Ячейка «0424». Самая нижняя. Вытащили вализы? Пустая? Пустая. Фонариком посветили? Обсмотрели? Внимательно? А прогнуться? Привычки нет? Ну и… прогнитесь, прогнитесь!
Да, понимаю их физиономии: невозможно работать с непрофессионалом! Ежели дискету пришлепнуть к «потолку» ячейки, еще и пластырем закрепить (зря, что ли, я у Лийки пластырь углядел в «даймлере»?!) – то обнаружить ее, разумеется, можно. Однако для этого, разумеется, надо прогнуться – ниже, еще ниже. Мы, рассейские, привыкши. А вы?
Заберите ее на хрен себе! Мне-то она на кой! Колдуйте! И ты, эй, слышишь, отстегнись! Чем рискуешь? Слово Боярова! Она там. А мне улетать пора. Если ее там нет, тормознете самолет на взлетной полосе. Экстерриториальность экстерриториальностью, но не дать добро на вылет – в вашей власти, нет?! И можете затевать все и всяческие переговоры о выдаче пассажира Боярова. Но! Если она, дискета, там, – отпустите на покаяние! Слово?!
Когда б я верил на слово спецслужбам! Но ведь приемлемые условия, вот вам крест! Приемлемые и единственно возможные. Рафинированные князья-графья уже проявляют здоровое любопытство, еще чуть – и оно в нездоровое перерастет. Сударь, что вам угодно от нашего русского?!
Там! Она там. Запыхались коллеги. Подоспели. Она! Да- да. Оранжевая кодаковская маркировочна, та самая. Ежели что, вам и генерал Георгий Вадимыч подтвердит. А, так у вас при себе в кейсе и компьютер имеется? Ну-ну! Включили? Убедились? А теперь быстренько выключите! Она. А какая еще дискета там может быть! Ну, я полетел?
– Ты покойник! – попрощался Тэрри Коудли.
– Сукин сын, а? – попрощался Лэн Шейвере.
– Ты останешься… – прощально оповестила Марси.
– Ты никогда сюда не вернешься! – заключил детина с отпечатком мужественности на лице (а повернись он спиной, стал бы виден отпечаток моего каблука пониже спины).
– Москва. Только что передано обращение вице-президента России Александра Руцкого к военнослужащим Вооруженных Сил: «Товарищи, друзья! В стране предпринимается попытка военного переворота с целью установления диктатуры сталинского типа. Ответственные за сегодняшнее положение в стране государственные деятели, предвидя свое поражение, неминуемую ответственность перед народом, возглавили антиконституционный заговор. Созданный ими комитет по чрезвычайному положению вашими руками ввергает страну в ужасы кровавой междоусобицы. Товарищи! Я, офицер Советской Армии, полковник. Герой Советского Союза, прошедший огненные дороги Афганистана…
Я эти дороги-тропинки тоже исходил вдоль и поперек! Дверь схлопнулась. Была еще опаска, что гармошку-переходник пристыкуют не к самолету, а к эдакому… средству передвижения. Есть тут такое. Вроде салона-ящика на колесиках с раздвижными «ногами», чтоб на разную высоту подавать. Смешные, полумарсианские. Но мне было не до смеха. Запросто могли подогнать этот «ящик» – и ты уже возрадовался: экстерриториальность!., ан тебя прогулочным ходом свезут куда надо. То есть именно туда, куда именно тебе НЕ надо. Но, видать, надоел я фебрилам хуже горькой редьки (знают они редьку? уж хрен-то теперь точно знают, а он не слаще!). Оно и правильно. Говорил же аккуратист Коудли: на мне, на Боярове, ничего нет. По сути. На нет и суда нет. Сам выбрал. Лети. Там из тебя, мистер Боярофф, сотворят «куклу» – судьба, которую мы, законопослушные американцы, ну никак не в состоянии тебе, мистер Боярофф, уготовить, а хотелось бы… ну да ты сам и выбрал.
Я выбрал. Даже если братики-демократики продержатся не дольше Альенде, есть смысл поучаствовать! Нет, не может так быть. Какие из свиноежей Пиночеты?! Распустяи!!! И трусы!!! И в «шестерках» у них – трусы с двумя нолями. О! Вот… ну, зуб даю! Что ихний герой-радетель, плохо имитирующий зубовный скрежет по телевизору, сейчас спрятался, сейчас не в Москве. Небось за кордон свалил под благовидным предлогом. Придумал в манере романтического онаниста мифическую прынцессу и заторопился к ней – то ли на выручку от дракона, то ли за выручкой: не хочу учиться, хочу жениться!
А эти… си-эн-эновцы с крыши – молодцом! Жаль, никаких новостей от них не будет часиков этак двенадцать. Самолет заэкранирован. ИЛ-86. Наш.
– Уважаемые пассажиры. Экипаж Аэрофлота приветствует вас на борту… – любезно-похоронным тоном защебетала трансляция. Оно и еще бы! Что-то девульку-стюардессу ждет в стране родной! Эти-то рехнувшиеся соотечественники по доброй воле летят, а она?! Работа есть работа.
Мы не будем делать посадки в Гандере. Мы летим прямиком в Шэннон. ИЛ-86 загружен не полностью, горючего хватит с избытком. А и действительно! Чем быстрей, тем… не хуже.
Будь у меня задние мысли, я бы посетовал: Гандер – островок в Канаде, не попытаться ли прыгнуть и вплавь, Канада – не Штаты, а доллары – они и в Канаде доллары. Но! Не было у меня задних мыслей. Шэннон так Шэннон. Ирландия. А там рукой подать. Чего приуныли, старички?! Мы им еще дадим прикурить!!!
Они, кстати, не приуныли. Они вели себя на редкость достойно-интеллигентно. Если всемогущий русский мат способен быть интеллигентным. Способен. Я убедился. Они костерили на чем свет стоит «перевертышей». Они пили и пили. Первый класс, халява, сэр! Впрочем, они пили не по причине халявы! И я тоже.
Мы взревели и взлетели. Бодрячок-Долгорукий сник на какое-то время, побледнел, уткнулся в пакет. Но тут же браво оклемался и огласил на весь салон:
– Судари мои! Господа! Если бы я был женщиной, то решил бы, что забеременел!
– Не опережайте события, князь! Нас всех еще затрахают в Москве! Ах-ха-ха!
Мы взлетели. Я выпил. Я еще выпил. И еще выпил. Немедленно выпил. Чтоб снять скованность. Как-никак такое общество! Волей-неволей закомплексуешь. Принимаете в компанию, соотечественники?! И опить выпил.
Вероятно, был надоедлив. Назойлив. Невыносим. Вероятно. Но не по глупости, да. Я подстраховывался. Знаем-читали про всяческие зонтики с парализующим эффектом, про скрипичные футляры с «узи» внутри. Кто поручится, что среди пассажиров нет подсадного джи-мэна? Лучше перебдеть, чем недобдеть. А то: «мой друг утомился, не будите его до конца рейса». Угу, знаем-читали. Вот я и носился от кресла к креслу, задевая всех и каждого чемоданом с «золотом партии», набивался в собеседники, мозолил глаза. Запомните меня, господа-товарищи! Я жив, я здоров, я полон сил!
Грешен, но подозрительней остальных мне показался тот самый ухоженный старикан с контрабасом в футляре. Или что там у него? А ну как… хрен знает! Базука! Что за необходимость – тащить на горбу в Москву такой… инструмент? Я пристебался к нему, будто пьянь у ларька:
– Ты кто?! Нет, вот ты кто?! Не! Не в смысле! Ты – русский?! И я русский! Давай заколдырим! Бабена мать!
Он смотрел на меня хитрющими глазами: а-а, прикидываешься, что не узнае-ешь?! А я, клянусь, не узнаю! И кого, собственно, я должен узнавать?! Я, знаете ли, швейцар. Я, знаете ли, сенсей. Я, знаете ли, в Америку погулять вышел и – возвращаюсь. Откуда мне тебя знать, папаша! Давай лучше заколдырим!
– А то! – согласился благороднолысый старикан. – Заколдыг'р-рим! Голицын! Сюда! Князь! Составьте компанию! Тг’ретьим будете?! Тут молодой человек пг’редлагает г’ра- зумную идею!
– Господа! Господа! В такую тяжелую минуту, когда над Родиной…
– Подите в жопу, князь! Это для НИХ тяжелая минута! И последняя! Или вы на заклание летите?!
– Я-а-а?! Э, хостесса! Стакан! Стакан, барышня, стакан.
«Мой» контрабасист, такое впечатление, еще до отлета порядком нагрузился, но (уваж-жаю!) глаза ясные-ясные. И хитрющие. Во, человек! А я-то заподозрил…
– Давайте улыбаться друг другу! – вдруг выпалил я текст от «глухонемого». И неожиданно покраснел. А?! Бояров – и покраснел. Да все как-то неловко… Не мои слова, чужие. Хочешь улыбаться – улыбайся. Чё провозглашать – делай! Я в один глоток опрокинул бокал (ни хрена нет в аэрофлотовском самолете! даже стакана! все с бокалами выпендриваются! сказано же русским языком: ста-кан!).
Мы летели. Мы уже перемешались. Уже гомонили. Уже некий Оболенский надсадно веселился: «Не падайте духом, поручик Голицын!». А Голицын, презрев обидчивость, отсылал: «Я – князь! Корнет! Налейте вина!». Уже мы с моим контрабасистом сидели в обнимку и поддато-лихо выводили: «И кузнечик запиликает на скрипке!.. Ну а дружба начинается с улыбки!». А он, контрабасист и в самом деле был чем-то схож с кузнечиком. Вернее, со старым сверчком из «Буратины».
– Батя! – прочувствованно втолковывал я ему. – Как только мы высадимся, ты мне только спину прикрой, а уж я…
– Не лезьте попег’рек бати, молодой человек! Я пег’рвый!
Уже кто-то (Кончаков?) грозился напустить на Кремль Орду.
Уже кто-то (Измайлов-Барковский?) делился воспоминанием, как в пору питерской юности материл кагэбэшных караульных на Литейном у самого Большого дома, и ему за это ничего не было.
– Вот так вот прямо и матом?!
