Из Форт-Гордон я вернулся через три месяца с новой военной специальностью. Старая была 11 Браво[18], что означало «военный пехотинец» и непременную вторую командировку во Вьетнам с крохотными шансами выжить на этот раз. Новая специальность – военный полицейский – тоже сулила поездку на войну, но не как обязательный вариант. И даже там оставалось больше возможностей выжить, чем у тех, кто напивался и дебоширил в солдатском клубе.
Пока я учился в Форт-Гордон, Бенни тоже призвали. Он успел окончить курс молодого бойца, проходил основную подготовку пехотинца, и, несмотря на сокращение численности войск, перед ним открывалась реальная перспектива загреметь во Вьетнам. Мы все понимали: пройдет не больше года, и последний наш солдат во Вьетнаме потушит за собой свет. Но будет и такой, которого последним там убьют. Никто не мог сказать, когда это точно произойдет, но ни один нормальный человек не желал оказаться ни тем ни другим.
Мой брак летел в тартарары, и то же самое я решил проделать с собой – взял и попросился добровольцем во Вьетнам.
И не успел произнести "пока-пока", как без всякого отпуска в январе 1972-го оказался в аэропорту Таншоннят, а оттуда был направлен в расположенный неподалеку сортировочный центр Бьенхоа. В тот центр присылали пополнение из Штатов: ребята ждали прикомандирования к частям. А другие, возвращавшиеся домой, – авиарейса на свободу. Сумасшедшее местечко – представьте себе, что вместе собрали приговоренных и помилованных. Они жили в разных казармах, но общались между собой. И не имели ничего общего, кроме двух вещей: те, кто возвращался домой, хотели поскорее напиться и натрахаться. И те, кто шел на фронт, тоже хотели напиться и натрахаться. А я, сержант военной полиции, оказался между ними.
Как я уже говорил, моральный дух и дисциплина были ни к черту, и я почти не узнавал той армии, в которую попал почти четыре года назад. Хотя и свою страну я тоже почти не узнавал. Так что Вьетнам показался не худшим местом.
Война сходила на нет – по крайней мере для американцев, которые постепенно из нее выбирались. Но предстояло еще целых три страшных года для тех бедолаг, которым выпала несчастная судьба родиться вьетнамцами.
Моя вторая командировка во Вьетнам длилась всего шесть месяцев, а потом наша полицейская рота получила приказ возвращаться домой.
Все это время Пэтти мне мало писала. И в тех немногочисленных, по аккуратно выведенных строчках не было ничего хорошего. В одном письме я прочитал: "Сижу и слушаю "Я так скучаю без тебя..." Вот какое у меня теперь настроение".
Многие мужчины не любят неожиданно возвращаться домой: они заранее звонят, чтобы любящие жены успели подготовиться, а неверные – выкинуть из пепельницы сигары. В июне я позвонил из Сан-Франциско и сказал, что через три дня буду дома. Новость была встречена с двойственным чувством.
Когда я добрался на такси из Мидлендского аэропорта до Шепчущих Сосен, то сам испытал двойственное чувство: не очень представлял, что хотел увидеть.
Бросил на землю вещмешок и подошел к двери своего прицепчика. Возвращаться домой из зоны боевых действий – странное ощущение, словно спускаешься в атмосферу из космоса, прекрасно понимая, что на родной планете все переменилось.
Я потянул за ручку – дверь оказалась не заперта. И вошел в крохотную гостиную. Я сразу понял, что Пэтти нет, и не стал звать.
Полез в холодильник за пивом и наткнулся на записку: «Пол, извини. Все кончено. Я подала на развод. У меня никого нет, но я не хочу оставаться замужем. Добро пожаловать домой. И будь счастлив. Пэтти. P.S. Пэла я забрала с собой». Пэл был нашим псом.
Я так и услышал в этих словах ее характерный говорок и вспомнил куплет из другой песни в стиле кантри: "Спасибо тебе, Боже, и спасибо тебе, автобус, что она наконец ушла..."
Бросил записку в мусорное ведро и обнаружил в холодильнике одну бутылку пива. Не моей марки, зато холодное.
Прошелся по вагончику, который несколько лет был моим домом, и заметил, что Пэтти забрала все свои вещи, однако мебель не тронула: мебель принадлежала трейлеру и по большей части была привинчена к полу.
Но белье исчезло, и это означало визит в военторг. А у меня не осталось даже машины. Вместо того чтобы умахнуть на автобусе, Пэтти укатила на нашем "мустанге" 68-го года, о котором я до сих пор жалею. И о Пэле тоже. Я предвкушал, как он повалит меня на пол и примется вылизывать лицо. Подозреваю, что он научился этому у Пэтти во время первых дней нашего брака.
Да, не таким мне представлялось возвращение домой. Я оставался в Шепчущих Соснах несколько дней, привел в порядок бумажные дела и отправился в отпуск в Бостон, где меня встретили теплее, чем дома.
Брат Бенни все еще служил – его отправили в Германию держать фронт против красных орд на восточном направлении. И мне хотелось думать, что моя вторая командировка во Вьетнам спасла его от Юго-Восточной Азии.
Брату Дэйву только что исполнилось восемнадцать – он вытащил несчастливый номер в новой лотерее призывной системы и готовился в армию. Ему понравилась моя форма. Война подходила к концу, и я не стал его отговаривать и убеждать поступать в колледж. И он весь свой срок отдал родине в Форт-Хэдли. Когда он отправлялся туда, я просветил его по поводу корпиеголовых и советовал отыскать соломенную блондинку по имени Дженни, но он с ней так и не познакомился.
А я нашел Южный Бостон более изменившимся, чем в прошлый раз, и понял, что детство кончилось и мне больше никогда не возвратиться домой.
После отпуска я приехал в Форт-Хэдли и от соседа в Шепчущих Соснах узнал, что Пэтти мне солгала, будто у нее никого не было, – тоже мне неожиданность! Очередной солдат, как и я. Наверняка четвертый или пятый по счету. Да, есть нечто особенное в мужчинах в форме.
Жизнь постепенно налаживалась: я втянулся в гарнизонную лямку и купил у собиравшегося во Вьетнам парня прелестный желтый "фольксваген-жук". Армия не оставляла времени тосковать и размышлять о смысле жизни. И не поощряла разглагольствования на личные темы. Армейское выражение гласило: "Появились личные проблемы? Сходи к капеллану – он выбьет из тебя всю дурь".
Так, конечно, обстояли дела в старой армии. А в современной служат психологи, которые, прежде чем выбить дурь, всегда поговорят.
Все это вытравливает из человека мужчину и приучает хранить дурь внутри.
* * *
В настоящее меня вернул приближающийся к самолету открытый грузовик. Наше сопровождение – вместо привычного мини-вэна с маячком на крыше.
Мы последовали за грузовиком, но не подвалили к самым воротам, а остановились поодаль. Двигатели смолкли. Приехали.
Все еще моросило. Внизу я увидел шеренгу женщин с зонтиками и догадался, что они обходятся властям дешевле, чем аэродромный автобус. И еще я увидел солдат с "АК-47"; они стояли под гофрированным металлическим навесом. Двое мужчин подкатили к самолету трап.
Мои мысли снова скакнули назад – в Таншоннят ноября 1967 года, когда я в первый раз прилетел сюда.
* * *
Мы приземлились перед самым рассветом, и после кондиционированного салона 707-го "браниффа" меня обожгла волна горячего влажного воздуха, что показалось тем более необычным в ноябре, и я подумал, что мне предстоит долгий год – ведь я так любил осень и зиму в Бостоне.
На бетоне за веревкой стояли несколько сотен американских солдат в хаки с короткими рукавами и вещмешками и во все глаза смотрели на самолет. Машину, которая доставила нас сюда, сейчас заправят, и она все с тем же экипажем повезет их домой.
Я спустился в предрассветную мглу и прошел мимо них. Никогда не забуду гримасы на их лицах: большинство выражали непристойное любопытство, хотя были среди них оптимисты, сиявшие от счастья. Нам кричали: "Вы пожалеете об этом!" – или: "Наплачетесь, невезунчики!"
Я пригляделся к этим ребятам: у некоторых – позднее я понял, что это были ветераны, которые насмотрелись всякого, – были отсутствующие взгляды. И это стало первым моим ключиком к пониманию истины, что я оказался в гораздо худшем месте, чем представлял по рассказам и телерепортажам.
* * *
Мой сосед-француз вернул меня в явь вопросом:
– Что вы там такого интересного увидели?
Я отвернулся от окна.
– Ничего. Вспоминаю свою первую посадку в этом месте.
– В самом деле? Что ж, на этот раз все будет гораздо приятнее – никто не попытается вас убить.
Я улыбнулся, хотя отнюдь не был в этом уверен.
Ударил колокол – все встали и пошли на выход. Я взял сумку с полки над головой и через несколько минут ступил на алюминиевый трап, где улыбающиеся юные дамы над каждым раскрывали зонтик. Внизу мне вручили собственный зонтик, и я последовал к терминалу в затылок за остальными под пристальными взглядами стоявших под навесом солдат.
