— Значит, комната в Питере на квартиру здесь. А где комната?
— В центре. На Марата. Это две минуты от Московского вокзала.
— Ну, это не составит большого труда. Как быстро вы все хотите устроить?
— Как можно быстрее.
— Нет проблем, нет проблем. Только придется внести задаток и заключить договор.
— Конечно. — Я демонстративно лезу в карман и достаю бумажник. — Сколько?
— О! Это облегчает дело. Мы берем твердый процент от стоимости сделки. В вашем случае это будет… ну, сколько там квадратных метров?
— Двадцать, — говорю я твердо, — третий этаж, старый фонд.
— А там есть кто-нибудь? Чтобы осмотреть, оценить?
— Конечно. Вы дайте телефон. У вас же, очевидно, есть в Питере представительство?
— О! Мы всего лишь скромный филиал.
— Неужели?
— Наш штаб там. Когда можно осмотреть комнату?
— Мне нужно позвонить домой. Вы дайте телефон агентства и… кого спросить?
— Вот телефон. Лучше лично господина Амбарцумова. Это шеф. Ваш вопрос будет решен практически мгновенно.
— А имя?
— Леонид Сергеевич.
— Благодарю. Завтра же дам вам знать. Так что, может, задаток сейчас какой? У меня есть несколько…
— Нет, нет. У нас строгие правила. Будьте завтра с паспортом в полдень. Мы сможем посмотреть пару квартир. И завтра же заключим договор.
— Так сколько же с собой брать?
— Долларами пятьюстами располагаете?
— Ну… Можно сказать, располагаю. Хотя, я думал, это несколько меньше. Располагаю.
— Так до завтра.
Старик знал, что такое смерть. Легко и непринужденно она забирала его товарищей. Каждый раз он слышал как будто хрустальный звон. Шарики хрустальные сталкивались где-то высоко, в небе, ветерок пролетал. Это Тот, кто наверху, подавал ему знак. Зачем он выбрал именно его, Старик не знал. Как не знал того, зачем ему дано столько жить. Выступы, впадины…
Франк захватил городок, как и договаривались. 30 ноября. Банки, полиция, почта, фабричка. Но мы тогда задержались. На два дня. Наши держались около полутора суток. Потом их начали бить. Улочки пыльные, солнечные, проходные дворы. Везде лежали трупы. На площади, на рынке, среди апельсинов в садах, на побережье. Франк отстреливался среди дюн, куда его загнали коммандос. Потом они принялись за нас.
Болото и манговые заросли. Иногда ил не отпускал. Тогда приходилось бросать ящики, еду патроны. Смрад болотный и жалящие твари. На территории сахарного завода мы сделали привал. И здесь нас стали уничтожать. Мы падали, ползли, а пули нас все равно находили. Нас уничтожали как червяков. Никто и не отстреливался. Нужно было бежать назад, в тростник. Арбентос, Фаустино… Нас осталось всего пятеро. Я оглох совершенно. Это хрустальные колокольчики прорвали тонкую оболочку этого мира, и от звездной тишины я и оглох. Когда собрались все группы, то оказалось, что из восьмидесяти человек осталось двадцать. Что было потом? Мы ушли в горы. Там я и получил свою первую пулю, рикошет в шею. Да вот еще очень сильно болело в груди.
Потом мы нашли предателя. Эутимио. Его расстреляли. И после долго избегали населенных пунктов, пока не пришли тупая усталость и безразличие. Рваные башмаки, вонючая роба, лепешки, сушеное мясо и желтая тёплая вода. Потом дела пошли в гору. Пришли связники. Мы оказались в надежном месте, на базе. Первые дни просто спали, ели, лечили болячки. Ходили все с трудом, так как были сбиты ноги. И хрустальные колокольчики замолчали на время.
Частное расследование полковника Левашова
После катастрофы не уцелел никто. Объект этот был не просто секретным. Существовала какая то страшенная категория секретности. Такая, что даже первые лица в Москве знали об объекте весьма приблизительно. Это была и воинская часть, и лаборатория, и еще что-то. На каком-то этапе исследований произошел дисциплинарный сбой. Спецы-ученые поняли, что они вляпались в открытие. Даже не XXI век. Еще подале. Почти никто толком не знал и здесь, что это такое. И тогда «узкая группа лиц» решила не докладывать ничего лишнего. Исследования застопорились. Солдат спит, служба идет. С самого первого дня выезд кого бы то ни было с объекта был запрещен. Никаких спецрейсов. Район окружил полк внутренних войск, снабжение по высшей категории, а поселок уже и тогда был отстроен классный. Вокруг тайга, охота, рыба. Для детей — школа. Любые фильмы выписывались из Москвы и любые книги. Но прямых контактов с окружающим миром никаких. Короче, чуть ли не главный военный секрет государства. Катастрофа произошла в шестьдесят седьмом году…
Полковник тогда был лейтенантом. Когда они вошли в поселок, острый запах остановил их. Пахло не трупами. Чем-то другим. Противоестественным. Трупы собирали в противогазах.
Это были странные трупы.
Радиационный фон в норме, проба на ОБ отрицательная, в живых никого. Ни в квартирах, ни в командном бункере, ни в лабораториях, ни на постах. Новые спецы сразу же собрали и опечатали все материалы, протоколы, дневники, личные письма, которые не отправлялись никуда, а просто складывались. Готовился спецрейс в Москву, но в последний момент его отменили и всем велели остаться. На некоторое время. Оказалось, что на очень долгое. Позже прилетели еще какие-то профессора, офицеры. Они также оказались пленниками объекта. Исчезла старая охрана, частично пострадавшая. В большинстве все ослепли. Привезли новых бойцов. И все началось сначала.
На объекте выгорели все катушки индуктивности, все приборы.
Двести пятьдесят семь человек. Личный состав с семьями. Их останки изучали здесь же. Тогда американцы засекли интенсивное перемещение грузов. Полмесяца сюда завозили все необходимое, причем водители с объекта выходили к площадке у бетонки, там их ждали грузовики со всяким добром, они поднимались в кабины, въезжали на территорию. Через месяц работа снова пошла. Бабы новые появились.
При подписании документа говорилось о пяти, ну, десяти годах. Как экспедиция к Марсу. Потом земля, деньги, город по выбору. Короче, большая ложь. Может быть, наверху и сами верили, что так будет. Потом нашелся Старик.
Тогда, естественно, он никаким Стариком не был. По документам здесь работал вольнонаемный, сын товарищей из Испании. Его поселили в отдельном доме. После войны родители решили вернуться в свою Барселону, а он остался. Хотел поработать год-другой после института. В сущности, вся эта идея родилась в Москве, в Политехническом, в кружке каком то или на семинаре. На практику парня привезли сюда. Звали его Валентина Гонсалес.
Старик сидел на пеньке возле дома этого самого и играл на дудочке. Где он был все эти дни, объяснить внятно не мог, потому что походил на невменяемого. Да таким он и был. Совсем вылетел у него из головы русский язык, да и по-испански он говорил с трудом. По слову в час. Но остался зрячим. Сверили документы, списки, паспорт. Военнообязанным он не был. Запросили Москву. Приказ — оставить на объекте, изучать. Безумно интересно. Один живой. Спецы определили, что патологий во внутренних органах нет. Кровь нормальная, рефлексы почти в норме, психика заторможена. Сильный стресс. В то время, когда все случилось, он спал, по его словам, напившись в смерть. У него было два шрама. Он объяснил, что это с охоты. Они любили здесь это дело. Но может быть, он имел в виду другую охоту.
Через некоторое время в окрестностях появились зверье и птица. Мы думали, что Валя, как мы его называли, будет для нас проводником, но он наотрез отказывался, а через некоторое время мы уже сами вовсю били и олешку, и глухарей. Звери поразительно чувствовали смерть. Случаи подрыва на минных полях были редкими. Существовало еще и два кольца термодатчиков и фотоэлементов, перекрывавших значительную часть выходов с объекта. Здесь сигналы на пульт поступали так часто, что со временем наряды перестали выезжать. Ограничивались разовыми проверками. Человеку отсюда путь был заказан.
Я любил Испанию заочно. И кубари лейтенантские, что оставались в Союзе, и покров тайны. А там Эстремадур, Каталония. Испанские имена как музыка. Валя рассказывать про свою родину не любил. Посмеиваясь, объяснял, что родина его теперь здесь. Возле водоема номер четыре. Однажды я его достал. Он тогда уже сносно мог изъясняться по русски. Наверное, шок проходил и он вспоминал язык. Но с памятью у него было не все в порядке. Я спросил, был ли он в Мадриде, он кивнул согласно. Расскажи, Валя. Оказалось, что я мог бы побольше рассказать про этот город. Я возгордился. Может быть, когда закончим тут работу и вернемся на большую землю, удастся побывать в Мадриде. Лишь много позже я понял, что в Мадриде Валя не был никогда.
Естественно, он был маленьким, семь лет, когда его вывезли в Союз. Он мог помнить только город своего детства. Барселону, дом, где родился, улицу.
