нет никакого сомнения, что мы находимся в заливе Пария. Теперь понятно, почему вода голубая, а не желтая: мы стоим на морском течении, которое разделяет две страны и далеко выносится в море. Только так, а не в устье Ориноко.
– Что будем делать? А это вам решать, ребята. Слишком большая ответственность одному принимать решение. Справа английский остров Тринидад. Слева Венесуэла. Куда хотите идти? Нам надо выбираться на берег поскорее. Лодка в таком же плачевном состоянии, как и мы сами. Здесь у нас двое, которые отбарабанили свой срок: Гитту и Баррьер. Мы втроем: Шапар, Депланк и я рискуем больше. Нам всем решать. Что скажете?
– Лучше идти на Тринидад. Мы ничего не знаем о Венесуэле.
– Незачем принимать решение, – сказал Депланк. – За нас это сделает катер, который сюда направляется.
И действительно, к нам быстро приближался катер. Подъехал и остановился метрах в пятидесяти. Человек поднес к губам рупор. Я заметил флаг – не английский. Такого флага я раньше не видел: очень красивый и весь усыпан звездами. Должно быть, венесуэльский. Позже этот флаг стал «моим флагом», штандартом моей новой родины, самым волнующим для меня символом, воплощающим в куске ткани самые благородные качества замечательного народа, ставшего впоследствии моим народом.
– Quiénes son? (Кто вы?)
– Французы.
– Están locos? (Вы сошли с ума?)
– Почему?
– Porque están amarrados a las minas. (Потому что вы привязались к мине.)
– Вы поэтому и не подходите ближе?
– Да. Немедленно отчаливайте.
– Хорошо.
Шапар в три секунды отвязал линь. Оказывается, мы пришвартовались к связке плавающих мин. Мы подошли к катеру, и капитан сказал нам, что это просто чудо, что мы не взлетели на воздух. Они не стали спускаться в лодку, а передали нам кофе, горячее молоко с сахаром и сигареты.
– Идите в Венесуэлу. Вас хорошо примут, уверяю вас. Мы не можем взять вас с собой, потому что спешим на маяк Баримас. С него надо снять тяжело раненного человека. Срочное дело. Решайте сами, но на Тринидад не ходите: десять против одного, что подорветесь на мине. А там…
И с последними словами капитана «Adiós, buena suerte (до свидания, удачи)» катер отвалил. Нам оставили два литра молока. Мы подняли парус. К десяти часам утра, после кофе и горячего молока, мой желудок стал приходить в порядок. Покуривая сигарету, я направил свою лодку без всякой предосторожности к берегу, и вскоре она уткнулась в мягкий пляжный песок. На берегу нас встречало человек пятьдесят, пришедших посмотреть на прибытие странного судна, на котором вместо мачты какой-то обрубок, а вместо паруса болтались куртки, рубашки и штаны.
Тетрадь тринадцатая
Венесуэла
Я открыл для себя новый мир, народ и цивилизацию, ранее совершенно не известные мне. Эти первые минуты нашего пребывания на венесуэльской земле были настолько волнующими, что не с моими талантами их описывать. Здесь требуется талант посолиднее, чтобы объяснить, выразить, обрисовать всю атмосферу сердечного приема, оказанного нам этими простыми и щедрыми людьми. Среди них есть белые и черные, но основной оттенок кожи – светлый, какой бывает у белого человека, если он несколько дней позагорает на солнце, и почти у всех штаны закатаны до колен.
– Бедные люди, до какого состояния вы дошли! – причитали они.
Рыбацкая деревня, куда мы прибыли, называется Ирапа, административно она входит в штат Сукре. Женщины деревни, все без исключения, немедленно превратились в наших нянечек, сиделок и опекунш. Тут и молодые (небольшого роста, но, боже, до чего изящные), и среднего возраста, и пожилые.
Нас привели в дом, где висело пять гамаков, сплетенных из шерсти, стояли стол и стулья. Там каждого из нас натерли с головы до пят маслом какао. Ни одну живую ранку не обошли. Оголодавшие, умирающие от усталости, после столь длительного поста, вызвавшего определенное обезвоживание организма, мы попали в добрые руки рыбачек. Они были прекрасно осведомлены, что в подобном состоянии больному надо не только спать, но и питаться, съедая за раз очень небольшие порции пищи.
Мы лежали каждый в своем гамаке, и наши сиделки-самоучки кормили своих пациентов с ложечки даже во сне. Силы полностью оставили меня в тот момент, когда меня уложили в гамак, предварительно смазав все мои болячки маслом какао. Я словно куда-то провалился: спал, ел и пил, совершенно не сознавая, что творится вокруг меня.
Мой пустой желудок никак не хотел принимать первые ложки тапиоки. Впрочем, не только мой. Нас всех рвало по несколько раз иногда с частичным, а иногда с полным отторжением пищи, которую эти добрые женщины вводили нам в рот.
Жители Ирапы исключительно бедны. И тем не менее никто не остался к нам безучастным – каждый старался помочь, чем мог. Через три дня благодаря их коллективной заботе и нашей молодости мы были снова почти на ногах. Мы уже не лежим часами, а сидим в прохладной тени под навесом из веток кокосовой пальмы и разговариваем с жителями Ирапы. Они не так богаты, чтобы одеть нас всех сразу. Поэтому организовались небольшие группы: одна занимается Гитту, другая – Депланком и так далее. А мною занимается целая дюжина.
