Я заблудился в бетонных джунглях и вынужден был спросить дорогу, после чего наконец нашел нужную мне лестницу, спускавшуюся к довольно убогому кафе со столиками на улице. Осмотревшись, я увидел профессора Коркорана, махавшего мне из-за столика в более или менее тихом углу.
Обменявшись рукопожатием, мы обсудили невиданную для этого времени жару и перешли к делу.
— Итак, — произнес профессор, усевшись на свое место и сделав большой глоток из бутылки с водой, — чем конкретно я могу быть вам полезен?
— Я надеюсь, вы помните некоего Майкла О’Коннела? Он посещал два ваших семинара по информатике несколько лет назад.
— Ну еще бы! — кивнул Коркоран. — Хотя я вовсе не обязан помнить всех, кто у меня учился, так что это говорит само за себя.
— Что вы хотите этим сказать?
— Десятки — нет, сотни студентов посещали за последние годы те два семинара. Множество зачетов, множество выпускных работ, множество разных лиц. Спустя какое-то время они сливаются в единый образ студента в синих джинсах и перевернутой задом наперед бейсболке, работающего на двух работах, чтобы в конце концов выбиться в люди.
— А О’Коннел…
— Скажем так: меня не удивляет, что вдруг появляется человек и задает вопросы об О’Коннеле.
Профессор был маленький, жилистый, с редеющими волосами песочного цвета и в бифокальных очках. При нем был потертый, набитый до отказа коричневый парусиновый портфель, из кармана рубашки торчали ручки и карандаши.
— О’кей, — сказал я. — И почему это вас не удивляет?
— Я, в общем-то, всегда ждал, что вот явится какой-нибудь сыщик и начнет задавать вопросы об О’Коннеле. Или фэбээровец, или, может быть, помощник прокурора. Знаете, кто ходит ко мне на занятия? Те, кто совершенно справедливо полагает, что полученные здесь знания помогут им значительно улучшить их финансовое положение. Проблема в том, что чем больше знаний они приобретают, тем яснее им становится, как можно использовать их не по назначению.
— Не по назначению?
— Да, мягко говоря. Одна из моих лекций целиком посвящена различным видам компьютерного мошенничества.
— И О’Коннел?..
— Большинство ребят, которых привлекают, так сказать, темные делишки, — он хмыкнул, — представляют собой сами знаете что. Тупоумные переростки и абсолютные ничтожества. Занимаются хакерством, загружают видеоигры без лицензии, крадут музыкальные файлы и даже голливудские фильмы, прежде чем они выпускаются на DVD, и создают людям прочие проблемы такого рода. Но О’Коннел был другой.
— А какой?
— Он был гораздо опаснее и страшнее.
— Вот как? Почему?
— Дело в том, что компьютер был для него тем, чем он и является, — инструментом, орудием. Какие орудия выбирает преступник? Нож? Пистолет? Угнанный автомобиль? Зависит от того, какое преступление он собирается совершить, не правда ли? Компьютер в грязных руках может наделать не меньше бед, чем девятимиллиметровый пистолет. А у него, поверьте мне, руки были уж точно нечистые.
— Как вы это определили?
— Это было видно с первого взгляда. Знаете, как обычно выглядят студенты — растрепанные, слегка ошарашенные? А в нем была — как бы это сказать? — ну, словом, чувствовалось, что ему на все наплевать. Он был довольно красив, хорошо сложен. Но рядом с О’Коннелом возникало ощущение опасности. Как будто все, что его заботило, — это какая-то заложенная в нем нереализованная программа. А когда на него смотрели внимательно, он отвечал взглядом, который приводил в замешательство. Этот взгляд говорил: «Не советую вставать у меня на пути». Однажды он сдал мне задание с двухдневным опозданием, и я поступил так же, как делаю всегда в таких случаях и о чем предупреждаю студентов заранее: снизил оценку на балл за каждый просроченный день. О’Коннел пришел ко мне и сказал, что это несправедливо. Это был, как вы понимаете, не первый случай, когда студент был недоволен оценкой. Но на этот раз у нас состоялся не совсем обычный разговор. Даже не знаю, как ему удалось повернуть его, но только мне пришлось оправдываться и объяснять, почему это справедливо. И чем дольше я объяснял, тем больше сужались его глаза. Он мог ожечь тебя взглядом, который воспринимался как удар. Точно такое же ощущение. Тебе становилось очень неуютно под этим взглядом. Он не угрожал открыто и не делал никаких намеков, но во время этого разговора я чувствовал, что именно это он подразумевает. Это была угроза.
— И забыть этот взгляд было, наверное, нелегко?
— Я не мог уснуть той ночью. Жена спрашивала меня, что случилось. Я отвечал ей, что ничего, но сам-то понимал, что это не совсем так. У меня было такое чувство, будто я едва избежал какой-то страшной опасности.
— Ваш разговор не имел продолжения?
— Однажды он бросил мне мимоходом, что случайно узнал, где я живу.
— И что?
— И вскоре после этого наш спор был разрешен.
— Каким образом?
— Я поступился всеми своими принципами. Потерпел полное моральное поражение. После занятий я подозвал его к себе, сказал, что был не прав, и поставил ему высший балл за данное задание и за весь семестр.
Я воздержался от комментариев.
— Так кого он убил? — спросил профессор Коркоран, собирая свои вещи.
Хоуп готовила к приходу Салли блюдо по новому рецепту. Она попробовала соус, он оказался нестерпимо острым, и она выругалась. Вкус был совсем не такой, как надо, и Хоуп боялась, что весь обед пошел насмарку. На мгновение ее охватило чувство беспомощности, вызванное далеко не одними лишь кухонными проблемами; на глаза у нее навернулись слезы.
Она не могла понять, почему в последнее время их с Салли союз стал разваливаться.
На первый взгляд, не было никаких оснований для ледяных взглядов и продолжительных периодов, наполненных гнетущей тишиной. Дела шли успешно и у Салли в ее конторе, и у Хоуп в школе. С финансовой точки зрения тоже все было в порядке, и накопленные средства позволяли им время от времени совершать путешествие по экзотическим местам, или купить новый автомобиль, или даже переоборудовать кухню. Но всякий раз, когда о чем-нибудь подобном заходила речь, звучали логичные доводы, объясняющие, почему эти планы неосуществимы. Доводы выдвигала, как правило, Салли, и Хоуп обиженно замыкалась.
Похоже, чем дальше, тем меньше общего у них оставалось.
Даже постель их остыла, а ведь раньше они дарили друг другу столько нежности и столько страсти! Теперь секс случался чуть ли не по обязанности. Да и случался все реже и реже.
Холодность подруги подталкивала Хоуп, казалось бы, к парадоксальному выводу, что Салли ищет утешения на стороне. Мысль, что Салли завела интрижку, была абсолютно нелепой и вместе с тем логичной. Сжав зубы, Хоуп сказала себе, что воображать всевозможные беды — значит накликать их и своими подозрениями она лишь растравляет себе душу. Она терпеть не могла сомнений и колебаний. Это было просто не в ее характере, а уж поддаваться сомнениям, не имеющим под собой реальных оснований, было совсем неразумно.
Хоуп взглянула на стенные часы, и ее внезапно охватило непреодолимое желание совершить пробежку на большой скорости, дать себе серьезную нагрузку. На улице было еще светло, и она подумала, что, несмотря на усталость после занятий в классе и тренировки на футбольном поле, двухмильный спринт будет ей только полезен. Когда она еще выходила на поле сама, то неизменно к концу игры у нее оставалось больше энергии, чем у ее противников. Тренеры полагали, что это результат дополнительных тренировок, но Хоуп не была в этом так уж уверена. Скорее, тут играла роль врожденная психическая способность, позволявшая ей держаться до конца, когда другие падали от усталости. Это был некий внутренний резерв, из которого она черпала силы, отодвигая усталость и боль в сторону до окончания игры.
Выключив плиту, она бегом поднялась в спальню. Ей понадобилось лишь несколько секунд, чтобы скинуть одежду, надеть шорты, красную фуфайку команды «Манчестер юнайтед» и спортивные туфли. Она хотела покинуть дом до возвращения Салли, чтобы не пришлось объяснять, почему она вдруг решила устроить пробежку в тот момент, когда обычно занималась стряпней.
