До рассвета еще оставалось больше часа. И даже тогда пройдет еще пара часов, прежде чем прямой свет дойдет донизу и нагреет камень. Но они вели себя так, будто день уже шел к концу. Перебрасываясь необязательными словами, они взялись за дело.
Открыв рюкзаки, они первым делом извлекли оттуда две старые веревки, взятые вдобавок к главным и все еще годившиеся для того, чтобы фиксироваться и буксировать груз. Вместе с двумя мотками новых веревок они давали им возможность пройти в первый день шестьсот футов, а также позволяли быстро спуститься, чтобы провести последнюю ночь на земле. Не то чтобы они всерьез собирались пройти сегодня шестьсот футов. В нижней части придется потрудиться. И в средней тоже. И у вершины. Как ни кинь, получается семь дней.
Пока Льюис переносил веревки туда, откуда предстояло начаться их восхождению, Хью приступил к сложному процессу заклеивания пальцев. На большой стене можно оставить много кожи. Льюис пользовался рабочими перчатками из воловьей кожи с отрезанными пальцами. Но Хью, более сильный в свободном лазании, на которого ложилось основное бремя лидерства, нуждался в большей свободе, чем могли позволить перчатки.
Сначала он намазал клейкой жидкостью суставы нижних фаланг и тыльную сторону ладони. Затем обмотал лейкопластырем, укладывая ленту хитрыми витками, каждый сустав по отдельности, чтобы распределить нагрузку на все суставы и одновременно защитить кожу. И напоследок он соединил замотанные пальцы широкими полосами пластыря, опоясывавшими ладони с внутренней и тыльной сторон. В результате рука походила на кулак боксера, изготовившегося к схватке. Если своевременно заменять отклеившийся пластырь, обвязка продержится много дней. За время восхождения все это схватится в плотную корку, которую нужно будет срезать ножом.
Хью согнул пальцы, а затем растопырил их, чтобы пластырь не сморщился раньше времени, и потянулся всем телом. Звезды на востоке стали редеть. Скоро черный цвет станет кобальтовым, а потом появятся пастельные тона. Но пока что они продолжали пользоваться налобными фонарями.
Хью надел на себя страховочные ремни и разложил кучкой предметы снаряжения, чтобы выбрать, что ему потребуется во время подъема на первую веревку. Льюис вынул стремена и жумары, чтобы лезть по веревке, и заново зашнуровал ботинки.
— Я готов, — объявил он.
В его голосе слышались и нетерпение, и беспокойство, и испуг. Он стремился начать восхождение, и его тон нервировал Хью!
— В таком случае можешь идти первым, — предложил Хью.
Льюис фыркнул.
— Так ты и позволишь отобрать у тебя твое драгоценное фамильное наследство! — Первый подъем был ему не по силам, и они оба это знали.
— Не скромничай, — подначил его Хью. — Держи хвост пистолетом. На свете случаются всякие чудеса. Я когда-нибудь рассказывал тебе: видел своими глазами, как горилла разогнулась и пошла. Это было удивительное зрелище. Конечно, она недолго так гуляла. Но выглядело потрясающе.
— Да, с твоей точки зрения, — огрызнулся Льюис, — и других таких же скелетов.
Даже сорок лет назад, когда ему совсем не требовалось качаться в тренажерных залах для поддержания формы, Льюис был слишком крупным для того, что он называл изящными телодвижениями. Он висел на руках с набухшими толстенными венами там, где более худощавые альпинисты — скелеты, или твигги,[16] как он их называл, — играючи взлетали наверх. Он походил на циркового силача, затесавшегося в компанию воздушных гимнастов. Его специальностью были бесстрашная работа на крюках и подъем на высоту больших грузов.
— Все еще задевает, да? — полюбопытствовал Хью.
— А ты видел, кто теперь ходит? Сплошь булимические уродцы с зубочистками вместо ног. Отрежь у меня все, что ниже пояса, и я смогу сделать все то же, что и они.
— Ты хочешь сказать, что я по сравнению с тобой всего лишь полчеловека?
— О нет, Гласс, к тебе это не относится. Ты всегда был королевским экземпляром. За исключением того недостатка, что у тебя нет ни бедер, ни икр.
Так, подтрунивая друг над другом, они сортировали и заново укладывали все, что разложили на земле. Их сборы шли по отработанному методу и не требовали никаких обсуждений — особенно после стольких совместных восхождений. У каждой вещи имелось свое определенное место, маленькие шли к большим, плоские ложились к спине, и оба альпиниста хорошо помнили, где что должно лежать.
Хью настолько привык к одиночеству, что восстановление товарищеских отношений давалось ему не без труда. Но пока они с Льюисом разбирали веревки, стремена и прочее снаряжение, он понял, что по крайней мере один человек в мире все еще помнит о том, что он из себя представляет и что любит. Осознав это, он вновь почувствовал радость, что отклонил авансы Рэйчел.
— Ну, парень, как ты думаешь, — спросил Льюис, завязывая рюкзаки со снаряжением своим морским узлом, — мы станем лучше после восхождения?
Льюис всегда задавал один и тот же вопрос. А Хью должен был ответить утвердительно и процитировать шекспировского принца Гарри.
— Мы же всегда становились лучше, — негромко ответил Хью, — после каждого восхождения. Ты просто не помнишь.
Ночную тьму словно прорезала рана — пурпурно-лиловая полоса, протянувшаяся вдоль нижнего края восточного неба. Оба заметили это и заторопились. Хью снял ботинки и зашлепал в носках вверх по склону, держа в руках тапочки для лазания, чтобы не пачкать новые подошвы из липкой резины.
Льюис надел на голову исцарапанный оранжевый шлем. Это удивило Хью — и потому, что Льюис прятал его до последней минуты, и потому, что каска на этом маршруте была совершенно не нужна. Стена имела такой сильный отрицательный уклон, что едва ли не все, что может посыпаться сверху, будет падать в лес на изрядном отдалении от подножия.
— Я обещал Рэйчел, — сказал Льюис, надевая шлем, и с непривычной робостью взглянул на напарника.
Впрочем, Хью знал, что это обещание Льюис дал скорее самому себе, пытаясь сохранить остатки иллюзии любви. Он не забыл, как шепотом разговаривал по ночам с портретами Энни, разговаривал с пустотой их дома в Дхаране, пока не сумел в конце концов избавиться от нее. Он разговаривал с картинами, с ее лимонным мармеладом и нутеллой, с ее записями Джоан Арматрэйдинг и Моцарта. Он даже купил новое постельное белье. Полная победа. Жизнь началась сначала.
И снова Хью порадовался, что не поддался нажиму Рэйчел вчера вечером. Она была права в своих последних словах. Возможно, Льюис благодаря потере, постигшей Хью, сможет понять, как жить дальше без нее. Сейчас в предрассветной темноте это казалось Хью гораздо важнее, чем любая красота или треволнения, которые эта женщина могла бы привнести в его жизнь.
Лиловая полоска налилась красным. Хью выключил фонарик. Деревья сделались серыми. Камень был серым. Его напарник тоже был серым. Но на высоте в две трети мили над ними вершина уже обрела слабый розовый оттенок.
Хью обулся и крепко затянул шнурки. Льюис уже размотал один моток веревки в свободную бухту, и Хью прикрепил к себе конец.
— Пойдешь без света? — спросил Льюис.
Он отступил от скалы, встал там в прочную стойку. Веревка соединяла его с Хью.
— Свет ничего не даст. Или я вспомню, как туда попасть, или нет. — Сейчас все решала память. Если она подведет, то ничего не получится.
Хью подошел вплотную к стене и принялся ощупывать кончиками пальцев гладкую поверхность. Этим утром ему придется, как слепцу, полагаться на осязание. Чтобы найти секретный проход, требовалась острота ощущений.
Даже при полном свете дня зацепы укрывались от обычного зрения. Это было одной из важных составляющих славы Анасази. Чудовище не имело никакого отчетливо видимого рельефа, никаких трещин, или выступов, или слоистости. Альпинисты давно точили на него зубы. Хью провел много дней, просто сидя и глядя на немой камень, однажды он даже устроил себе голодовку в надежде вызвать видения. Изменчивые тени постепенно показывали ему то впадину, то прослойку, то кристаллический выступ. А потом все шло как в сказке — стоило лишь коснуться какой-либо из этих потаенных опор, как она обращалась в реальность.
Он продолжал ощупывать скалу, стараясь найти не только опоры, но и самого себя. Собственное тело казалось ему чрезмерно грузным. Обе ноги были словно прикованными к земле, как если бы какой-то инстинкт настойчиво предостерегал его от восхождения. Впрочем, страх был совершенно естественным; странно было бы не испытывать его. Мысли шли по накатанному пути.
Обезьяна лишилась шерсти и слезла с деревьев на землю. Стены предназначались не для людей. Обычных людей. Далеко не в первый раз он вел с собой этот спор.
Но сегодня страх был куда сильнее, чем обычно. Хью стоял спиной к Льюису, который ждал, держа веревку в руке. Его пальцы продолжали поиск. Говори, Гласс, а не то навеки успокоишься.
