А теперь, оказывается, у них необыкновенная любовь. Откуда бы ей взяться?
Эшли вспомнила, с каким каменным лицом он покидал ее квартиру, и поежилась.
Другие мужчины, с которыми ей случалось провести ночь, уходили либо сердитыми, либо настроенными оптимистично и даже с некоторой бравадой. О’Коннел же повел себя иначе. Он заморозил ее своим молчанием и удалился. Как будто был уверен, что уходит ненадолго, подумала она.
Пока она спала и долго мылась в ванной, он мог делать у нее за спиной все, что угодно. Был ли выключен ее компьютер? Что лежало на письменном столе? Какие номера и пароли он узнал? Что он успел разнюхать?
Вопрос был непраздный, но она даже боялась над ним задумываться.
Комната опять закружилась у нее перед глазами. Эшли вскочила, кинулась в ванную, склонилась над унитазом, и ее вырвало.
Умывшись, Эшли села на краю кровати, набросив на плечи одеяло, и стала думать, что ей предпринять. Она чувствовала себя как жертва кораблекрушения, выброшенная на берег после многодневного кружения по морю.
Чем дольше она так сидела, тем больший гнев ее охватывал.
По ее разумению, Майкл О’Коннел не имел никакого права претендовать на что-либо и требовать от нее ответных чувств. Его речи о вечной любви были просто смешны.
В принципе Эшли относилась к людям с пониманием, она не любила конфликтов и старалась избегать их. Но эта дурь — другого слова она просто не могла подобрать, — спровоцированная единственной проведенной вместе ночью, зашла слишком далеко.
Она отбросила одеяло и поднялась на ноги.
— Черт побери! — произнесла она. — Пора с этим кончать. Сегодня же. Хватит с меня этого идиотизма!
Она подошла к письменному столу и схватила мобильник. Не думая о том, что будет говорить, она набрала номер О’Коннела.
Он ответил практически сразу.
— Привет, крошка, — произнес он чуть ли не весело.
Его фамильярность разозлила Эшли.
— Я тебе не крошка.
Он ничего не ответил.
— Слушай, Майкл, давай с этим кончать.
Он опять не откликнулся.
— Кончим с этим, ладно?
Снова молчание. Она даже не была уверена, слушает ли он ее.
— Майкл?
— Да, я здесь, — холодно бросил он.
— Все это позади.
— Я не верю тебе.
— Между нами все кончено, слышишь?
Последовала пауза, затем он сказал:
— Я так не думаю.
Эшли открыла рот, чтобы ответить, но поняла, что он отключил свой телефон.
— Вот скотина! — выругалась она и снова набрала его номер.
— Хочешь еще раз попытаться? — спросил О’Коннел.
Она набрала в грудь воздуха.
— Ну ладно, — произнесла она сухо. — Если не хочешь по-хорошему, придется действовать жестко.
Он рассмеялся, но ничего не ответил.
— Давай встретимся где-нибудь за ленчем.
— Где? — спросил он.
Эшли задумалась на секунду, выбирая подходящее заведение. Лучше, если это будет знакомое и многолюдное место, где ее знают, а его нет, где она будет чувствовать себя в своей стихии. Там ей легче будет найти слова, чтобы отвадить его раз и навсегда, подумала она.
— В кафе художественного музея, — ответила она. — Сегодня, в час. Идет?
Она, словно наяву, видела, как он ухмыляется, и ее пробрала внезапная дрожь, как будто из приоткрытого окна вдруг потянуло сквозняком. Очевидно, ее предложение было принято, потому что О’Коннел прервал связь.
* * *
— Мне кажется, — сказал я, — что тут бо́льшую роль играло умение предвидеть опасность. Они должны были осознать, что происходит.
— Да, — ответила она. — Однако это легко сказать, но не так-то легко сделать.
— Разве?
— Да. Всем нам кажется, что мы можем распознать появившуюся на горизонте опасность. Ее действительно нетрудно избежать, если она снабжена звонками, свистками, красными сигнальными огнями и сиренами. Но гораздо труднее сделать это, если не знаешь толком, с чем имеешь дело.
Она задумалась на миг и поднесла к губам чашку чая со льдом.
— Эшли знала, — заметил я.
Она покачала головой:
— Нет. Она была не только напугана, но и раздражена, и это мешало ей увидеть, в каком отчаянном положении она находится. И в конце концов, что она знала о Майкле О’Коннеле? Совсем немного. Гораздо меньше, чем он знал о ней. Интересно, что Скотт, находясь дальше всех от центра событий, лучше понимал истинный характер происходящего, потому что он — по крайней мере, сначала — прислушивался к голосу инстинкта.
— А Салли и ее партнерша Хоуп?
— Они в тот момент еще не испытывали страха. Правда, так было недолго.
— А что чувствовал в это время О’Коннел?
Она задумалась.
— Они не понимали его, по крайней мере тогда.
— Чего именно не понимали?
— Что он стал извлекать из всего этого удовольствие.
Когда Скотт не смог дозвониться до Эшли ни по городскому, ни по сотовому телефону, он начал волноваться и даже немного вспотел, но стал убеждать себя, что это ничего не значит. Середина дня, она куда-то вышла, а зарядку к мобильнику, как обычно, не взяла с собой.
Так что, оставив на автоответчике сообщение: «Просто интересуюсь, как дела», он откинулся на спинку стула и стал с беспокойством думать о том, надо или не надо ему беспокоиться. Почувствовав, что пульс его учащается, Скотт поднялся и стал мерить шагами свой маленький кабинет. Затем снова сел и попытался заняться работой — ответил по электронной почте на вопросы студентов, распечатал пару статей. Короче, пытался убить время, хотя не был уверен, что оно у него есть.
Вскоре он стал, слегка раскачиваясь на стуле, вспоминать эпизоды из детства Эшли, связанные с чем-нибудь плохим. Когда ей было чуть больше года, у нее открылся сильный бронхит, подскочила температура, она беспрерывно кашляла. Он держал ее на руках всю ночь, пытаясь успокоить, найти ласковые слова, которые смягчили бы сухой, отрывистый кашель. Дыхание девочки становилось все более затрудненным и поверхностным. В восемь утра он позвонил в детскую поликлинику, и ему велели сейчас же принести ребенка. Врач послушал Эшли и, обратившись к Скотту и Салли, сердито спросил, почему они не вызвали «скорую» раньше.
— Что?! — воскликнул врач, услышав ответ. — Вы думали, что, продержав ребенка всю ночь на руках, вылечите его?
Скотт ничего не ответил, хотя именно так он и думал.
Разумеется, антибиотики были более верным средством.
После их развода Эшли жила попеременно то у отца, то у матери. Когда она бывала у Скотта и задерживалась где-нибудь вечером, он метался взад и вперед по квартире, воображая самое худшее: автомобильные аварии, нападения, наркотики, алкоголь, секс — все опасности, подстерегающие подростка. А Эшли отчасти выражала этим свой протест — неизвестно только, против чего. Он знал, что Салли в таких случаях ложилась спать. Беспокойство изматывало ее, она никогда не умела справляться с ним. Можно подумать, что если будешь спать, то ничего плохого не случится.
Это злило Скотта. Он всегда чувствовал себя одиноким, даже до их развода.
Схватив карандаш, он стал яростно крутить его в пальцах, пока не сломал.
Скотт решил, что сидеть так и изводить себя бессмысленно. Надо предпринять какие-то шаги, пусть даже неверные.
Эшли пришла на работу минут на десять раньше обычного, подгоняемая гневом. Мысли о Майкле О’Коннеле изменили ее обычную ленивую походку; сжав зубы, она настроилась на быстрые и решительные действия. Секунды две она смотрела на гигантские дорические колонны по бокам от входа в музей, похожие на крепостные башни, затем бросила взгляд на противоположную сторону улицы. Эшли была довольна собой. Здесь она работала, здесь был ее мир, а не его. Ей было хорошо среди произведений искусства, она понимала их, ощущала энергию каждого мазка кисти. Картины, как и сам музей, были огромны, занимали значительное пространство стены и доминировали над окружающим. Они внушали трепет многим посетителям, превращая в карлика всякого, стоящего перед ними.
Она была довольна. Самое подходящее место, чтобы избавиться от идиотских притязаний Майкла О’Коннела. Все вокруг принадлежало ее миру, здесь не было ничего, принадлежащего ему. В музее он почувствует себя маленьким и незначительным. Она предполагала, что их свидание пройдет быстро и относительно безболезненно для обоих.
Эшли настроилась на встречу. Она будет держаться вежливо, но твердо и не пойдет ни на какие уступки.
