— Я пряталась в уборной.
Отец отпрянул, словно получил удар в грудь.
— Ты пряталась… в уборной?
— Да.
— Почему? Ради Бога, скажи, почему?
— Я не придумала ничего другого.
— Бог ты мой, почему же ты мне не позвонила? Я бы приехал и забрал тебя домой. Почему не сказала об этом мне?
— Наверно, из гордости.
— Ты называешь это гордостью? Прятаться в уборной? Да это почти что непристойно.
— Я не могла придумать ничего другого, — повторила она.
— А что же Эви? Она была с тобой?
— Нет, она танцевала.
— Весь вечер она танцевала, а ты пряталась в уборной? Господи Боже, но почему?
— Она пользовалась успехом, а я — нет.
— Ты сама себя его лишила, раз ушла и спряталась.
— Все равно успеха не было бы. Я хочу сказать, что я не хорошенькая.
— В свое время ты будешь хорошенькой. Ведь твоя мать — самая красивая женщина нашего штата.
— Говорят, я в тебя.
— Ерунда, ты с каждым днем становишься все больше похожей на маму. Да и кто вбил тебе в голову, что у тебя неудачная внешность?
— Я не нравлюсь мальчикам.
— Это, наверно, потому, что ты слишком сдержанная. Почему бы тебе не постараться быть пообщительней, как Эви?
Элен не сказала отцу о том, что для себя она хорошо знала, — что она отдала бы все на свете, чтобы быть такой, как Эви, и не только на танцах, но всегда и везде.
Гнев отца, поначалу кипевший, как лава, понемногу остывал, покрываясь коркой презрения.
— Ты понимаешь, конечно, что мне придется наказать тебя за ложь?
— Да.
— Ты сожалеешь, что солгала?
— Да.
— Твое раскаяние можно проверить только одним способом: если бы тебе представился случай еще раз безнаказанно солгать, ты бы это сделала?
— Да.
— Почему?
— Это сделало бы нас обоих счастливее.
Элен была права, и отец знал об этом не хуже ее, но он все же покачал головой и сказал:
— Ты меня разочаровала, Элен, сильно разочаровала. Можешь идти к себе.
— Хорошо. — Она уныло побрела к двери. — А как насчет наказания?
— Твое наказание, Элен, в том, что ты — это ты и тебе придется жить наедине с собой.
Позднее вечером Элен услышала разговор в спальне родителей и подкралась по темной передней, чтобы узнать, о чем они говорят.
— Видит Бог, я сделала все, что могла, — говорила Верна. — Из свиного уха шелковый кошелек.
— А как тебе нравится моя мысль устроить вечер с танцами дома, пригласить побольше мальчиков?
— Каких мальчиков?
— Наверное, у кого-нибудь из наших знакомых есть мальчики подходящего возраста.
— Пока что я могу вспомнить только двоих, это сыновья Диллардов и Паттерсонов. А я терпеть не могу Агнес Паттерсон, да и сама идея вечеринки кажется мне бессмысленной.
— Но что-то надо придумать. Если Элен останется такой же, она может не выйти замуж.
— Не понимаю тебя, Харрисон. Год за годом ты обращался с Элен, как будто ей четыре годика, а теперь вдруг задумался о ее замужестве.
— Так ты обвиняешь в создавшемся положении меня?
— Кого-то надо обвинять.
— Но не тебя.
— Меня? — со справедливым негодованием вопросила Верна. — Но я же воспитываю Дуги. А за девочку всегда отвечает отец. К тому же она вся в тебя. Я не понимаю ее даже наполовину. Она не раскроется, не покажет, о чем она думает или что чувствует.
— Девочка застенчива, только и всего. Мы должны заставить ее найти способ преодолеть свою робость.
— Как?
— Ну, во-первых, я думаю, надо поощрять ее дружбу с Эви. Эта девочка оказывает на нее большое влияние.
— Согласна. — Наступило молчание, потом мать вздохнула: — Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви.
Дрожавшая от холода и страха Элен босиком добрела до своей спальни и легла в постель. Стены и потолок как будто съеживались, давили на нее, пока не превратились в гроб. Она знала, что отец прав. Ее наказание в том, чтобы быть самой собой, а от себя никуда не денешься, так на веки вечные и останешься живой девочкой в закрытом гробу.
Элен не спала до утра, и самым сильным чувством в ее душе была не обида на родителей, а внезапно возникшая лютая ненависть к Эви. Эту ненависть она никак не проявила. Хранила вместе с собой в гробу, и никто о ней ничего не знал. У них с Эви все шло по-прежнему или почти по-прежнему. Они все еще обе были неравнодушны к учителю естествознания с романтическими карими глазами, писали друг другу записки на тайном языке, менялись платьями и домашней едой, а также девчоночьими секретами. Разница была только в том, что Элен делилась с подругой тем, чего не было. Она придумывала разные вещи, точь-в-точь как придумывала мальчиков и приглашения на танец для своего отца.
В конце весеннего семестра, когда Эви завела мальчика, Элен завела двоих. Когда родители Эви пообещали дочери лошадку в награду за хорошие отметки, Элен пообещали машину. Эви стало трудно принимать эту ложь, а Элен — придумывать, и девочки начали избегать друг друга.
Дома стали беспокоиться по этому поводу, но Элен это предвидела и была наготове.
— Почему ты не пригласила Эви на уик-энд? — спросил отец.
— Я приглашала ее. Но она не захотела.
— Почему?
Элен поколебалась ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы пробудить любопытство отца:
— Я обещала никому не говорить.
— Но отцу ты можешь сказать.
— Нет, не могу.
— Может быть, мы с мамой сделали что-то не так?
— О нет. Просто она занята, захотела остаться в школе, чтобы подготовиться к экзамену по латинскому языку.
— На Эви это не похоже — оставаться в школе, когда она могла неплохо провести время у нас.
— О, она хорошо проведет… то есть я хочу сказать, что ей нравится заниматься латынью.
— Ты намекаешь, что она не собирается заниматься латынью, так?
— Я обещала не говорить.
— Похоже, мне надо в этом разобраться сейчас же. Где Эви?
— В школе.
— Почему?
— Не могу сказать. Я дала клятву.
— Мне нужен правдивый ответ на мой вопрос. Ты слышишь меня, Элен?
— Да, но…
— Пожалуйста, никаких «но».
— У нее… у нее есть мальчик.
— Вот как? Продолжай.
— Она не хочет, чтобы ее родители узнали о нем, потому что он мексиканец.
— Мексиканец!
— Он работает на ранчо, где выращивают лимоны, недалеко от нашей школы. Когда гасят свет, она вылезает из окна и встречается с ним в лесу. — Элен заплакала. — Я не хотела рассказывать. А ты меня заставил. Теперь я лгунья!
* * *
Мисс Кларво лежала в постели, закрыв лицо локтем правой руки, как будто загораживалась от нахлынувших воспоминаний. Потолок опускался, стены сдвигались, пока не сомкнулись, заключив ее в гроб, крепкий, душный, запечатанный навеки. И с ней в гробу остались памятки о ее жизни: «Твое наказание в том, что ты — это ты и тебе придется жить наедине с собой». «Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви».
Дом стоял посреди окруженного невысокой стеной сада на Казмир-стрит в Вествуде. Гравированная табличка над дверным звонком гласила: «Миссис Аннабель Меррик, мисс Эвелин Меррик».
Дом нуждался в косметике, но женщина, открывшая Блэкширу, в ней не нуждалась. Она выглядела как жена фермера: пухлая, загорелая и румяная, однако одежда на ней была городская — изящный черно-белый полосатый костюм, под которым угадывалось такое же строгое нижнее белье.
— Мистер Блэкшир?
— Да.
— Я — Аннабель Меррик. — Она подала ему руку. — Входите, пожалуйста. Я как раз готовлю завтрак. Если вы не завтракали, могу добавить на сковородку еще одно яйцо.
— Я поел, спасибо.
— Тогда выпейте кофе. — Хозяйка закрыла за гостем входную дверь и провела его через гостиную в кухню. — Должна сказать, я была удивлена таким ранним звонком.
— Простите, если я поднял вас с постели.
— О нет. Видите ли, я работаю. В цветочном киоске гостиницы «Рузвельт». Вы в самом деле не хотите яичницы?
— Нет, спасибо.
— Несколько лет назад я развелась с мужем, а на алименты не прожить, так что я рада работе. Тем более, что это за работа, когда ты окружена цветами! Обожаю живокость. Эти синие цветы просто божественны.
Хозяйка дома поставила тарелку с яичницей и тостом на стол и села напротив Блэкшира. Держалась она совершенно непринужденно, как будто принимать незнакомых мужчин раньше восьми утра для нее самая естественная вещь на свете.
— Блэкшир — неудобная фамилия. Не бывает, что люди ошибаются и называют вас Блэкшипом?[6]
— Довольно часто.
— Пожалуйста, кофе. Вот сливки и сахар. Вы не сказали мне, чем вы занимаетесь.
— Акциями и облигациями.
— Акциями и облигациями? И вы хотите повидаться с Эвелин? О Господи, боюсь, вы ошиблись тропинкой. Ни одна из нас не в состоянии вложить в ценные бумаги ни доллара. Да еще Эвелин сейчас без работы.
