Ньюлэнд понимающе, сочувственно кивнул. Он улыбнулся ей, глядя прямо в глаза, догадываясь, что ей нужны очки. Все эти годы на нее никто не обращал внимания, и она никогда не имела возможности видеть ясно. Его улыбка разъехалась еще шире.
— Некоторые просто не знают, куда девать деньги, — сказал он ей, ступая на эскалатор, Дженни встала на рифленой металлической ступеньке чуть позади него. — Не знают, как правильно потратить, чтобы получить именно то, что нужно. — Он повернул голову и взглянул на нее. — Именно то, что нужно.
Дженни проняла дрожь от того взгляда, которым он на нее посмотрел. Этот взгляд ее взволновал, ее охватило чувство тепла в груди и в паху. Дрожь волнения оттого, что кто-то ее ценит.
Когда они вышли на широкий проход между магазинами на основном этаже, Ньюлэнд повел ее к бутикам, расположенным по фасаду здания, с витринами, выходившими на набережную Квинз.
— Поищи хорошенько, — сказал он, ласково отводя прядь волос с ее лица.
Дженни коротко ему улыбнулась и снова обратилась к магазинам, пожирая глазами витрины. В каждом бутике продавались вещи только одного типа. В одном красивое белье, в другом парфюмерия, в третьем сухоцветы и экзотические растения, еще был магазинчик с дорогим шоколадом, красиво уложенным на изящных полках, потом витрина с дамскими шляпками, к которым как будто никогда не прикасались человеческие руки.
Ньюлэнд задержался, разглядывая витрины с перьевыми ручками и курительными трубками, а Дженни брела вперед. Она остановилась у магазина с женскими сумочками всевозможных цветов, казалось, они сделаны из очень мягкой кожи. Дальше шли золотые и серебряные сережки в собственных маленьких витринках, каждая пара смотрелась как произведение искусства.
Она обернулась, ища Ньюлэнда, и увидела, что он знаком подзывает ее к себе. Он не дождался ее и первым вошел в магазин дамской одежды.
— Выбирай все, что понравится, — сказал ей Ньюлэнд, когда она вошла, чуть громче, чем нужно, чтобы его услышала продавщица, которая тут же подняла глаза от кассового аппарата.
Ньюлэнд оценил женщину: стройная, хорошо одета, возраст чуть за сорок, всего повидала, но предпочитает держать себя в хорошей форме. Она производила впечатление заново отполированной старой мебели.
Дженни потянуло к стойке с красно-оранжевыми платьями. Она потрогала ткань.
— Мм, на ощупь приятная.
— Шелк, деточка, — сказал Ньюлэнд, воображая, как легко будет разодрать его на молодом теле, осторожно надорвав ровно по центру. — Отличный выбор.
К ним подошла продавщица.
— Я могу вам помочь?
— Покажите примерочную, — сказал Ньюлэнд, не удостоив ее даже взглядом.
Заново отполированная мебель, думал он, она не стоит даже того, чтобы еще раз взглянуть на нее.
— «И стали они жить-поживать да добра наживать», — дочитал Грэм Олкок, медленно закрыл книгу и посмотрел на дочку. — Поцелуй папу.
Он наклонился вперед для дочкиного поцелуя, потом почувствовал, как ручки Кимберли обвиваются вокруг его шеи и крепко обнимают.
— Теперь пора спать, — сказал он, еще раз обнимая ее, прежде чем нежно разнять ее руки.
Кимберли захихикала и спряталась под одеялом.
— Спокойной ночи, детка, — сказал он, включая ночник в виде русалочки, подошел к двери и погасил верхний свет. — Я люблю тебя.
Он взял пиджак с ее комода, на который бросил его, когда вернулся домой — в самый раз, чтобы успеть прочитать ей сказку на ночь.
Кимберли снова хихикнула под одеялом.
— Я тебя тоже люблю, — с обожанием прошептала она.
— Сейчас мама поднимется, чтобы тебя поцеловать.
— Ладно.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Триш, жена Грэма, была внизу, в его кабинете, смешивала себе коктейль у бара. Она позвала его, когда он спускался по лестнице, он пошел на ее голос и встал в дверях.
— Хочешь выпить? — сказала она.
— Давай. — Он улыбнулся и подошел к ней, взял предложенный ею стакан.
— Сегодня звонила Рене Бартлетт, пригласила нас завтра на ужин.
Она упорно избегала его взгляда. Грэм почувствовал что-то неладное. Она говорила без выражения, двигалась скованно. Он глотнул виски с водой, не спуская глаз с ее лица в поисках разгадки.
— Идеально, — сказал он, посмотрев на стакан. — Как обычно.
Он перевел взгляд на жену и ласково улыбнулся.
— Не уходи от разговора, — сказала она, резко вскидывая на него глаза, как будто что-то имела в виду.
— О чем ты? — Он сделал еще глоток и сел на мягкий диван из воловьей кожи.
— О Бартлеттах.
Грэм откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза.
— Да брось, Триш. Ты же знаешь, что я думаю о Рене и Питере. Такая же скучная торонтская пара, как все остальные.
— Я знаю, о чем ты думаешь.
Он взглянул на нее. Она была очень красива: шелковистые волосы медового цвета и гладкая кожа после пластической операции, сделанной в тридцать четыре года, чтобы у нее на лице не было ни одной морщинки. В ее движениях чувствовалось породистое изящество, когда она вышла из-за барной стойки и села напротив него в английское кресло.
— Садись поближе, — сказал он, похлопывая по дивану рядом с собой.
Триш посмотрела на его руку, хотела было сказать что-то, но молча поднялась и послушно пересела к нему.
— Что случилось? — Он обнял ее за плечо, и она уставилась на него сердитым взглядом. — Что происходит?
— Это ты мне скажи, — огрызнулась она.
— Я не знаю. — Он выпрямился и убрал руку с ее плеча. — Кажется, это у тебя какие-то проблемы.
— А, прекрасно.
— Что? Ладно, Триш, прекрати эти игры.
Он глотнул виски, глядя, как ее взгляд перебегает по комнате до двери в коридор, тускло и мягко до прозрачности освещенный отсветами люстры из прихожей.
— Грэм, я задам тебе только один вопрос. — Она бросила на него быстрый взгляд. Дурной знак.
— Какой?
Триш неторопливо сделала глоток из своего стакана.
— Я была у тебя в библиотеке. — У нее чуть задрожал и чуть не сорвался голос. Она отвела взгляд и откашлялась.
— И что?
— Я видела кассету.
— Какую кассету? — Он выпрямился и наклонился вперед, чтобы поставить стакан на стол из твердого дуба, освобождая руки.
— С девушкой.
— Мне дал ее один приятель. Я еще ее не смотрел. Что-то интересное?
— Интересное? — На ее лице появилось свирепое выражение.
Он покачал головой, изображая полную невинность.
— Да в чем дело?
— Откуда ты ее взял?
Слезы выступили у нее на глазах. Рука, которой она подносила стакан к губам, затряслась, она неловко заерзала на диване, отодвигаясь от него.
— Да что случилось, Триш? — Он взял ее за руки.
— Ее мучили. Грэм, ее замучили и убили. — Она смотрела на его руки и держала стакан обеими ладонями. — Если вдруг тебе это не известно.
— В каком смысле?
— Я не могу выразиться яснее. — Она отодвинулась от него и встала. — Ты не смотрел?
— Нет. — Он встал и хотел было подойти к ней, но она попятилась прочь. — Что случилось?
— Это было ужасно.
У Триш на глазах уже выступили слезы, она со стуком поставила стакан на кофейный столик, и виски выплеснулось на дубовую столешницу. Потом она закрыла лицо руками и разрыдалась.
Грэм знал, что теперь сумеет ее утешить. Он подошел к жене, обнял ее и прошептал:
— Тихо, тихо. Все хорошо, Триш.
— Это ужасно, — всхлипывала она ему в плечо.
— Я выброшу эту кассету, если она такая ужасная.
Она заговорила сквозь муку, которая начала проясняться:
— Я уже ее выбросила. Я не могу позволить, чтобы эта вещь находилась в моем доме, когда здесь Кимберли. В одном доме с ней.
— Выбросила? — Выбросила оригинал, единственную запись с самым четким изображением, самым резким фокусом, самым ясным звуком. — Куда?
— В каком смысле? — Она отняла голову от его плеча, услышав удивление в голосе мужа, слезы замерли на глазах. — Выбросила, и все. — Она вытерла глаза, жирно размазав тушь. — А что такого? — Она поймала его взгляд, и ей не понравилось то, что она в нем увидела, до нее начало доходить. — Ты все знал, правда? Ты знал.
— Нет, Триш, послушай, просто это не моя кассета. Она принадлежит одному очень влиятельному человеку. Он одолжил ее мне. Я должен ее вернуть, или у меня будут неприятности.
— О ком ты говоришь?
— Я не могу тебе сказать.
— Кто это, ради бога, кто?! — закричала она. — Грэм, я твоя жена!
— Триш, тише. — Он оглянулся на лестницу. — Кимберли спит.
— Говори, — потребовала она, уже тише процедив сквозь плотно стиснутые зубы.
— Питер Бартлетт, — соврал он, убивая двух зайцев одним выстрелом. Больше не надо будет морочить себе голову приглашением на ужин к этой парочке скучных пожилых историков. — Не надо было тебе говорить.
