— Видишь? — Она посмотрела на него, когда девушка стала раздеваться. — Сейчас она будет себя ласкать. Видишь? Сначала один мужчина. Он выйдет из-за камеры. Потом будет хуже.
Она переступила с ноги на ногу, глядя на экран.
Грэм смотрел, как девушка ложится на матрас и закрывает глаза, трогает себя руками, ее рука скользит вниз, она чуть раздвигает ноги, потом наезд, отъезд, и потом камера устанавливается на треножнике, и в поле зрения объектива появляется обнаженный мужчина, подходит к девушке, которая открывает глаза и садится, протестуя. «Эй», — издалека звучит ее металлический голос, запертый в комнатушке. Яркое, замкнутое действие.
Триш вздрогнула, когда мужчина пощечиной свалил девушку на кровать. Он перевернул ее, прижал лицом к матрасу и силой вошел в нее. Она поморщилась от боли и взвизгнула: «А, прекратите!»
— Сейчас он будет ее бить. Посмотри на ее лицо. Надо убавить звук.
Она стала на ощупь искать пульт от телевизора, взяла его с соседней полки и держала в руке, изо всех сил нажимая на кнопку громкости.
Грэм продолжал смотреть на жену, краем глаза замечая еще троих мужчин, словно движущиеся тени. Он встал из кресла.
Триш бросила на него взгляд.
— Ты куда?
— Успокойся. — Он поднял руки в жесте смирения. — Никуда. Мне просто кажется, что тебе нужно успокоиться.
Она смотрела, как он подходит к ней, почувствовала его руки у себя на талии, услышала шепот в ухе.
— Хватит. — Но она не отрывала взгляда от экрана. — Не смотри больше.
— Нет, ты должен увидеть, — настаивала она.
Он положил подбородок ей на плечо, она смотрела на плоть, на приглушенные возгласы мужчин, их жестокие губы, выкрикивавшие приказы, их жестокие глаза, глядевшие из-под масок, приглушенные крики девушки, которую насиловали с одной стороны и били с другой.
— Я не хочу на это смотреть, — прошептал Грэм, его рука без усилий сползла на грудь Триш и осталась там.
— Грэм. — Она отпихнула его руку и шагнула в сторону, но не остановила его, когда рука вернулась, чтобы осторожно расстегнуть пуговицы ее блузки, скользнуть под белье и чуть ущипнуть набухший сосок.
— Нет, — без надежды прошептала она. Его рука сминала ткань ее юбки, пока в ней не оказался подол. Потом его пальцы оказались на ее бедрах и под колготками. — Не надо, Грэм.
Она не отводила взгляда от экрана, пока его пальцы легко двигались внутри нее.
— Я не буду больше этого смотреть, — прошептал он, прикасаясь губами к ее шее, щеке, в то время как ее глаза оставались прикованы к экрану. — Хватит.
Он обошел ее спереди, его губы спустились на грудь жены, ее голова запрокинулась, он взял пульт у нее из рук, не глядя направил на телевизор и прибавил громкость, из динамиков вырывались хрюкающие звуки, сотрясая корпус телевизора.
— Выключи! — крикнула она, пиная телевизор ногой. — Я не могу видеть, как она опять умирает.
Тогда он притянул ее на ковер, где сорвал блузку и белье, и страстно занимался с ней любовью, пока она не перевернулась и не уселась сверху.
На них накатывали дикие крики девушки, проникая сквозь все поры в кожу, наполняя дрожью.
— Какой ужас, — шептала Триш, содрогаясь от страха, она хотела выключить телевизор, но случайно нажала на кнопку настройки цвета, и с первой каплей крови картинка превратилась в размытое алое пятно.
Триш закрыла глаза, слезы, ничем не сдержанные, текли из глаз, но в это же время она яростно двигала бедрами и кончила, потом еще раз всего через несколько минут, внутри нее пылали оргазмы, гудела белизна, и она обмякла, задохнувшись, лишаясь чувств, но только ее голова завалилась набок и длинные волосы медового цвета упали на лицо, а тело продолжало сидеть прямо, надежно удерживаемое крепкими руками Грэма.
Алексис почувствовала, что ей развязывают руки, но, прежде чем она успела открыть глаза, Дэрри выбежал из комнаты. Она не могла броситься за ним, потому что у нее были связаны ноги, и только услышала, как захлопывается входная дверь, пока пыталась распутать узел.
Сквозь противоречивое усилие оцепенения и отвращения она услышала собственный голос, который спрашивал, почему Дэрри остановился и сбежал. Ей пришлось зажимать рот, чтобы сдержать позыв к рвоте, пока она не добежала до туалета и не упала коленями на прохладный кафель пола. У него остался ключ. Скотина. Ее вырвало, она наклонилась вперед, исторгая жидкость и хватая ртом воздух, ее руки скользили по холодному фаянсу, а глаза жгло слезами. Выпрямившись, она слабой рукой вытерла рот, нашла полотенце, стала тереть лицо, дыша в него, как будто хотела задохнуться. Нет, задушить мысли.
Заставив себя не думать, она быстро дотянулась до крана, включила горячую воду и услышала вдали еле слышную сирену, одну из многих, которые можно слышать каждый день. Начисто оттерев себя, она почувствовала себя еще более онемелой, использованной и пустой, нервы не успокаивались, как будто перепутались под кожей. Вспомнив о встрече с Морти, она посмотрела на стеклянные часики на полке рядом с кухней и поняла, что у нее осталось десять минут. Слишком поздно, чтобы звонить ему и отменять встречу.
«Мне все равно нужен воздух, — убеждала она себя. — Может, прогулка приведет меня в чувство». Она поспешно натянула какую-то одежду, пальто и спустилась на лифте, остро ощущая движение вниз. Снаружи было неспокойно. Участок улицы огораживала желтая полицейская лента, и вокруг стояли люди, некоторые из них смотрели вверх на ее дом и показывали руками, что-то объясняя. Проходя мимо, Алексис услышала обрывки разговоров. Кажется, человек выбросился из окна. Его увезли на «скорой», и полиция проводит расследование, опрашивая людей в здании.
— Опять самоубийство, — сказал ей старик, качая головой, и она прошла мимо, только сильная дрожь пробежала по ее телу.
Ей захотелось, чтобы это был Дэрри, теперь она ненавидела его, презирала его.
Морти всегда был джентльменом, он отпустил официанта и сам подвинул ей стул и уложил салфетку на колени. Алексис двигалась как во сне. В пространстве вокруг нее была какая-то пугающая ясность, как будто насилие, которому она подверглась всего час назад, обострило ее чувства. Как ни странно, ей казалось, что ничего не произошло, словно бы из-за того, что акт насилия остался не завершен, она очутилась в бездонном переходном состоянии.
К счастью, ей уже приходилось бывать в этом ресторане раньше. Ей не пришлось знакомиться ни с меню, ни с обстановкой. Хотя она совершенно не чувствовала аппетита, она сделала обычный заказ, выбрав то, что считала лучшими фирменными блюдами заведения: мидии в чесночном соусе и салат «Цезарь». Морти заказал глазированную утку в апельсинах с коричневым рисом и бутылку «Будуар Людовика» 1967 года. Когда принесли вино, Морти поднял бокал и объявил:
— За моего нового партнера.
Алексис чокнулась с ним и устало улыбнулась, пытаясь соответствовать воодушевленному Морти, но на самом деле его слова не задержались у нее в голове, и ее мысли вернулись к ярко запечатленной сцене в спальне. В ее ушах еще раздавался шум от их борьбы, и она сделала большой глоток вина.
— Алексис, — сказал Морти, тревога приглушила его улыбку.
— Да, за твоего нового партнера.
Вдруг словно гром средь ясного неба до нее дошел смысл сказанного, и она чуть не уронила бокал. Она неровно поставила его на стол, но потом поправила.
— Что? — Она вспыхнула, целая гамма чувств отразилась на ее лице.
— Поздравляю. — Морти снова чокнулся с ее бокалом, хотя она и не держала его, потом облизал губы. — То есть, конечно, если ты согласна.
— Согласна?
Казалось, Алексис ошеломлена, ей пришлось заставить себя стряхнуть ступор. Она наклонилась чуть вперед над столом, стараясь вернуть себе выдержку и уверенность. Она подняла салфетку и вытерла слезу, скатившуюся из уголка глаза, боясь, что не выдержит и разревется, не сходя с места. К горлу подкатывал комок, хотел освободиться, вылиться. Удивляясь самой себе, она проговорила:
— Это зависит от условий, которые мне предложат.
Ее голос был спокоен.
— Ага, как насчет удвоения оклада, пенсионного пакета, медицинской страховки и процента от прибыли? И еще кое-каких дополнительных выгод.
— Какой процент? — спросила она, едва ли не слишком агрессивно, медленно возвращаясь к жизни, отталкиваясь от своего онемевшего естества в мир новых сил, достоинства. Именно это ей и было нужно, новость подействовала на нее, как холодная вода, которую плеснули ей в лицо, вернула ей уверенность.
Морти поправил очки, потом снял и протер их салфеткой. Линзы раздражали глаза, поэтому ему пришлось решить, остаться ли в линзах и тогда мигать и щуриться, как слабоумный, или снова надеть очки. Последнее представилось ему более разумным. Со снятыми очками его глаза казались меньше, но в целом лицо выглядело более привлекательно.
