Шторм расстелил карту на земле:
– А ну-ка покажи.
– Мы вернёмся в город. Завтра вы сможете арендовать машину и доехать до этого места. Дальше дороги нет. Можно будет продолжить путь на мотоцикле.
– Это тайская граница?
– Да, а вот деревня, в которую вы поедете.
– Не вижу никакой деревни.
– Это вот здесь. Я не могу оставить пометку. У меня нет ручки.
Шторм постарался сложить карту как можно компактнее и затолкал её к себе в рюкзак.
– Ходу.
Они взвалили рюкзаки на плечи и пошли. Поднимаясь на холм, оба молчали. Подъём был не таким долгим, как казалось по пути от города. Шторм неотступно следовал за Джонни, пока они проходили по гребню, а на пути вниз по склону с другой стороны вырвался вперёд. Даже на спуске Джонни тяжело дышал и молчал.
Когда они вышли на тропу, ведущую берегом реки, он, похоже, в большей степени ощутил себя хозяином положения.
– Ох и заставили вы меня понервничать! Но теперь мы с вами поладили.
– Если только ты меня не наебал.
– Ну конечно же нет. Мы с вами друзья!
– Чушь собачья!
– Я в это верю! Мы друзья!
Там, где мутные воды реки текли вровень с берегами, они остановились смыть гуано.
– Я не сбегу, – пообещал Джонни, уходя по реке вброд. – Можете мне доверять. До той стороны всё равно слишком далеко. А вон крокодил – вон там, видите?
Он тут же ринулся наутёк. Шторм наблюдал, как китаец, барахтаясь, преодолел где-то с сотню футов. Вот он попал на глубокое место, его увлекло потоком, он рывками задвигался вбок и вниз по течению, наконец нащупал твёрдую почву, схватился за какую-то растительность, выкарабкался на четвереньках на сушу, промокший и ёжащийся, то поднимая голову в попытках отдышаться, то опуская снова. На Шторма он даже не оглянулся.
Шторм наблюдал за ним всего несколько секунд, затем развернулся и поспешил вниз по тропе, чтобы поравняться с лодочником раньше Джонни.
Шагая вниз по реке, он задавался вопросом: почему я упомянул полковника раньше, чем он? Я же дал ему намёк. Он мог отправить меня на все четыре стороны!
Шторм сидел на соломенном татами в гостинице у Джонни и стягивал с ноги носок, потемневший от его собственной крови. Он замазал укусы пиявок речной грязью, но один, как выяснилось, проглядел.
Из-за угла холла вышла старая жена Джонни, взбивая пыль трёхфутовой метлой.
– А-а! Вернулись!
– Да уж как видите.
– Где мой муж?
– По-прежнему в джунглях, с дружками своими зависает.
– Наверно, решил остаться ещё на денёк?
– Ага. Типа того.
– Хотите чаю?
– Нет. Я хочу машину до границы.
– У вас есть деньги?
– Я самый богатый человек, который попадался вам в жизни.
– Завтра утро найду вам машину. У вас в Таиланде какой-то друг?
– Это точно.
– Ваш друг вас ждёт.
– Вполне возможно. – Он уставился на неё, вгляделся в её лицо. Но того самого чувства пока ещё не было. Ещё ближе, но нет – не было. – Думаю, я сменю гостиницу, – сказал он.
На пассажирском сидении «Моррис Майнора» он преодолел, судя по мутному экрану одометра, дюжину миль. На мосту через какую-то реку с неизвестным названием водитель спросил с него плату за проезд и высадил его, отказавшись от дальнейшего риска. Изъеденные стихией доски моста были гнилыми на вид. Шторм предложил заплатить больше, но человек сказал:
– Сможете купить мне новую машину?
– Трус. Мать твою ебал, – бросил Шторм.
Он поймал попутное слегка переоборудованное велотакси, которым управлял какой-то старик, а тащило неясного вида животное, может быть, осёл, а может быть, что и малорослая лошадка, и расположился в коляске на куче хвороста. Шторм был в обрезанных джинсах, и хворост натирал ему бёдра. В рюкзаке у него не имелось ничего лучше, никакой сменной одежды, только фонарик, нож и полиэтиленовый дождевик, а ещё блокнот и карта, отобранная у Джонни. Остановились они в деревне милях в двух по дороге, где Шторм попытался загнать что-нибудь старому дровосеку в обмен на дополнительную помощь, но безуспешно. Дальше дорогу заполонили молодые каучуковые деревца, и его дрововозке не было ходу. Местные жители подходили к дверям лачуг, чтобы поглазеть на чужака. Один приблизился к Шторму, неуверенно потоптался на безопасном расстоянии, а потом отважно сделал ещё один шаг вперёд и коснулся руки незнакомца. Люди закричали. Человек со смехом отвернулся.
Шторм не знал, сколько нужно будет идти пешком, чтобы добраться до границы. Меньше двадцати километров, если он правильно расшифровал карту.
Старый дровосек вышел из-за одного из шалашей с плосколицым, пристально глядящим на него молоденьким парнишкой – тот вёл в поводу мотоцикл. Парнишка нажал на педаль, оседлал машину и стартовал так резко, что Шторм засомневался, ожидает ли тот пассажира, но все равно вскочил позади него, крикнув: «Куда едешь? Куда едешь?» В ответе парня угадывалось слово «дорога». Когда они поравнялись с краем селения, какая-то старуха с растрескавшимся лицом с криком и стоном бросилась в грязь перед мотоциклом – тормоза взвыли, Шторм рванулся вперёд, губы уткнулись водителю в волосы. Парнишка снял ноги с педалей и попытался её обогнуть, но она завертелась, забарахталась в грязи как пловчиха и перегородила ему путь. Шторма качнуло из стороны в сторону – они проехались по её телу одним и другим колесом поочерёдно, и старуха просипела: «Гм! Хм!» Люди в дверях что-то им закричали; кто-то рассмеялся; чей-то ребёнок подошёл и плюнул в них. Когда они набрали скорость, Шторм почувствовал, как ветер размазывает нить слюны по его голому бедру. После поворота на выезде из города он сорвал несколько листьев с чайного куста и утёрся от плевка. Дорога утопала в красной грязи. Иногда езду замедляла большая лужа, и тогда парень её объезжал, выставляя ноги по сторонам для равновесия.
Впереди росли в основном каучуковые деревья. Там тропу покрывал ковёр из листьев. Среди листвы кое-где пробивались солнечные лучи. Дважды мотоцикл с глухим стуком перекатился через какую-то толстую змею с блестящими полосами на чешуе. Дорога сузилась до ширины тропы, они постоянно подпрыгивали на корнях, маленький двигатель гудел как рог, но его гудение звучало так незначительно, что тонуло среди гомона живой природы. Три часа, четыре часа, но они не притормозили ни пообедать, ни даже попить. Шторм пригнулся и не разгибался за плечами у парня, тропа всё сужалась, а тонкие ветви хлестали подростка по щекам. Парнишка постоянно вытирал лицо, и на ладони у него с каждым разом оказывалось всё больше крови. Он беспрестанно вскрикивал и плакал. Они продирались вперёд почти исключительно на самой низкой передаче. Шторм почуял запах своей резиновой подошвы, загоревшейся от близости к выхлопной трубе, и переместил пятки на распорки, но таким образом, что они продолжали соскальзывать.
К часу дня в чаще леса уже совсем почти сгустились сумерки, да и дорога заросла почти до непреодолимости и сжалась до размеров одной колеи, а затем они выкатили на дневной свет, на открытый простор – серые заросли слоновой травы, изумрудные рисовые чеки. Здесь тропа пересекала русло пересохшего ручейка с отвесными шестифутовыми стенами. Мотоциклу тут было не проехать.
Они спешились, парнишка загнал машину в высокий травостой в нескольких ярдах от тропы, позволил ей упасть на бок и рухнул рядом сам. Затем живо вскочил и вышел, потирая лицо. По его предплечью, там, где он сильно порезался во время падения, спирально бежала струйка крови. Он заметил рану и улыбнулся Шторму, а затем вдруг озлобленно всхлипнул. Шторм схватил его за руку.
– Не кисни, мужик. Ты ж не помер. Сука, – сказал он, – а рана-то глубокая! – Он развязал налобную бандану, чтобы перевязать порез, и едва закончил завязывать её концы, как ребёнок повернулся, чтобы снова показывать путь. Они сползли вниз с одной стороны оврага и вскарабкались по другой. Шторм пытался искусить парнишку: – Малой, а, малой… Я хочу дать тебе денег, денег… – но тот не отвечал и даже не останавливался, и они продолжили путь по плотинам рисовых чеков до самой деревни, где всё раскачивалось на послеполуденном ветру.
