— Говорят, раньше у змеи, был сладкий голос, как у птицы, но жалила она так же смертельно, — буркнул себе под нос старик, поднимаясь на ноги и делая знак остальным следовать за ним.
Шварцман сохраняя на лице самое серьезное выражение дурашливо поклонился ему вслед.
Когда он вышел из душной, саманной развалюхи на улицу, ноги еще чуть подрагивали в коленях, так и, норовя подломиться. Не прошел даром разговор с братьями-мусульманами. Прислонившись к нагретой солнцем стене, он остановился, подставляя лицо острым, жалящим как пики лучам, пытаясь прийти в себя. За закрытыми веками огненными сполохами метались яркие радужные мушки. Сколько он так простоял, Шварцман не помнил, голова была будто налита изнутри свинцовой тяжестью, противно ворочалось что-то мерзкое внизу живота и отчаянно хотелось хлопнуть залпом стакан холодной водки, чтобы разом разжались сдавившие душу тиски. В итоге отпустило и без запретного для правоверного напитка, только нервно и мелко продолжало пульсировать правое веко. Тряхнув головой, Шварцман огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, в каком направлении ему двигаться из этого полуразвалившегося лабиринта убогих построек. Быстрая, едва заметная тень, метнулась за обломок глиняного забора, уходя из поля зрения. Показалось? Ну нет, это вряд ли.
Сделав вид, что ничего не заметил, Шварцман, устало волоча ноги, побрел вдоль узкой, воняющей нечистотами улочки. Подойдя к первому же перекрестку, он остановился в нерешительности, соображая, куда идти дальше. Задумчиво потянул из кармана платок, вытер вспотевшее на жаре лицо. Ага! Есть! Зажатый в платке маленький кусочек зеркала четко отразил прижавшуюся к стене дома детскую фигурку в выгоревшей майке и шортах. Давешний посланец «уважаемых людей» добросовестно продолжал отслеживать перемещения палестинского студента. Что ж, все правильно, береженного Бог бережет, ну или Аллах, что в принципе одно и то же. Конечно, нельзя бросать бесконтрольно человека, с которым вечером назначена встреча, мало ли куда он может направиться после такого свидания, может быть прямиком в полицию. Молодец товарищ Муммит, все правильно сделал. Решив без нужды не мучить ни себя, ни юного шпиона, Шварцман, старательно не замечая неумелого соглядатая, направился прямиком к дому старого Мустафы. Точнее попытался направиться прямиком, что не слишком-то получилось, пришлось-таки изрядно поплутать по трущобам, проклиная и устроившего в таком месте встречу Муммита, и его людей, и все движение «Фатх» в целом. Пару раз лишь серьезное волевое усилие позволило ему удержаться от того, чтобы просто не остановиться где-нибудь за углом, подождать крадущегося по пятам мальчишку и потребовать от него указать обратную дорогу. Но всему в этой жизни приходит конец, пришел он и замусоренным кварталам городской бедноты, свернув в очередной раз на каком-то перекрестке, Шварцман увидел впереди вполне нормальную городскую улицу, явно ведущую к центру.
К его несказанной радости оба «палестинских студента» оказались дома. Как потом выяснилось Айзек Кацман, в тот день вернулся с городского рынка, где толкался в надежде на установление каких-либо интересных в оперативном плане контактов раньше обычного, из-за банального расстройства желудка. При местной антисанитарии не мудрено. А старший их тройки Мотя Левинзон вообще в тот день не планировал никуда выходить, решив основательно прощупать их квартирного хозяина. В итоге, когда запыхавшийся Шварцман вихрем ворвался в просторную гостиную на первом этаже. Мотя и старый Мустафа блаженствовали, по очереди затягиваясь ароматным дымом высокого кальяна, перед каждым стоял изящный серебряный поднос с чашками кофе и сладостями. Неторопливая беседа длилась уже несколько часов. Мустафе торопиться было некуда, а Мотя, понятно, тоже согласен был беседовать со старым арабом хоть до утра лишь бы услышать в результате хоть что-нибудь интересное. Явление Шварцмана, прервало очередную арабскую байку из цикла «Тысячи и одной ночи», которыми словоохотливый хозяин с удовольствием потчевал гостей. Мотя, только глянув на лицо младшего товарища, тут же вскинулся с горы мягких подушек, на которые секунду назад удобно облокачивался левой рукой.
Вообще-то начальник звался, конечно, не Мотя, а Мотл и со всем приличествующим случаю уважением, но каждый, кто хоть раз воочию видел его оттопыренные уши и добродушно-наивную физиономию, официальное обращение мог применять по отношению к нему лишь с недюжинным усилием. Так и повелось Мотя, да Мотя, сначала за глаза, а потом выяснилось, что сам начальник против такого сокращения ничуть не возражает. Сейчас, правда, он вовсе не Мотя, точно так же, как Шварцман — Саид-Мухаммад.
— Что случилось, Саид? На тебе лица нет. Встретил привидение?
— Почти. Пойдем наверх, надо поговорить. Простите, эфенди, — Шварцман учтиво поклонился Мустафе. — Я заберу этого пустоголового ишака, он наверняка уже утомил Вас своей глупостью.
Мустафа хитро подмигнул ему и важно закивал головой, соглашаясь отпустить своего собеседника.
Когда они, наконец, уединились в своей комнате на втором этаже дома. Шварцман проверив, нет ли кого-нибудь в коридоре, шепотом, сбиваясь и заикаясь от волнения, рассказал Моте о случившемся. Старший слушал внимательно, старался не перебивать и терпеливо ждал, если Шварцман вдруг начинал путаться и перескакивать с одного на другое. В разгар повествования, в коридоре под чьей-то неосторожной ногой скрипнули половицы. Шварцман дернулся было к двери, но Мотя успокоил его коротким жестом, призывая оставаться на месте. Тревога действительно оказалась ложной, что-то недовольно бурча себе под нос, порог комнаты переступил Айзек.
— Клянусь бородой пророка, на местном рынке продают такую отраву, что ни один мусульманский желудок не в состоянии качественно ее переварить, — мрачно объявил он во всеуслышание, держась рукой за вздувшийся живот.
Против ожидания не услышав привычного смеха, третий член группы «мистааравим» удивленно оглядел своих товарищей.
— Не понял, почему такое пасмурное настроение? Случилось еще что-то страшное, кроме моего поноса?
— Закрой дверь и иди сюда, — коротко распорядился Мотя.
Причем сказано это было таким тоном, что Айзек мгновенно перестроился на нужную волну, став разом собранным и деловитым. Даже его выпучивавшийся секунду назад надутым барабаном живот, вдруг сам собой втянулся внутрь, став привычно впалым и мускулистым.
Несколькими сжатыми фразами Мотя ввел его в курс дела, и вопросительно покосился на Шварцмана.
— Продолжай.
— Да, собственно, на этом и все. Дальше они ушли, а я подождал немного и домой. До самого дома меня вел тот мальчишка, что подходил вначале на улице. Думаю, он и сейчас где-нибудь здесь ошивается, наблюдает за домом. Также есть основания полагать, что информация о нас утекла от Мустафы. Этот Муммит спрашивал, почему меня зовут Шура. Здесь меня так называли только вы двое. Слышать это мог один Мустафа.
— Молодец, соображаешь, — коротко похвалил Мотя. — Давай теперь по деталям…
Не меньше часа он гонял его, заставляя вспоминать малейшие детали разговора, поведения террористов их внешности, выжимая из памяти то, чего казалось там и быть не могло. Шварцман сам удивлялся, сколько дополнительной информации смог выдать после этого допроса. Наибольшее внимание старшего привлек, как ни странно вовсе не Муммит, а террорист с обожженным лицом и кожаной полумаской. Он настойчиво возвращался к нему раз за разом, требуя все новых и новых подробностей о нем, уточняя уже сказанное, пытаясь выяснить что-то новое. При этом Мотя периодически бросал многозначительные взгляды в сторону молча слушавшего Айзека, и тот то и дело отвечал ему подтверждающими кивками. В конце концов, Шварцману эти переглядки порядком надоели, и он открыто возмутился:
— Хватит уже гримасничать у меня за спиной, может старшие братья поведают юному палестинцу, что вызывает у них такое оживление?
— Есть причины, не обижайся, — не принимая шутливого тона, совершенно серьезно отозвался Айзек.
— Тем более, раз есть причины, может, и мне о них неплохо было бы знать?! — медленно закипая, произнес, пристально глядя в глаза старшему Шварцман.
— Дело в том, — нехотя принялся объяснять Мотя. — Что этот твой одноглазый очень смахивает на одного нашего старого знакомого. Про Муммита и Зуфара ни я, ни Айзек никогда раньше не слышали, так что они, скорее всего, просто мелкая сошка. А вот одноглазый с твоих слов очень сильно похож на некоего Али Кинжала. Весьма интересного типа, профессионального террориста и наемника, приговоренного к смертной казни в нескольких странах.
— Да ладно, — пренебрежительно махнул рукой Шварцман. — Мне он опасным не показался, так обычный психопат. Старик смотрелся гораздо более угрожающе, да и слушался его этот ваш Али, как собачонка.
