Римо вытер ладони о накидки из золотистых перьев и вдруг заметил, что узелки, связывающие перья, весьма необычны. Он никогда прежде не встречал таких, хотя сам кое-что смыслил в узлах.
Валери тем временем пыталась выплюнуть перья изо рта. Потом закашлялась, начала отряхиваться, затем вновь принялась выплевывать перья.
– Ублюдки чертовы, – тихо выругалась она.
Римо подошел к Уиллингэму. Тот стоял, облокотившись о камень, словно с ним случился сердечный приступ. Щекой он прижимался к изображенной на рисунке птице, накидка из перьев была плотно запахнута на груди.
– Эй, – позвал его Римо. – Вот теперь мы можем поговорить.
– Я своей собственной рукой осквернил Уктут, – простонал Уиллингэм.
– Давайте начнем сначала, – сказал Римо. – Значит, этот камень и есть Уктут, так?
– В этом камне вся жизнь моего отца и многих поколений до него. Этот камень и есть мой народ. Мой народ разнолик, в нем – представители разных народов и рас, потому что вы не позволили нам сохранить наш исконный цвет кожи, наши волосы, наши глаза. Но наши души те же, и заключены они в необъятной силе нашего прекрасного бога, который бессмертен и вечно оберегает наш народ, усердно служащий ему.
– Вы говорите об этом куске скалы?
– Я говорю о нем, а он – это мы.
– Хорошо. Итак, этот камень священен, а вы – народ племени актатль, который ему поклоняется.
– Поклоняется? Вы говорите об этом так, словно речь идет о зажигании свечи или о плотском воздержании. Невозможно понять, что такое вера, пока не принесешь в жертву ей всю свою жизнь!
– Хорошо-хорошо. Но пойдем дальше. Итак, мы знаем, что вы убили конгрессмена и миссис Делфин. Мне только непонятно, почему вы мне раньше не попадались.
– Просто вы не знали о нашем существовании.
– Вот вы постоянно говорите о другом цвете кожи, о разных обличьях. Что вы имеете в виду?
– Вы не позволили нам сохранить наш цвет кожи. Если бы у меня была бронзовая кожа и высокие скулы, как когда-то у племени актатль, разве бы я стал директором этого музея? Разве Де Сан и Де Панола смогли бы достичь высоких генеральских званий в армиях Франции и Испании?
– Они что, тоже актатль?
– Да. – Уиллингэм посмотрел мимо Римо на тела, лежавшие на полу, и голос его зазвучал глухо, словно эхо: – Они тоже пришли со мной.
– Боюсь, теперь они утратили былые регалии, – заметил Римо, глядя на неподвижные тела, безжизненные, как недоеденная фасоль.
– Разве могли бы мы открыто поклоняться нашему драгоценному и внушающему трепет камню в вашем обществе? У вас людям не разрешено поклоняться камням.
– Полагаю, в таком случае, что вы никогда не были в Ватикане, или у Стены плача, или в Мекке.
– Все это лишь символы. Поклоняются не собственно им. А мы почитаем этот камень как бога, и в вашем обществе нам ни за что бы не позволили любить его и служить ему так, как принято у нас.
– А много вас, представителей племени актатль?
– Достаточно, – ответил Уиллингэм. – Нас всегда было достаточное количество. Но мы совершили ошибку.
– Да?
– Не выяснили, кто вы такой.
– Я наемный убийца из дружественного вам сообщества.
– Они найдут и уничтожат вас. Руки-ноги вам пообрывают. Сотрут вас с лица земли. Потому что мы, народ племени актатль, прошли через все испытания; мы сильны, многочисленны и хорошо законспирированы.
– И к тому же нежные, как одуванчики, – произнес Римо.
Вдруг он заметил, как между нижними зубами Уиллингэма показалась кровь, угрожая перелиться через губу.
– Мы выживем, – сказал Уиллингэм, – как жили на протяжении пятисот лет. – С этими словами он улыбнулся, изо рта его потоком хлынула кровь, и одеяние из желтых перьев соскользнула у него с плеч. Под сердцем у него торчала рукоятка каменного ножа. Однако Уиллингэм, так умело вырывавший сердца у других, на этот раз промахнулся и теперь истекал кровью.
– Боюсь, у меня для вас плохие новости, – сказал Римо. – Я принадлежу к дому, которому более тысячи лет. Когда вы, племя актатль, еще пользовались каменным топором, Дом Синанджу уже существовал. Еще не построили Рим, а Дом Синанджу уже стоял. Дом Синанджу был еще до того, как евреи начали свои странствия по пустыне.
– Вы что, тоже рядились в одежды других, чтобы выжить? – прошептал Уиллингэм.
– Нет, – ответил Римо.
– А-а-а, – крикнул тогда Уиллингэм. – Мы обречены!
– Надеюсь. А теперь отвечайте, где ваш штаб?
И тогда Уиллингэм улыбнулся предсмертной улыбкой.
– Нет, мы не обречены. Спасибо, что вы мне дали это понять. – Уиллингэм умер. Он лежал в луже крови и перьев, словно гусь, подстреленный с близкого расстояния из двух стволов.
– А ведь вы готовы были разрешить им изуродовать меня, – заметила Валери, выплевывая последний перья.
– Только ваш ротик.
– Все мужчины – мерзавцы! – воскликнула Валери.
– Тсс, – произнес Римо. – Нам надо отсюда выбраться.
– Вы правы, черт вас возьми! Я сейчас вызову полицию.
– Боюсь, что нет. – И Римо надавил ей на какую-то точку с левой стороны шеи. Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь какой-то клекот.
Римо увел ее из зала. Снаружи под висящей на стене картиной он обнаружил выключатель, приводящий в ход металлические жалюзи. Щелчок, удар – они встали на место, после чего он закрыл дверь, ведущую в зал. А на двери повесил табличку, которую снял с ближайшего туалета. «Закрыто на ремонт».
Затем Римо вывел Валери из темного, запертого на ночь музея и привез в гостиницу на углу Пятьдесят девятой улицы и Коламбус-Серкл, где они остановились с Чиуном. Там он провел рукой по ее горлу, и к ней вернулся голос.
Чиун сидел посреди гостиной, а Бобби Делфин отрабатывала удар справа, стараясь, чтобы ракетка била по воображаемому мячу.
– Ты тоже пришла брать уроки тенниса? – спросила она у Валери.
– Мир сошел с ума! – взвизгнула Валери.
– Замолчите, или вы снова лишитесь голоса, – предупредил Римо.
– У них потрясающая система, – успокоила Бобби встревоженную Валери. – По мячу ударяешь не ты, а сама ракетка.
Валери начала тихо плакать. Она бы, конечно, предпочла громко рыдать, но ей не понравилось быть безголосой.
Римо заговорил с Чиуном. Он рассказал ему про камень и про необычную манеру держать нож, и еще про неожиданную радость Уиллингэма, когда его спросили, где находится штаб племени актатль.
Чиун на мгновение задумался.
– Этот безумец Смит поставил нас на грань катастрофы.
– Ты считаешь, что надо спасаться бегством?
– Время бежать уже прошло – наступило время атаковать. Вот только сделать этого мы не можем. А обрадовался он вопросу о штабе потому, что у них просто его нет. Мы противостоим самому худшему из врагов – бесформенному нечто.
– Но ведь если это нечто неизвестно нам, значит, и мы неизвестны нашим врагам.
– Возможно, – отозвался Чиун – Давным-давно, много столетий назад, как ты бы сказал, жил Мастер, который вдруг на долгие годы исчез. Про него говорили, будто он отправился в новый мир, но этому не очень верили – считали преувеличением.
– Ну и?..
– Я должен порыться в памяти – может, найду что-нибудь, что сможет нам помочь. – Он погрузился в молчание и замер.
– Теперь мне можно говорить? – спросила Валери.
– Нет, – ответил Римо, и она снова начала плакать.
Римо посмотрел в окно на ночные огни Центрального парка. Все шло прекрасно, пока не появился Уиллингэм. Когда выходишь на организацию, хочется добраться до самой верхушки. И вовсе не ожидаешь, что кто-то вдруг убьет себя, когда ты идешь к своей цели, и вырвет из цепочки столь необходимое звено.
Он отошел от окна. Чиун часто предупреждал его, что много думать вредно, иначе от широкого охвата событий мозг переключится на сиюминутные проблемы.
Вот и вышло так, что он не заметил бинокля, наведенного на окна его номера. Не увидел он и того, как какой-то человек вскинул было винтовку, а потом опустил.
– Я не промахнусь, – бросил стрелок своему спутнику. Дело происходило через улицу, в комнате, выходящей на окна Римо.
– Уиллингэм тоже так думал, однако этот парень вышел из музея, а Уиллингэм нет, – ответил его спутник.
– И все равно, я не промахнусь.
– Лучше подожди, пока мы попадем к нему в номер. Нам нужно его сердце. Вот только дождемся условного сигнала.
Сокрушительный провал в Музее естественной истории был во всех деталях описан старшему вице-президенту отделения фирмы по производству компьютеров в Париже. Рю-Сен-Жермен.
Месье Жан-Луи де Жуан, вице-президент по вопросам корпоративного развития международной информации и исследований, кивнул, изображая такую заинтересованность, какую только могло изобразить его благородное лицо с тонко вылепленными чертами. Дядюшка Карл, представитель немецкой ветви родни, всегда был довольно странным, и с ним требовалось проявлять максимум терпения. Жан-Луи действовал, подчиняясь инстинкту и демонстрируя вежливость, вбитую в него гувернанткой. Этого же требовала от него и матушка, которая любила говорить, что родню не выбирают, а вот манеры можно приобрести.
