— Христ, — произнес он на выдохе.
— Видишь? Всегда можно что-нибудь сделать.
— И ты думаешь, что действуешь как разумный человек?
Он вяло, лениво обернулся, чтобы увидеть сырое месиво на полу.
— Смотри, — сказала она примиряясь. — Все, что я хотела, это поговорить. Такая ли это большая просьба? Я буду ждать тебя у себя в комнате, — она сделала шаг в сторону гостиной. — Пожалуйста… — прокряхтел на выдохе ее полный одиночества голос.
Неохотно, но с любопытством он последовал за ней по ступенькам в ее комнату. Она открыла дверь и жестом показала ему, чтобы он вошел. У нее на столе стояла бутылка джина, из-за которой выглядывал стакан.
— Вот она помощь, — сказала она. — Это от меня.
Первая мысль, которая у него возникла — Ади, с ее секретами, пила так же, как и он, но моментом позже он понял, что это было невозможно — кто угодно, но только не Ади.
— Нет, эта бутылка не моя, — сказала она. — Я бы не стала такое пить, как и что-нибудь еще в этом мире. Даже не знаю, как оно ко мне попало. Это нечто похожее на взятку друг другу. Но я взяла это для тебя, и это еще одна взятка. Так о чем мы говорим? Если собираешься пить, то делай это со мной — не один. Я больше не могу быть одна в этом доме.
И вдруг ему расхотелось пить. Глаза стали влажными, и он нащупал в кармане заблудившийся обрывок салфетки. Он задумался о том, какими жалкими они стали — пьяница брат и одинокая, заброшенная, никому ненужная сестра, припрятавшая бутылку джина, чтобы, наконец, о чем-нибудь поговорить с братом.
— Нам пора что-нибудь с этим делать, Бадди, — сказала она. — Мы не можем больше продолжать так. Вспомни о грехе равнодушия.
Бадди отрицательно качнул головой. Он лишь смутно припоминал уроки религии, проводимые вечерами по понедельникам в подвале церкви Святой Дафны. Старый отец О'Брайан на них растолковывал Библию, Десять Заповедей и что-то еще. Бадди уделял всему этому поверхностное внимание. Сами эти уроки казались ему до невероятности смешными. Мать настаивала, чтобы они вдвоем с Ади посещали эти уроки. «Ее мучает совесть», — поделилась как-то Ади своим предположением. Их мать была католичкой, а отец — пресвитерианцем, если он вообще во что-нибудь верил. Он редко появлялся в церкви. Мать отводила их на воскресную службу и на уроки Христианской Доктрины по понедельникам вечером. Пока два-три года тому назад она не махнула на все это рукой, хотя все равно заставляла их двоих приходить на утренние службы, проводимые по воскресениям, или иногда по субботним вечерам. Субботние вечера были еще хуже утренних воскресных месс.
— Грех равнодушия — это грех бездействия, — сказала Ади с уверенностью в своей правоте. — Думаю, что войны начинались из-за того, что кто-нибудь не предпринимал ничего, чтобы их остановить. И мы ничего не сделали, чтобы хоть как-то остановить происходящее между Ма и Па.
— И что бы мы сумели сделать? — спросил он, продолжая смотреть не на нее. Его глаза продолжали быть влажными, фокусируясь на окне и на желтой пластиковой бабочке, закрывающей собой дыру в полотне ширмы.
— Не знаю, но об этом надо поговорить — о возможностях. Что заставило его осознать, что Ади бредила возможностями, будучи всегда в трезвом уме, а он мог об этом задуматься лишь, когда был пьян. — Ладно, поговорим…
— Может, сначала тебе нужно выпить? — спросила она.
Слово «нужно» его будто ужалило, и его чуть не передернуло. Был ли в этом ее сарказм? Но, видя ее лицо, он уже знал, что она была с ним открыта и честна.
— Нет, — ответил он, и обрадовался тому, что сумел сказать «нет». — Послушаем о возможностях.
Ади плюхнулась на кровать, сложив ладони в лодочку, чтобы подпереть подбородок, а Бадди отошел к окну и увидел старый стол для пикников, который давно уже следовало бы покрасить. Рядом ржавел мангал. Семейные ужины на свежем воздухе давно уже канули в лету, сохранившись в тусклых воспоминаниях о добром.
— Может, — начала Ади. — Нам следует составить план.
— Какой еще план? — почти отрешенно проронил Бадди, продолжая пялиться во двор.
— План о том, как закончить весь этот сумасшедший разброд между Ма и Па. Может, мы сможем что-нибудь предпринять, чтобы они снова были вместе? Хотя бы, чтобы друг с другом поговорили… — начала излагать она. — Может, устроить им встречу на «на нейтральной территории», например, в ресторане. Пусть с ними будет эта женщина, девочка, — на лице Ади не скрывалось презрение, когда она говорила о ней, но в ее словах был какой-то резон. — Если она будет видеть нас, его сына и дочь, то возможно он предстанет перед ней в другом свете.
Конечно, все это не представлялось возможным. И он пытался подобрать слова так, чтобы не задеть ее чувств и чтобы не сломать ее внезапную близость.
— Ади, это сладкий сон, мечты. Звучит замечательно, но я не думаю, что это как-нибудь сработает. Та женщина, девочка… ты не можешь рассчитывать на то, что это как-то изменит ее взгляды на жизнь, даже если она нас увидит. Она знает, кто мы. И свести маму и отца за один стол… ты думаешь, это что-нибудь изменит? Если бы такое было возможно, то оно произошло бы уже давным-давно. Кто знает, когда у них все это началось? Может, Ма и Па разошлись еще задолго до того, как он встретил эту…
— Может, мы можем высказать им то, что о них думаем? — ее голос зазвучал ярче и чище, настолько чисто, как это могло быть только перед тем, как она заплачет. Они оба засмеялись. И это был хрупкий смех, заполнивший звонкое пространство комнаты. Они смотрели друг на друга, и Бадди видел, как что-то они уже сделали, наконец, лед тронулся. Это была еще не дружба, но уже хоть в чем-то между ними наступило согласие.
— Знаешь, кто мы, Бадди? — уныло спросила Ади.
— Кто? — осторожно спросил Бадди, несколько не будучи уверенным в новой Ади.
— Жертвы. Жертвы плохого отношения к детям.
— Подожди минутку. Ма и Па ни разу нас физически не наказывали, — он нахмурился, и вдруг его осенило. — Разве ты что-нибудь такое помнишь, Разве отец…
— Я не об этом, — снова сопротивлялась она, снова став на момент прежней Ади — «язвой», «геморройной» младшей сестрой. — Я не о сексуальном и не физическом, а о морально плохом отношении, если правильно выразиться — по-человечески плохом. Но это плохо лишь в одном. Развод. Семья разрушена. Отец и мать настолько эгоистичны, каждый сам по себе, отчего и игнорируют детей…
— Они не игнорируют нас, — возразил Бадди, не будучи уверенным, что защищает их. — Мама с нами, отец — он тоже не пропал — высылает чеки на двадцать пять долларов, и это каждую неделю.
— Я не о том, что они вообще нас игнорируют. Они игнорируют боль, которую причинили нам, все, что скрыто от глаз, но не обходит нас, их детей, то, что происходит с нами после всего.
Бадди ненавидел споры, противостояния, а также он не любил выражение чувств, будто, проявляясь, чувства уносили прочь все сущее, что было в словах. Ему не хотелось говорить о чувствах. Его желание было, наконец, завершить этот разговор и уйти прочь.
— Слушай, Бадди, я уже трижды плакала. Если помнишь, когда мне было девять лет, я тогда сломала руку, я не плакала. Мне было больно, это был ад, но я не плакала. Но я плакала трижды, когда ушел папа. Я рыдала ночи на пролет.
В ее глазах собрались слезы, и она отвернулась, продолжая хлопать в ладоши, будто бейсбольный подающий перед тем, как кинуть мяч отбивающему. Его младшая сестра и ее жалкая пародия на бейсболистку, просто потому что она изо всех сил старалась не показать слез.
— Ненавижу их, ненавижу их… — бормотала она, не поворачиваясь к нему лицом и продолжая хлопать в ладоши.
Он смотрел на бутылку, стоящую на бюро, и выглядывающий из-за нее стакан. Он потянулся к ее плечу, но не смог к нему прикоснуться, снова попытался, снова опустил руку. Он потянулся к бутылке, но также остановился.
— Не надо их ненавидеть, Ади, — сказал он. — Как бы то ни было, мама остается с нами. Ушел лишь отец.
— Но он не собирался уходить, и не собирался кем-нибудь увлекаться, если бы между ними все было в порядке, — она повернулась к нему лицом. — Почему она не удержала его?
«Между нами есть заметная разница», — подумал Бадди. — «Ади всегда борется, а мать — нет, как и я».
Он плыл по течению, неважно, куда оно приведет. Как и с Гарри Фловерсом. Он просто шел за Гарри взрывать почтовые ящики или в тот дом, чтобы оставить за собой невообразимый ужас.
— Не знаю, — сказал он, почувствовав себя бесполезным.
— Бедный Бадди, — почти прошептала она. Ее голос звучал жалко и тоскливо.
Ему нечего было сказать в ответ, и он направился к двери. Ему не хотелось ее утешать, делить с ней содержимое бутылки. Он даже не стал с ней откровенничать, может, он сделает это позже. Все, что он теперь знал, это то, что он хочет удалиться из дома, оказаться с «друзьями» в центре города, и чтобы это заставило его забыть обо всем, что он упустил в жизни.
