И вдруг еле заметное, но стремительное движение в левом углу его поля зрения. Взглянув, он больше ничем не мог пошевелить, кроме как глазами, и увидел крысу, прыгнувшую на стол, как она заскользила между домов и человеческих фигурок. Пораженный, Генри также подпрыгнул, задыхаясь от испуга, роняя молоток, затем в ужасе наблюдая, как он всей своей массой опустился на деревню, раскалывая коровник, снося фигурки людей, смяв в труху мать старика, вывалившуюся из окна, затем, круша другие фигурки, включая старика, который еще был мальчиком. Напоследок и весь стол разломался надвое, словно где-то посередине имел трещину, вызванную землетрясением. Дома и людские фигурки бесследно исчезали в ней.
Звук возник откуда-то изнутри, из его глубин: «Аааааййй…» — подобно звуку, изошедшему из старика в тот день, когда Генри рассказал ему о смерти Эдди. Звук муки и страдания заполнил помещение центра, когда Генри смотрел на разрушенную деревню. Она была стерта с лица земли, как слезы с его глаз.
Тишина в центре была почти оглушительной.
«Прочь отсюда и как можно быстрее».
Неспособный долго и пристально наблюдать сотворенный им ужас, он отскочил от разломанного стола и проследовал к двери на негибких ногах, таких же жестких, как и деревянные костыли, от которых он не так давно избавился. «Я не хотел этого делать».
Но уже было поздно, он сделал все.
---------
Когда, протиснувшись в дверь, он вышел на мрачную и пустынную улицу, то его поприветствовал с грохотом обрушившийся с небес водопад. Яркие вспышки молний на короткие мгновения освещали дома и мокрую мостовую.
Он знал, что не мог рисковать, оставаясь здесь. Так или иначе, кто-нибудь бы мог его заметить, запомнить, а затем и узнать, когда он снова зачем-нибудь здесь окажется. Несмотря на то, что молнии продолжали сверкать, а гром греметь, он выскочил на тротуар, съежив плечи от потока падающей воды и внезапного порыва ветра. Он летел сломя голову по утопающим улицам и хватал воздух большими глотками. Влажная одежда прилипла к телу. Обогнув угол, он лицом к лицу столкнулся с мистером Хирстоном.
— Сюда, — позвал его тот, указывая на дверь мебельного магазина, закрытого на ночь. Гром снова прокатился по небу, и Генри оказался рядом с бакалейщиком, которого никогда еще прежде не видел за пределами магазина. Он был меньше и тоньше, и вдобавок дрожал от холода.
— Я тебя ждал, — сказал он. В его глазах с нетерпением светился вопрос: — Ты это сделал? Деревня разбита?
— Разбита, — сказал Генри, и его голос сломался на этом слове.
Дождь барабанил по стеклам магазина.
— Превосходно, превосходно, — сказал мистер Хирстон, оживленно протирая руки и смакуя в этот момент. Он даже собрался обнять Генри, но тот одернулся.
— Да, я разбил деревню, — сказал он. — Но это было случайно. Я не хотел этого делать.
— И как же такое могло случиться?
— Я нашел большой молоток и был готов воспользоваться им, но не смог, — Генри увидел сомнение, запрыгавшее в глазах бакалейщика, и надавил на голос. — Я не хотел этого делать, — и вздохнув. — Крыса прыгнула на стол. Я упустил молоток, и тот упал на деревню.
— И это так плохо? — осторожно спросил бакалейщик.
— Плохо — дальше некуда, — сказал Генри. — Это ужасно, потому что эта деревня не будет выставлена в здании муниципалитета. Нет ничего хуже того, что я сегодня сделал.
— Поздравляю. Ты это сделал. Хотел ты того или нет, — он с удивлением захлопал глазами, глядя на Генри, а затем подмигнул, словно между ними был своего рода заговор. Генри отступил, упершись спиной в холодное оконное стекло. — Я — человек слова, Генри. Ты продолжишь работу и будешь получать больше. Я поговорю с владельцем ресторана о продвижении по службе твоей матери. И памятник — при первом же случае я его закажу…
Впервые Генри был так ошеломлен «великодушием» мистера Хирстона, всеми этими наградами лишь только за разрушение того, что он назвал «липовой» деревней.
— Зачем? — спросил он, слово почти потерялось в раскате грома.
— Что, зачем? — бакалейщик посмотрел на него резко, нахмурив брови.
— Зачем мне все это? Зачем для вас так было важно разбить деревню этого старика? За что вы его так ненавидите?
— За то, что он — еврей, — сказал бакалейщик, и это сразу объяснило все.
Генри был сильно озадачен ответом, и он сказал:
— Вы бы могли нанять парочку хулиганов. Они бы вам все сделали за несколько долларов. Но почему я?
— Ты — хороший мальчик, Генри. Ты честный, ты упорно трудишься, хорошо относишься к своей матери и переживаешь об отце. Ты хочешь заказать памятник для своего брата и сочувствуешь старому еврею. Какой хороший мальчик, — в его голосе звучала насмешка. — Держу пари, ты каждый вечер молишься перед сном. Какое благо и какая невинность…
— Но зачем нужно было разрушать деревню? — спросил Генри, признав правду слишком невероятной, чтобы понять. — Вы от меня хотели, чтобы я сделал что-то скверное.
Бакалейщик улыбнулся. Улыбка не была фальшивой — той, после которой он обычно глумился над уже ушедшими покупателями. Это была ужасная улыбка, подобная той, что на маске Святого Хэллоуина.
Удивившись, Генри подумал:
«В конце концов, не просто так выбор пал на меня. Дело не только в старике и его деревне. Мистеру Хирстону не нужна моя порядочность, она ему чем-то мешает».
Бакалейщик посмотрел на его с такой привязанностью, словно Генри был его любимым сыном:
— Видишь, Генри, ты, в конце концов, не сильно отличаешься от большинства из нас. Ты не так уж и невинен, не так ли? Да, крыса испугала тебя. Но ты пришел в центр и нашел молоток. Вознес его над головой. Разбил деревню. Ничего такого не случилось бы, если ты не хотел за это никакого вознаграждения.
— Генри, упершись спиной в стекло, нуждался в движении, чтобы как можно дальше отдалиться от бакалейщика, но закрытая на замок дверь его не пустила.
— Не нужны мне ваши вознаграждения, — сказал он.
Бакалейщик отклонил его протест:
— Конечно, нужны. Ты заработал их. Деревня разрушена. И ты не будешь возражать, отказываясь от них.
— Нет, — сказал Генри. — Я оставляю эту работу и ничего не хочу. И Эдди также не захотел бы ваш памятник. И моя мать, оставьте ее в покое…
— Но ты должен все это принять. Мы с тобой заключили сделку.
— Возьмите ее себе, — запротестовал Генри.
— Нет, ты должен принять это, — настаивал бакалейщик. — Когда ты разбил деревню, ты выполнил часть ее. Теперь ты должен сделать все остальное. Подойди сюда, Генри, — в голосе бакалейщика появились новые нотки — те, что Генри только начал распознавать. — Сделка не будет закрыта, если ты не примешь вознаграждение.
Генри закачал головой.
— Нет, — закричал он, стараясь перекрыть барабанную дробь дождя.
— Пожалуйста, — умолял его бакалейщик.
Пожалуйста?
Он внезапно понял, что для мистера Хирстона это вознаграждение было также важно, как и разрушенная деревня.
— Нет, — снова сказал он, с уже твердым решением не уступать.
— Ты должен принять. Ты должен позволить сделать мне это. Это очень важно. Иначе, разбитая деревня не значит ничего… — упрашивал его голос.
Глубоко набрав воздух, Генри вынырнул из дверного проема. Бакалейщик попытался задержать его, выскочив вслед за ним под поток проливного дождя, который тут же впитался в его одежду. Непослушные, дрожащие ноги несли Генри прямо на почтовый ящик. Налетев на него, он чуть не упал. Восстановив равновесие, он оглянулся, чтобы увидеть бакалейщика, который стоял в потоке воды и обтекал. Его фигура патетично выдавала просьбу:
— Пожалуйста, Генри, вернись, ты должен вернуться…
Генри в отрицании качнул головой и побежал снова. Не обращая внимания на дождь, он бежал, пока не выдохся и не остановился на ступенях, ведущих в заброшенный театр. Укрывшись под фигурным навесом, поднятым на высокие колонны, он съежился и задрожал — не от дождя и холода, а лишь оттого, что, наконец, узнал, что собой представляет мистер Хирстон.
Он, наверное, выглядел жалко, вжавшись в проем высокой двери, ожидая, когда же, наконец, прекратится дождь.
---------
Тремя неделями позже они переезжали обратно во Френчтаун через день после того, как его отец был выписан из больницы. «Было ошибкой переселяться сюда, в Викбург», — сказала мать. — «Невозможно уйти от прошлого. Мы попытались забывать Эдди, что было неправильно».
Его отец, конечно же, не вылечился и все еще продолжал тихо сидеть по нескольку часов без перерыва. Но он стал иногда улыбаться и даже помог упаковать все вещи для переезда обратно домой. «Как хорошо, что мы возвращаемся», — сказал он, закрывая чемоданы. В ответ Генри с матерью с благодарностью ему улыбнулись.
С того дня, как была разрушена деревня старика, Генри избегал улицы, ведущей мимо бакалейного магазина, и не приближался к центру художественного творчества. Он также проявлял осторожность во избежание встречи со стариком в восемь утра и под вечер.
