Альберт Пиньоль - Холодная кожа

На этом его разъяснения закончились. Во второй половине дня я сходил в дом метеоролога. По сравнению с маяком он показался мне спичечным коробком: хрупкое, ничтожное сооружение, в котором нельзя держать оборону. Батис перенес все мои пожитки, кроме матраса. На всякий случай я взял с собой заложницу, так как не был совершенно уверен в том, что к моему возвращению дверь маяка будет открыта. Однако Батис не устроил мне никакого неприятного сюрприза. Такова германская раса: их интеллект движется в длинном и узком туннеле по прямой, пока не наступает момент, когда критические события заставляют его повернуть на девяносто градусов. Создавалось впечатление, что мое присутствие было воспринято как некая данность.

Вернувшись на маяк, я кинул матрас в углу на нижнем этаже. Я буду спать там, у стены, которая выходила на море. Ночью, во время шторма, волны будут перекатываться через скалы и биться о подножие сооружения. Лишь каменная кладка будет отделять меня от бушующей стихии. Близость к волнам и одновременная уверенность в защищенности будут возвращать меня в детство, когда простыня служит надежным укрытием от всех бед и страхов. Я обустроил свой угол как мог и, когда все было готово, услышал окрик Батиса. Он свешивался через люк на верхнем этаже:

– Эй, Камерад! Вы хорошо заперли дверь? Давайте наверх. Скоро придут гости.

Наверху шла подготовка к бою. Батис ходил взад и вперед, задерживался около бойниц, подбирал оружие: патроны, сигнальные ракеты – все, следует заметить, из моего багажа.

– Чего вы ждете? Берите свою винтовку! – крикнул он, не глядя в мою сторону. Человек, который еще не давно был противником, превратился в товарища по оружию.

– Вы уверены, что они сегодня на нас нападут?

– А вы сомневаетесь в том, что Папа живет в Риме?

Мы встали на колени на маленьком балконе: он справа, я слева. Нас разделяло расстояние не больше полутора метров; кроме того, балкон был очень узок – от стены до перил не было и трех пядей. Сверху, с боков и особенно снизу множество кольев самого разного размера щетинились во все стороны, словно иглы гигантского дикобраза. На некоторых из них были видны следы запекшейся синей крови. Батис сжимал в руках ружье. Рядом на полу лежал ремингтон и три цилиндрические сигнальные ракеты. Прежде чем занять позицию на балконе, он зажег огни маяка. Шум мотора слышался приглушенно. Скрежет маятника становился более явственным, когда тележка фонарей проезжала над нашими головами, и звучал тише, когда она отдалялась. Луч света прочесывал гранитные скалы, время от времени доходя до границы леса. Однако чудовищ не было. Порывы ледяного ветра ломали тонкие веточки, унося их с собой. В горле першило. Когда луч света отдалялся, землей завладевала почти кромешная тьма.

– Откуда вы знаете, что они придут с этой стороны? Море у нас за спиной. Если они выходят из воды, то смогут вскарабкаться по противоположной стене маяка, – сказал я.

– Море тут со всех сторон, мы на острове. И хотя они и звери, но понимают, что означает дверь в стене. За дверью есть мясо. – Батис почувствовал мое волнение. Он понял, что я еще не оправился от изнеможения послед них дней, и добавил: – Если хотите, можете идти внутрь. Подносите мне патроны или пейте ром, как вам будет угодно. Я выдержал столько штурмов в одиночку, что не нуждаюсь в вашей помощи.

– Нет, не могу, – сказал я и прибавил: – Мне слишком страшно.

Консервные банки, подвешенные на стенах, вдруг зазвенели. Это ветер, просто ветер – успокоил меня Кафф мягким жестом руки. Мне не терпелось выстрелить в кого–нибудь из них, но я никого не видел. Батис повернул голову, подобно хамелеону, и запустил сигнальную ракету. Красный пучок света взлетел вверх, описал дугу и стал медленно спускаться. По земле растеклось широкое пятно малинового цвета. Но их не было. Вторая ракета, на этот раз – зеленая. Ничего. Фосфоресцирующий свет умирал, позволяя разглядеть лишь камни и ветки.

– Майн гот, майн гот… – вдруг прошептал Батис. – Сегодня лягушанов будет много. Как никогда.

– Но где они? Я ничего не вижу.

Кафф не отвечал. Сейчас он был невероятно далеко, несмотря на то, что сидел на балконе в двух шагах от меня. Губы его влажно блестели, рот приоткрылся, как у слабоумного; казалось, он старается разглядеть что–то в глубине своей души, вместо того чтобы наблюдать за подходами к маяку.

– Я ничего не вижу, Кафф! Я ничего не вижу. Откуда вы знаете, что их сегодня много?

– Потому что она поет, не переставая, – сказал он безразличным тоном.

Наша заложница уже давно завела странную песню, отдаленно напоминавшую полинезийские напевы. Ее мелодию было невозможно описать, поскольку она не имела ничего общего с нашими пентаграммами. Сколько человек имело возможность прослушать когда–нибудь эту песню? Сколько существ с начала жизни на земле, с тех пор как человек стал человеком, получили страшную привилегию слушать этот напев? Только мы с Батисом? Или еще и те, кто когда–то приняли здесь свой последний бой? Это был гимн ужаса и варварский псалом: он был прекрасен своим наивным коварством, безумно прекрасен. Эта песня затрагивала все нервные окончания с точностью скальпеля, спутывала чувства, выворачивала наизнанку и трижды их опровергала. Музыка освобождалась от своего исполнителя. Ее издавали голосовые связки, предназначенные природой для передачи сигналов в пучинах океанов; животина сидела, скрестив ноги, столь же отрешенная от всего происходящего, как Батис, как чудища, которые не подавали признаков жизни. Только в момент рождения или в минуту смерти человек может быть так одинок, как я в ту ночь на маяке.

– Вон они, глядите, – объявил Батис.

Чудовища выбрались на остров где–то на дальнем его конце и сейчас показались из леса. Целые стаи чудовищ, по обе стороны от дорожки. Я скорее предчувствовал их, чем видел. Я слышал их голоса, словно кто–то полоскал одновременно сотни глоток, а может, двести или даже пятьсот. Они медленно приблизились – бесформенное войско. Я видел лишь тени и слышал их клекот – все ближе с каждой минутой. Господи, какие страшные звуки, словно кто–то готов изрыгнуть на тебя потоки кислоты. Животина за нашими спинами прекратила свою песню. На какой–то миг показалось, что чудища решили оставить маяк в покое. Они остановились как раз там, куда не доставал луч маяка. Но потом неожиданно дружно устремились в атаку. Чудища бежали, подпрыгивая, их головы мелькали то тут, то там, на разной высоте. Полчища надвигались неумолимо, луч выхватывал из темноты их фигуры. Я стал лихорадочно стрелять во все стороны. Некоторые из них падали, другие отступали, но основная масса продолжала двигаться вперед. Пулемет был бы для меня более подходящим оружием. Я палил и палил, пока Батис не схватился за ствол моей винтовки. Ствол был очень горячим, но его руки не боялись ожогов.

– Какого черта? Вы что, спятили? Сколько ночей мы сможем от них отбиваться, если будем тратить патроны с такой легкостью? Мне этот салют ни к чему. Не стреляйте, пока я не начну!

То, что случилось потом, послужило мне жутким уроком. Толпа чудовищ сгрудилась около двери. Они не могли ни сломать ее, ни залезть по стене вверх. Однако их набралось достаточно, чтобы построить пирамиду. Внизу кипела масса рук, ног и оголенных торсов. В полном беспорядке, толкая друг друга, одни взбирались на плечи других, и гора постепенно росла метр за метром. Батис выдержал еще несколько минут, его хладнокровие внушало мне страх. Когда самому верхнему чудищу почти удалось вцепиться когтями в нижние колья под балконом, Кафф положил дуло двустволки на перила. От выстрела мозги чудовища брызнули во все стороны, череп разлетелся картечью. Тело зверя покатилось вниз, и вся башня рассыпалась.

– Вот как надо работать, – прорычал Батис, – смотрите налево!

Башня, подобная первой, поднималась с моей стороны. Мне пришлось потратить пару патронов, чтобы разрушить ее. Чудовища падали вниз с завыванием раненых гиен, катились по земле, и маленькие отряды уносили трупы.

– Не стреляйте в тех, которые убегают, берегите патроны, – предупредил меня Батис. – Если мы им предоставим достаточно падали, они сожрут своих собратьев.

И в самом деле, он был прав. Когда башня рассыпалась, внизу вскипало хаотичное движение, словно в разрушенном муравейнике. Пять, шесть, семь или восемь чудовищ поднимали мертвого собрата и куда–то уносили. Вскоре они все исчезли в темноте с клекотом стаи диких уток.

– Кря, кря, кря, – передразнивал их Батис с презрением, – кря, кря, кря! Всегда одно и то же. – Он обращался скорее к самому себе, чем ко мне. – Убьешь парочку – и у них пропадает желание влезать сюда. Думают сожрать господина Батиса Каффа, а в результате закусывают сородичами. Лягушаны, мерзкие лягушаны.

После победы той ночью наметился какой–то переломный момент в нападениях чудищ. На следующую ночь мы смогли разглядеть только двух где–то вдалеке. День спустя услышали лишь топот невидимых ног. В третью ночь ни одно чудовище не показалось. Это может показаться удивительным, но мы не испытали облегчения и до самой зари не пошли отдыхать. Опыт Батиса говорил о том, что поведение лягушанов не подчиняется никакой логике: они могли напасть в любой момент.