рассуждали! Ты вот давеча мне про себя рассказывал, про охоту свою, про закон и про твое отношение ко всему этому миру, такое… особенное. Мол, моя жизнь, мои правила, да? Хорошая такая позиция, красивая, сильная, если во всё это не вникать очень уж глубоко. Но ведь она и ответственность за собой влечет и ответственность не маленькую. Ведь нельзя же одной и той же бумагой и жопу себе подтирать и на ней же стихи к любимой строчить. Вернее, можно, конечно, чисто физически можно, но ведь это не элегантно, Санек, получается, не богемно. Понимаешь?
– Нет…
Андрей развел руками.
– Ну соберись ты с мыслями, Алехандро! Давай, последнее мыслительное усилие с твоей стороны! Ведь ты любишь пофилософствовать, других на путь истины поставить, да и себя показать ты не прочь был. Ведь это общество вокруг тебя, ведь ты по нему топтался. Законы, нормы нравственности, мораль… Ведь всё это ты отправил на свалку. Ведь это всё не для тебя, для насекомых, для тварей дрожащих, для тех, кого на один горшок с господами не пускают. Ведь ты-то другой! Ты ведь бог, причем такой, не этот христианский, вечно задрипанный и измученный, а олимпийский, с бицухой, как у культуриста, с хером, как у быка с картины Пикассо и с внешностью как у Брэда Питта, до того, как он Анджелину повстречал, естественно. Ты думал, что ты мог рубить направо и налево. Ты ведь охотник! На всё остальное тебе посрать, ты так решил и всё! Закон это там, для отморозков всяких, но никак не для тебя. Ну что ж, позиция сильная, позиция имеющая полное право на существование, если, конечно, смотреть на мир твоими глазами. Нет больше закона, есть лишь ты против всего остального мира. И долго этот мир стоял перед тобой на коленях, не молился только, а так, со ртом открытым стоял, пока ты ему туда это… жезл свой царский засовывал. Ну а теперь чуть дальше давай зайдем. Уж философствовать, так по полной, – Андрей снова засмеялся, но почти сразу остановился и лицо его приняло прежнее серьезное выражение. – Представь, что в этом мире ты такой не один. Представь, что вдруг из оставшихся семи миллиардов людей появляется еще парочка таких же просветленных вроде тебя. Типа буду делать что хочу, ибо я есмь бог, а все остальное это так, биомасса, созданная лишь для моей потехи. И ведь возможно это, чисто теоретически, ну даже математически, скорее, возможно. Ведь числа-то какие – миллиарды. Уж один из миллиарда – так это точно будет. Отношение этих избранных к прочему фекальному сброду мы уже с тобой уяснили, а вот между собой-то они как будут относиться? Ведь один бог и второй бог, и оба любят головы направо и налево рубить, и вот тут-то проблемка у нас и начинает вырисовываться. Ну а теперь представь себе, что их не один и не два, а десятки тысяч, сотни, может даже, миллионы. Ведь они глотки друг другу грызть начнут, ведь они мир спалят, ведь они… – тут Андрей подмигнул Александру, – …ведь они уже друг на друга охотиться начнут!
Ветер усиливался. Он гнул ветви высоких деревьев, он разгонял волны и разбивал их с шумом о камни внизу. Несколько чаек подлетели к двум стоявшим на краю людями и зависли над ними. Но эта дискуссия о добре и зле, как и всё происходившее, по всей видимости, не представляло для них никакого интереса и они, резко развернувшись, подгоняемые сильным потоком ветра, быстро скрылись где-то в серой мгле. Андрей сделал несколько шагов в сторону Александра, чтобы он лучше мог слышать его. Александр же, наоборот, двинулся чуть назад, почти к самой пропасти. Вернее, пропастью это назвать было нельзя. Это было метра три-четыре над камнями. Умереть при падении на них, конечно, было вещью маловероятною, если не разбить голову, но это падение было бы точно чревато сломанными конечностями и многочисленными ушибами.
– Послушай, Андрей. Вернее, Антон, – Александр снова провел по окровавленному лицу своей грязной рукой. – Как тебя зовут… я даже не знаю твоего имени.
– У меня нет имени, командир, и фамилии тоже нет. У меня нет даты рождения, у меня нет ничего. Я не существую, я как чёрт – обо мне все говорят, но меня никто не видел.
– Андрей… давай так, – проговорил Александр. Голос его уже звучал спокойнее, инстинкт самосохранения, который потерял он в диком отчаянии при виде того, как умирали его дети, снова пробуждался в нем, он снова чувствовал желание жить, снова был готов на всё, чтобы только покинуть этот остров хоть и не невредимым, но хотя бы живым. – Про отца твоего я тебе говорил уже. Не прав он был… не прав и я. Мы все тогда в этой грязи плавали. Времена такие были, понимаешь, времена непростые. Верить нельзя было никому, не было друзей, были лишь группы по интересам. Отец твой моим лучшим другом был. Мы знали друг друга с детства, со школы знали, вместе за партой одной сидели. Был у нас еще третий друг, Петька… Петро. Так вот мы вместе тогда, все втроем всё это дело вертели. Петро и был тем, кто…
– Знаю, знаю, командир! – голос Андрея снова поднялся и снова на лице его засветилась прежняя улыбка. – Витьку ведь Петька тогда и угандошил. Знаю, всё это я и без тебя уже знаю. Но к батьке-то моему ручонки свои не он потянул, а?
– Не он… я. Но без его помощи ничего бы этого тогда не было… он тогда мне всё это подсказал, не он бы, не было бы нас там. Не он бы, дружили бы мы и сейчас с Ромкой.
– М-м-м-м, как мило, прямо история из книги. О долгой и светлой любви, прям роман у вас был какой-то. Не друзья, а любовники!
– Что было то было, Андрей, и теперь мы оба в расчете. Даже больше. Я твоего отца завалил, ты… ты всю мою семью прикончил. Человек ты не злой, это видно, за отца мстил, это я уважаю, но… но детей-то зачем… – он снова опустил голову вниз и снова на несколько секунд замолчал, проталкивая вниз комок из горла, но слезы уже не текли по его щекам. Они уже высохли или просто закончились. – Ты мне уже отомстил. Даже больше. Один против всей семьи, ведь это… это больше чем размен получился. Забудем давай всё это, разойдемся давай. Бери деньги, бери вещи, дома мои бери… все
