– Только помните: проституция официально запрещена в Социалистической Республике Вьетнам.
– В Виргинии тоже.
– Вьетнам – это скопище противоречий. Правительство коммунистическое – тоталитарное, атеистическое, сплошные ксенофобы. А народ – капиталисты, свободные духом буддисты и католики – дружелюбные к иностранцам люди. Я говорю о юге. На севере все иначе. Там народ и власть заодно. Так что остерегайтесь, если поедете на север.
– Да нет, поболтаюсь по Сайгону, похожу по музеям, развлекусь, накуплю безделушек родным и вернусь домой.
Несколько секунд француз внимательно на меня смотрел, а потом как бы потерял интерес и взялся за газету.
Пилот что-то сказал по-вьетнамски, потом по-французски, а его второй коллега из нераскосых повторил по-английски:
– Пожалуйста, вернитесь на свои места и пристегните ремни.
Вскоре мы совершили посадку в аэропорту Сайгона.
Стюардессы принялись собирать бокалы.
Я смотрел в иллюминатор и видел, как в небе над Сайгоном чертили линии красные и зеленые трассеры. Снаряды и ракеты выписывали раскаленные траектории, и там, где они врезались в рисовые посевы, вспыхивали оранжево-красные взрывы. Я видел все это с закрытыми глазами, и в моей памяти всплывали картины тридцатилетней давности.
Я поднял веки: Хошимин оказался в два раза больше, чем прежний Сайгон. И освещен гораздо ярче, чем осажденная столица военного времени.
Я почувствовал, что француз смотрит на меня.
– Вы были здесь раньше, – произнес он. Слова прозвучали скорее как утверждение, чем как вопрос.
– Да, был, – ответил я.
– Во время войны?
– Да. – Наверное, это было видно по мне.
– Теперь здесь все иначе.
– Надеюсь.
Он рассмеялся.
– Plus cachange, plus c'est la meme chose[16].
В утробе самолета зашипела гидравлика – мы садились в аэропорту Таншоннят. Мне предстояло путешествие в прошлое.
Мы прошли сквозь облака, и я в третий раз в жизни увидел аэропорт Таншоннят.
Странно, но он выглядел почти так же, как тридцать лет назад. После войны так и не убрали укрепления из мешков с песком, и к аэропорту по-прежнему примыкала военная площадка – у старых американских ангаров стояли советские "МиГи". Мелькнул силуэт американского транспортного "Си-130", и я подумал: неужели еще служит или стоит в качестве былого трофея?
Я вспомнил, что в Таншоннят квартировал штаб военных советников во Вьетнаме, что оказалось очень удобным, когда в апреле 1975-го победоносные коммунистические войска приблизились к аэропорту – штабные ребята вместе с другими американскими военными во Вьетнаме взорвали свой штаб и упорхнули на самолетах "Эр Америка". Я следил за этим по телевизору, а теперь лицезрею какие-то руины, которые могли быть штабом военных советников, известным в то время как Восточный Пентагон.
Когда мы приблизились к посадочной полосе, я заметил, что гражданский терминал был таким же дерьмом, как прежде. У меня сложилось странное ощущение, что я выбрался из Сумеречной зоны[17] и возвращаюсь в это место в третий раз. На самом же деле так оно и было.
Мы коснулись бетонки без ощутимого толчка – значит, самолет пилотировал не косоглазый. Но покрытие, судя по всему, до сих пор не избавилось от снарядных оспин, потому что миля пробега оказалась тряской дорогой.
Самолет свернул на рулежку и почему-то остановился. На подлете я больше не видел ни одного воздушного судна – значит, причина не в том, что мы ждали очереди у ворот. Когда во время войны аэропортом управляли американцы, Таншоннят был третьим по загруженности портом в мире и прекрасно функционировал. Но это уже другая история. Я понимал, что необходимо вернуть мысли в реальность настоящего времени, и изо всех сил старался это сделать. Но пока мы стояли на рулежке, мозг перенес меня в 1972 год, к событиям, которые повлекли за собой мою вторую поездку в это место.
* * *
Я находился в Форт-Хэдли, когда решил остаться в армии еще на один срок, после того как мы перестали переписываться с Пегги Уолш. Или, если быть честным, когда я бросил ей писать.
Там через шесть месяцев только Бог, а кроме него, разве что Зигмунд Фрейд знает, почему я решил жениться на местной девушке Пэтти.
Пэтти была очень привлекательной, говорила с сильным джорджийским акцентом, не отличалась ненавистью к янки, была беднее меня, любила секс и бурбон и всю жизнь мечтала выйти замуж за солдата, хотя я так и не выяснил почему. У нас не было и не могло быть абсолютно ничего общего, но жениться молодым и без всяких на то причин считалось чем-то вроде части местной культуры. Не понимаю, о чем я думал.
С жильем для семейных во время войны было туго – в форте ничего не нашлось, и мы вместе с сотнями других солдат, их жен и детей обитали на убогой стоянке автотрейлеров, которая носила название Шепчущие Сосны.
Мы видели, как солдаты уходили на фронт, некоторые возвращались, некоторые – нет, а то еще хуже – попадали в военный госпиталь калеками. Мы слишком много пили, забавлялись с супругами – отнюдь не своими, – а война тянулась и тянулась, и ей не было видно конца.
Так я и жил – парень из Бостона – в автоприцепе, с женой, чей выговор и вид делали ее для меня наполовину загадкой. Впереди было много лет в армии, а ребята вокруг успели сделать по второй и по третьей ходке во Вьетнам. Не подумайте, что я не скучал по Пегги и Бостону, по моим друзьям и родным. Особенно когда Пэтти включала западную кантри-радиостанцию и мне приходилось слушать песни "Вынь язык у меня изо рта, потому что это поцелуй прощания" или "Разве я смогу по тебе скучать, если ты не уйдешь?".
Мама, папа и братья до сих пор не имели чести познакомиться с новоявленной миссис Бреннер: я воздерживался от поездки на север, а они не приезжали на юг.
Не думал, что снова увижу Шепчущие Сосны, но пришлось – в прошлом году, когда получил секретное задание раскрыть дело о продаже оружия в Форт-Хэдли, которое обернулось расследованием убийства генеральской дочери. Пока я работал инкогнито, то мог жить где угодно, но выбрал Шепчущие Сосны – к тому времени почти покинутые и населенные одними призраками. С возрастом я стал принимать странные решения и отдавать предпочтение непонятным вещам: словно все время стремился вернуться в места из далекого прошлого. Вот как теперь – на рулежной дорожке аэропорта Таншоннят. Надо бы проконсультироваться с хорошим психиатром.
Но возвратимся в Форт-Хэдли, в 1971 год. К тому времени мне дали четвертую сержантскую лычку – мы быстро росли в званиях – и как боевого ветерана направили в пехотную школу учить молодых призывников уцелеть и убивать таких же, как и они, молодых ребят. Пехота превратилась в настоящую муру, но учить молодых солдат было лучше, чем загреметь во Вьетнам.
Страна откровенно бунтовала, качество призыва значительно упало, а моральный дух и дисциплина были ни к черту.
Но все хорошее имеет конец, и я чувствовал, что вот-вот получу приказ во Вьетнам, глава вторая.
Я всеми силами хотел увернуться от этой волнующей возможности. Но в то же время стремился вылезти из дерьма, в котором находился. Прошу прошения, я говорю о браке. Но не я первый, не я последний: множество солдат предпочитали войну гарнизону и жене. А потом жалели.
Имелось и другое соображение: мой брат Бенни дорос до призывного возраста. Он был и до сих пор остается потрясающим парнем – светлая голова, компанейский, общительный. Но к сожалению, все время выставлял башку выше задницы и посему имел небольшие шансы уцелеть во время военной кампании.
Армия придерживалась полуофициальной политики не посылать одновременно братьев, отцов и сыновей во Вьетнам – так что, возвратись я на войну, Бенни бы туда не поехал, во всяком случае, пока я там, или не поехал бы вообще, если бы я там и остался. Война сходила на нет, и наша игра называлась "потянуть время".
У меня появился план: все-таки я ушлый, сообразительный малый и сумел добиться того, что меня приняли в школу военной полиции в Форт-Гордон, штат Джорджия. Это считалось временной службой, и, пока я находился там, Пэтти оставалась в Мидленде на стоянке трейлеров Шепчущие Сосны.
По законам того времени, если солдат оставлял в окрестностях базы молодую жену больше чем на двадцать четыре часа, к ней тут же являлся другой и помогал справиться с одиночеством. Не уверен, что с Пэтти произошло именно это, но что-то произошло. Как поется в одной песенке в стиле кантри, "она там занималась тем, чем я здесь занимался без нее".
Из Форт-Гордон я вернулся через три месяца с новой военной специальностью. Старая была 11 Браво[18], что означало «военный пехотинец» и непременную вторую командировку во Вьетнам с крохотными шансами выжить на этот раз. Новая специальность – военный полицейский – тоже сулила поездку на войну, но не как обязательный вариант. И даже там оставалось больше возможностей выжить, чем у тех, кто напивался и дебоширил в солдатском клубе.
