Альберт Пиньоль - Холодная кожа

– Не надо кричать, – сказал Батис. – Это просто гороховый суп.

Кафф причмокнул губами, как крестьянин, который велит лошади двигаться с места. Животина исчезла в проеме люка, точно испарилась. Мы не сказали друг другу ни одного слова, пока я не закончил есть.

– Спасибо за суп.

– Он из вашего гороха.

– Тогда спасибо за то, что вы меня им угостили.

– Вам его подала она.

Ее не удерживали ни цепи, ни веревки. Я спросил:

– И ей не приходит в голову убежать с маяка?

– Разве собака убегает с хутора?

Он замолчал. Мне не удалось избежать некоторой доли ехидства:

– И какими же еще качествами она обладает? Умеет лишь носить ведра и тарелки? Может, вы ее и латыни обучаете?

Его взгляд стал жестким. Батис не хотел ссориться, но был готов дать мне отпор.

– Нет, – ответил он. – Ни латыни, ни греческому. Я показал ей вот это. – Он приподнял приклад Ремингтона. – А это стоит всех уроков латыни и греческого вместе взятых.

– Да, вы правы, – сказал я, потирая виски. Ужасная мигрень не позволяла мне продолжать разговор.

– Но если вам угодно получить ответ на свой вопрос, я отвечу: у нее есть и другие весьма ценные качества. Когда лягушаны приближаются, она поет.

– Поет?

– Да, поет. Как канарейка. – На его губах мелькнула тень улыбки – глубоко запрятанной, отвратительной и зловещей, а потом он добавил: – Мне кажется, что она приносит удачу своему хозяину. Это самое полезное домашнее животное, какое только можно отыскать в этих краях.

Наш разговор иссяк. Я по–прежнему сидел на стуле. Мой мозг действовал замедленно: мне стоило большого труда связать образы со словами, их определявшими. Оглушенный, как человек, чудом избежавший гибели под снежной лавиной, я обводил взором комнату, кровать, балкон, стоявшего неподвижно Батиса, бойницы, но не находил ни в чем точного смысла.

– Пожалуй, будет лучше, если я вам все объясню в двух словах, – сказал Кафф, принимая мое состояние как некую данность. – Идите сюда.

Мы поднялись по железной лестнице, которая вела на верхний этаж. Там, под куполом маяка, находился механизм прожекторов. Сложная система шестеренок часового механизма; массивные стальные детали. В центре располагался генератор, который обеспечивал энергией оба фонаря, соединяясь с ними металлическими осями. Подвижная платформа размещалась на узких рельсах, которые, подобно карликовой железной дороге, окружали помещение снаружи. Батис потянул три рычага, и вся конструкция пришла в движение, преодолевая инерцию со слоновьим ревом.

– Как вы можете видеть, я направил лучи так, чтобы свет прочесывал окрестности маяка. Таким образом, мне удается заметить их приближение. С каждым новым кругом лучи изменяют угол своего падения и освещают то подножие маяка, то территорию на некотором расстоянии от него. Я могу осветить весь лес. Даже дом метеоролога на другом конце острова.

– Это мне уже известно.

Я сам не понимал, заключался ли в моем ответе упрек или это была простая констатация факта. Батис проявил полное равнодушие к моим словам.

– Я бы мог сделать так, чтобы луч освещал только дверь, расположенную как раз под нами. Но чего бы я добился? Они бы просто обошли это пятно света. Постоянным движением я вынуждаю их беспрестанно бегать. Как все исчадия ада, они не выносят света, ни Божьего, ни людского.

Мы находились на самой высокой точке острова, и перед нами открывалась великолепная панорама. Клочок суши, имевший форму носка, растянулся посреди океана. Шиферная крыша моего дома вырисовывалась вдали, на пятке этого носка. По обеим сторонам острова, прорисовывая очертания его берегов, на лице океана поднимались родинки камней и скал разного размера. На северной окраине, в ста или ста пятидесяти метрах от берега, виднелась самая большая из скал. Присмотревшись, я заметил, что около нее из воды поднимался нос небольшого затонувшего корабля.

– Португальцы, – сообщил Батис, не дожидаясь моего вопроса. – Кораблекрушение было не так давно. Они возвращались из своих колоний в Мозамбике. Направлялись в порт на юге Чили. Они везли нелегальный груз и поэтому следовали по маршруту, отдаленному от торговых путей. Корабль был малого тоннажа, что–то у них случилось, и они хотели сделать остановку на острове Буве. Но корабль разбился о скалы, – заключил он совершенно равнодушно, словно рассказывал историю из своего далекого детства.

– Предполагаю, что вы, будучи человеком любезным и распорядительным, помогли им спастись и предложили кров и провизию, – сказал я с ядовитым цинизмом.

– У меня не было никакой возможности что– либо предпринять, – сказал он, словно оправдываясь. – Кораблекрушение случилось ночью, когда скалы особенно опасны. Моряки выбрались вот на те камни возле носа корабля. Видите? На эту небольшую плоскую скалу, да. И, естественно, до наступления рассвета их всех сожрали.

– Откуда же вам тогда известны все подробности о маршруте и цели путешествия этих португальцев?

– Наутро один из них еще оставался в живых. Не знаю, как ему это удалось, но он спрятался в одной из кают на носу корабля, в той части, что возвышалась над водой. Я увидел его лицо через стекло иллюминатора и стал кричать ему с берега. Сперва мы не понимали друг друга: стекло было очень толстым, и я только видел, как он шевелит губами. Потом он выбрался на палубу, и мы поговорили несколько минут. Бедняга совсем спятил. В конце нашего разговора на него что–то нашло, он схватил пистолет и выстрелил в меня. – Тут Батис ухмыльнулся. – Наверное, принял меня за одно из чудищ. Впрочем, это не имеет значения, метким стрелком он не был. Потом он вернулся в каюту и оставался там до захода солнца. Помню его лицо в рамке иллюминатора. Идиот несчастный! У него не хватило ума оставить для себя последнюю пулю.

Я во многом мог бы упрекнуть Батиса. Но самым ужасным было для меня то, что он рассказывал обо всех событиях и о гибели этих злосчастных португальцев таким безразличным тоном, что мороз пробегал по коже. Одно описание и никаких рассуждений. Более того: никаких эмоций. Мы вернулись на жилой этаж. Кафф объяснил мне, где хранились боеприпасы, и научил тактике защиты нашей крепости. Все свои усилия он направлял на защиту балкона. Средневековые бойницы служили для наблюдения за местностью, а также для стрельбы – благодаря им все триста шестьдесят градусов окружности маяка могли быть под прицелом. Батис не боялся, что лягушаны проникнут внутрь через бойницы: они были очень узкими, а каменная кладка башни – чрезвычайно прочной. Им бы никогда не удалось разрушить ее. А вот балкон представлял собой уязвимое место. Этим объяснялось заграждение из кольев и остальные приспособления на стенах снаружи. Один стрелок, неплохо владеющий оружием, мог бы отразить здесь любое нападение, каким бы массовым или мощным оно ни было.

– Следовательно, стрелок, выходящий на балкон, подвергается опасности, – размышлял я вслух. – Почему бы нам просто не закрыть эти железные ставни, которые вы там установили?

– Через некоторое время они бы пришли в полную негодность, – сказал он. – У лягушанов сверхчеловеческие силы. Они бы постепенно разрушили броню, а на острове нет материалов, чтобы ее ремонтировать. Внутри башни, взаперти я бы превратился в узника своей крепости. Даже если бы мне удалось проделать бойницу в заслонах, я бы смог покрыть только небольшую часть территории. Нет. Единственный способ защиты – стрелять и заставлять их держаться подальше.

После его разъяснений мне не оставалось ничего другого, как признать его правоту. Потом мы спустились на нижний этаж. Тяжелая входная дверь была укреплена тремя мощными засовами, расположенными горизонтально. Чтобы открыть их, надо было задвинуть бревна в специально проделанные в стене глубокие отверстия. Наружные укрепления маяка, изобретенные Батисом, были мне уже известны.

– Они лазают по стенам, как обезьяны. Это невероятные существа, – сказал он, не слишком стараясь скрыть восхищение.

Ему пришло в голову сплести из веревок сеть, подвесить на нее пустые консервные банки и разложить ее на земле, чтобы звон жестянок выдавал приближение чудовищ. Кроме того, он заполнил промежутки между камнями кладки смесью папье–маше с песком и воткнул в эти швы гвозди и битое стекло.

– Никогда не выбрасывайте ни одного ржавого гвоздя или пустой бутылки, – предупредил он меня тоном наемного солдата. – В стране лягушанов валюта называется «стекло», а гвоздь – это ценнейшее сокровище.

На этом его разъяснения закончились. Во второй половине дня я сходил в дом метеоролога. По сравнению с маяком он показался мне спичечным коробком: хрупкое, ничтожное сооружение, в котором нельзя держать оборону. Батис перенес все мои пожитки, кроме матраса. На всякий случай я взял с собой заложницу, так как не был совершенно уверен в том, что к моему возвращению дверь маяка будет открыта. Однако Батис не устроил мне никакого неприятного сюрприза. Такова германская раса: их интеллект движется в длинном и узком туннеле по прямой, пока не наступает момент, когда критические события заставляют его повернуть на девяносто градусов. Создавалось впечатление, что мое присутствие было воспринято как некая данность.