— Нет, этого он не может, — мгновенно, не дав мне ответить, сообщил Виктор. — И не сможет, пока мы не получим результаты графологического анализа подписи.
— Ладно, — сказал Хеммерсон. — Но, возможно, настало время вторично задать доктору Ремлеру вопрос, на который он уже один раз ответил.
И Хеммерсон обратился ко мне:
— Вы знали Конрада Берча?
Я глянул на Виктора — тот не повел и бровью.
— Мистер Берч был пациентом доктора Ремлера, — сказал Виктор. — Правда, в течение лишь одного сеанса.
— Простите? — полным неверия тоном переспросил Хеммерсон.
— Вы слышали, что я сказал, — отозвался Виктор. Он достал из папки копию полученного от Милы чека Берча.
Хеммерсон просмотрел чек.
— Почему же ваш клиент солгал?
— Сохранение личности пациента в тайне — профессиональная обязанность доктора Ремлера.
— Имеющая целью не навредить пациенту. Но пациент был уже мертв. Убит, могу я добавить.
— Это ничего не меняет.
Хеммерсон вытаращил глаза:
— А как же Таинственная пациентка доктора Ремлера? Почему он не распространил эту привилегию и на нее?
Виктор быстро нашелся с ответом:
— Тут речь шла о жизни и смерти.
— Вы хотите сказать, о жизни и смерти женщины, само существование которой доктор Ремлер доказать не способен?
— Как быстро мы забываем о том, на кого возлагается бремя доказательства.
Хеммерсон ухмыльнулся:
— Вряд ли это можно назвать бременем — в данном случае.
И тема была отставлена, во всяком случае на время, и это лишь подчеркнуло подлинное назначение нашей встречи и неизбежность того, что́ за этим разговором последовало.
— И последнее, — произнес Хеммерсон. — Не поговорить ли нам о том, как и почему на теле жертвы оказалась кровь вашего клиента?
Паркер ответил без всякой заминки.
— Прежде всего, вам известно: доктор Ремлер признал, что дотрагивался до тела убитого, — холодно заявил он. — Вопрос же о том, как у вас вообще оказался образец крови доктора Ремлера, мы обсудим, когда перейдем к теме улик, полученных незаконным путем.
— Вы полагаете, будто я понимаю, о чем вы говорите? — поинтересовался Хеммерсон.
— Спросите об этом у ваших детективов, — ответил Паркер. — Когда они приказали полицейскому медику обработать рану доктора Ремлера, они наверняка попросили у последнего разрешение взять его кровь для анализа.
Помощник окружного прокурора взглянул на Лопеса и Трентино — те явно ни в чем признаваться не собирались.
— Это вполне приемлемая улика, — сказал Хеммерсон.
Паркер покачал головой:
— Скорее, полностью неприемлемая.
Тут вмешалась Терри.
— Господа, почему бы нам не заняться чем-нибудь другим, — произнесла она, глядя Хеммерсону в глаза. Тот мгновенно смягчился и с энтузиазмом согласился с нею.
Урок второй: не сутулься.
Отпечатки пальцев. Фотографирование. Заполнение бумаг. Мне зачитали мои права и официально объявили, что я арестован. Убийство второй степени. Ко времени, когда меня привезли на Сентр-стрит, в главное управление, тамошние настенные часы показывали половину второго.
Часов около двух я уже сидел в комнате для задержанных, ожидая, когда мне предъявят обвинение. Глянув в угол, я увидел там камеру внутренней системы безопасности, и она напомнила мне еще об одном тупике, в который зашли попытки доказать существование Таинственной пациентки: наведя справки у управляющего моего дома, Терри выяснила, что ни одна из установленных в доме камер записи не ведет.
В четыре тридцать седой пузатый полицейский отвел меня из камеры в зал суда. Первым я увидел Паркера. Он сидел на другой стороне зала, у прохода. Рядом с ним разместилась Терри, пославшая мне быструю улыбку и ободряющий взгляд. Пристально глядя на меня, она медленно расправила плечи.
К чему эти телодвижения?
Не отрывая от меня взгляда, она выпрямилась еще больше, и тут до меня дошло: «Сидите прямо, Дэвид». Вот что она пыталась мне сказать. Первая репетиция роли обвиняемого. Хорошо выглядеть. Казаться полным энергии. Правильная постановка тела значит очень много. И для судей, и для присяжных.
Впрочем, при предъявлении обвинения присутствовал только судья. Относительно молодой, светлые волосы, квадратная челюсть, очки в роговой оправе. Говорил он быстро и все время жестикулировал.
Через несколько минут подошла моя очередь. Не успели мы занять место перед столом судьи, как он уже выпалил:
— Итак, вы не требуете…
— Да, ваша честь, на данном этапе мы не требуем слушания, — выпалил в ответ Виктор.
Последовал обмен репликами между судьей и помощником окружного прокурора Хеммерсоном. Тот был подчеркнуто деловит и, коротко излагая версию обвинения, в мою сторону почти не глядел.
Единственная заминка возникла в связи с просьбой Хеммерсона о предварительном заключении. Этот термин мне был известен. Виктор начал возносить мне хвалы как образцовому гражданину. И попросил судью установить разумный залог. Хеммерсон парировал его просьбу, указав на серьезность преступления, в котором меня обвиняют. Интересы общества требуют, чтобы я оставался под стражей.
Тут вмешался Паркер:
— Ваша честь, доктор Ремлер — психотерапевт, имеющий массу пациентов, чья жизнь зависит от советов, которые они от него получают. Как вы знаете, вина его в настоящий момент не доказана, и потому я прошу вас учесть отрицательные последствия, которые могут возникнуть, когда он исчезнет из их жизней…
Судья прервал его:
— А вам не кажется, адвокат, что, узнав о положении, в которое попал доктор Ремлер, его пациенты попросту разбегутся?
Паркер улыбнулся:
— При всем уважении, сэр, я полагаю, что произойдет прямо противоположное.
— Это почему же?
— Очень просто, — ответил Паркер. — Страдальцы любят общество себе подобных.
Назовите это малым чудом: судья откинулся на спинку кресла, хмыкнул; затем взял со стола молоток, занес его в воздух.
— Устанавливается залог в миллион долларов, — объявил он.
Молоток опустился.
Урок третий: большое жюри способно предать суду и булочку с корицей.
Слушание в большом жюри должно было состояться через три недели после предъявления обвинения. Я полагал, что мне придется давать показания. Я ошибся. А Виктор объяснил, что, как бы красноречиво и убедительно я ни говорил, в конечном счете я все равно навредил бы себе.
Я спросил почему.
— Память, — ответил Виктор. — Сейчас вы можете со стопроцентной точностью припомнить все произошедшее с вами за последний месяц, хотя можете и не припомнить. Однако спустя полгода в памяти что-нибудь да разладится, если не забудется полностью. А им только того и надо. Скажете перед большим жюри одно, а на процессе другое — и готово! — обвинитель поймает вас на непоследовательности. После чего вы обратитесь в мальчика для битья.
Обдумывая услышанное, я смотрел на Виктора.
— А кроме того, — прибавил он, — покажи большому жюри булочку с корицей, оно и ее отдаст под суд.
Процесс, который благодаря известности обвиняемого старательно освещался прессой, начался в первых числах мая, впрочем, взглянув на термометр, никто бы и не подумал, что май уже наступил. Необычайно холодная, сырая весна еще не закончилась, и лето представлялось далеким будущим.
Кто они, все эти люди? То был первый вопрос, который я задал себе, только-только оказавшись в зале суда. Места по обеим сторонам прохода были заполнены любопытствующими, почти синхронно повернувшими головы, чтобы уставиться на меня. Если бы они еще и улыбались при этом, я бы, наверное, понял, что́ испытывает невеста, когда входит в церковь.
Паркер уже сидел в первом ряду, прямо за столом защиты. Такое расположение более чем отвечало его участию в деле — он неизменно пребывал на втором плане.
— Стэйси тоже хотела прийти, однако у нее в центре разразился какой-то кризис, — сказал он, выйдя в проход, чтобы поздороваться со мной.
— Подумать только, — отозвался я, — кризис в женском кризисном центре.
Он улыбнулся:
— Вот и хорошо. Ты чувствуешь себя свободно. А это очень важно.
Паркер кивнул только что вошедшим Терри и Виктору. Им нужно было обсудить кое-какие детали вступительного заявления. Паркер участвовал в его подготовке.
Несколько минут спустя справа от судейского стола открылась дверь. Вот-вот должны были появиться присяжные. Паркер вернулся на свое место, мы трое направились к столу защиты.
Я вздохнул.
— Дела у нас идут не очень хорошо, правда?
Сидевшая за письменным столом Терри подняла глаза от своих заметок. В ее кабинете нас было только двое. Процесс продолжался уже три дня.
