— У меня тут коробки. Присмотришь за ними?
Пожилой мужчина, стоявший по ту сторону прилавка, принял одну коробку и стал изучать угловатые буквы, написанные синим фломастером.
— «ПС Мальмквист». Это еще что?
— Предварительное следствие, Мальмквист.
— Это я понял. Но я никогда не слышал о таком деле.
— Оно закончено.
— Но тогда коробку нельзя…
— Пожалуйста, присмотри за ней. Поставь в надежное место.
— Эверт, я…
Эйнарссон замолчал; он долго смотрел на Гренса, потом на коробку. Улыбнулся. Предварительное следствие, Мальмквист. Дело номер 1936–12–31. Снова улыбнулся, на этот раз шире.
— Вот черт. День ее рождения, да?
Гренс кивнул:
— Расследование закончено.
— Ты уверен?
— Я спущусь еще с двумя коробками.
— Тогда… таким вещдокам, конечно, самое место здесь. В смысле — если они единственные в своем роде. Лучше, чем на неохраняемом чердаке или в сыром подвале.
Гренс и сам не понимал, насколько напряжен, и теперь с удивлением ощущал, как понемногу отпускает плечи, руки, ноги. Он не слишком рассчитывал, что Эйнарссон всё поймет.
— Мне нужен протокол об изъятии. Напиши-ка его прямо сейчас. Тогда я найду хорошее место. — Эйнарссон подвинул Гренсу два бланка и ручку. — А я пока поставлю пометку «Совершенно секретно». Ведь это секретное расследование?
Гренс опять кивнул.
— Хорошо. Тогда вскрыть коробки сможет только уполномоченный следователь.
Полицейский, который когда-то был отличным следователем, а теперь носил черный фартук и стоял за прилавком в подвале, наклеил через всю крышку коробки красную полоску, пломбу, вскрыть которую имел право только тот, кто сумеет доказать, что он — комиссар уголовной полиции Эверт Гренс.
Эверт с благодарностью взглянул на коллегу, направляющегося к полкам с коробкой в охапке.
Человек, которому ничего не надо объяснять.
Он оставил бланки на прилавке и пошел было к выходу, как вдруг услышал, как Эйнарссон что-то напевает, расхаживая среди изъятых вещей.
— «Ты прислал мне дивные тюльпаны и просил вчерашнее забыть».
«Тонкие пластинки». Сив Мальмквист. Гренс остановился и крикнул по направлению к тесному хранилищу:
— Не сейчас!
— «Ах, из слез моих сливались океаны, больше не хочу тебя любить».
— Эйнарссон!
Эйнарссон удивленно выглянул из-за шкафа.
— Не сейчас, Эйнарссон. Ты мешаешь мне горевать.
Гренс уходил с чувством облегчения; подвальный этаж был почти красивым. Комиссар помотал лифту головой и пошел на третий этаж пешком. Он уже одолел половину пути, когда во внутреннем кармане пиджака зазвонил телефон.
— Да?
— Это вы расследуете убийство в доме семьдесят девять по Вестманнагатан?
Гренс тяжело сопел, ему нечасто приходилось ходить по лестницам пешком.
— Кто спрашивает?
— Кто говорит?
Звонил датчанин, но его речь легко было понять. Скорее всего, из Копенгагена, там Гренсу часто случалось работать.
— Кто мне звонит — вы или я?
— Прошу прощения. Якуб Андерсен, отдел преступлений против личности, Копенгаген. То, что вы называете «убойным отделом».
— И вы хотите?..
— Это вы расследуете убийство в доме семьдесят девять по Вестманнагатан?
— Кто утверждает, что это убийство?
— Я. И возможно, я знаю имя убитого.
Гренс остановился на последней ступеньке, пытаясь унять одышку. Он ждал, что еще скажет голос, представившийся полицейским из Дании.
— Вы не перезвоните?
— Кладите трубку.
Гренс торопливо прошагал в кабинет и нашел нужную папку в третьем ящике стола. Полистал ее, потом позвонил на коммутатор полиции Копенгагена (папка лежала перед ним) и попросил соединить его с Якубом Андерсеном из отдела преступлений против личности.
— Андерсен.
Тот же голос.
— Положите трубку.
Гренс снова позвонил на коммутатор и на этот раз попросил, чтобы его звонок перевели на мобильный телефон Якуба Андерсена.
— Андерсен.
Тот же голос.
— Откройте окно.
— Что?
— Если вы хотите получить ответ на свой вопрос, откройте окно.
Гренс услышал, как собеседник положил трубку на стол и какое-то время сражался со скрипящими оконными задвижками.
— Так.
— Что вы видите?
— Хамбругаде.
— А еще?
— Воду, если как следует высунусь из окна.
— Воду видит пол-Копенгагена.
— Мост Лангебру.
Гренс несколько раз смотрел из окон отдела преступлений против личности. Он помнил, как сверкает вода под мостом Лангебру.
— Где сидит Моэлбю?
— Мой шеф?
— Да.
— В кабинете напротив. Сейчас его нет. Иначе…
— А Кристенсен?
— Нету здесь никакого на хрен Кристенсена!
— Молодец. Молодец, Андерсен. Теперь можно продолжать.
Гренс подождал: датчанин сам позвонил ему, так что пусть продолжает. Сам он подошел к единственному окну своего кабинета. В неопрятном внутреннем дворе Крунуберга воды особо не наблюдалось.
— У меня есть причины подозревать, что убитый — наш сотрудник. Я хотел бы получить его фотографию. Можете отправить ее мне по факсу?
Гренс потянулся за папкой, проверил, не делись ли куда фотографии, сделанные Кранцем в квартире; на лице покойного тогда еще была кожа.
— Получите фотографию через пять минут. А потом я жду вашего звонка.
Эрику Вильсону нравилось не спеша идти по центру Стокгольма.
Дураки, костюмы, красивые женщины, наркодилеры, коляски, спортивные костюмы, собаки, велосипеды; то и дело попадаются люди, которые никуда не идут. Пол-одиннадцатого, в столице первая половина дня. На коротком отрезке от здания Главного полицейского управления до Санкт-Эриксплан он встретил их всех на тротуаре, недавно заново выложенном четырехугольной плиткой. Здесь было прохладно, дышалось легко; в Южной Джорджии уже слишком жарко, а через несколько недель станет невыносимо. Вильсон покинул международный аэропорт Ньюарк в начале шестого вечера по местному времени и через восемь часов полета приземлился в аэропорту Арланда ранним утром. В самолете ему удалось подремать, хотя две кумушки впереди трещали не закрывая рта, а мужчина на соседнем сиденье громко кашлял каждые пять минут. Когда такси приближалось к деловому центру и Крунубергу, Вильсон попросил шофера сделать небольшой крюк и остановиться сначала возле дома номер семьдесят девять на Вестманнагатан — этот адрес он получил от Паулы. Вильсон предъявил удостоверение охраннику из АВАВ,[18] дежурившему на лестничной клетке пятого этажа возле бело-синей ленты, натянутой поперек двери и дающей понять, что опечатанная квартира — место преступления, а потом в одиночестве прошелся по покинутым комнатам, которые меньше суток назад стали свидетелями учиненной над человеком расправы. Вильсон начал с гостиной, с большого темного пятна на ковре под столом. Жизнь вытекла из человека именно здесь. Перевернутый стул лежал на краю пятна, — место смерти. Вильсон изучил дырку в потолке и еще одну — в кухонной двери, отверстия от пуль были отчетливо видны. Потом постоял возле тонких палочек и флажков, которые отмечали пятна на стене и показывали угол и силу выстрелов. Вот для чего он приехал. Чтобы изучить брызги крови. Это поможет ему проверить версию Паулы перед встречей с ним. Эрик сосредоточился на секторе, отмеченном двумя веревочками. Единственный угол без флажков — значит, пятен крови и мозга тут нет. Вильсон со всех сторон рассмотрел сектор, запомнил его и наконец точно представил себе, где должны были находиться в момент выстрелов два интересующих его человека, где стоял стрелявший и где должен был стоять тот, кто не стрелял.
На мосту Санкт-Эриксбрун дул пронизывающий ветер; Вильсон смотрел сверху на корабли, поезда, машины; ему нравилось во время прогулки остановиться и немного поглазеть по сторонам.
…Ночью он выслушал по мобильному телефону версию Паулы о панике и спешке. Теперь, когда он спокойно и без препятствий походил по квартире, версия эта показалась ему правдоподобной. Вильсон знал: если Пауле придется выбирать, умереть ему или убить, он вполне способен убить. Так что вероятность того, что стрелял как раз он, существовала, однако Вильсон был уверен: в квартире на Вестманнагатан стрелял не Паула. С каждым новым разговором тот казался все более напуганным и затравленным, а за девять лет работы в тесном контакте Эрик Вильсон научился понимать, когда его агент говорит правду.
Вильсон остановился перед дверью дома номер семнадцать на Санкт-Эриксплан; тонкие стекла в старой деревянной раме, несущийся мимо сплошной поток машин. Он огляделся: лица прохожих не выражали ни малейшего к нему интереса, еще раз оглянулся и вошел в дом.
