— Оксана… — слово, потерявшее вес.
Провожу рукой по ее волосам. Они липнут к пальцам, оставляя на коже красную вязь.
— Это только начало, Оксана.
Ее боль не прекратит расти. Она перекинется, словно пожар, на всех, кто смел стоять рядом, кто думал, что сможет подарить ей любовь. На старых родителей, забывших о дочери, на братьев и сестер, утопающих в глупых проблемах, на влюбленных в ее детскую красоту мальчуганов, ждущих возвращения домой. Этот огонь будет сжирать их всех, выжигая изнутри. Он превратит черные волосы и голубые глаза, в пепел, который навсегда осядет в сердцах. И все с этого момента станет по-другому.
Я знаю это. Я видел.
Последний раз заглядываю к ней в глаза. Прощаюсь. Они смотрят. Все так же смотрят.
— Я не могу тебе ничего обещать.
Поиски убийцы будут тяжелыми.
Осторожно, чуть касаясь пальцами, опускаю ее измученные веки. И, кажется, вижу слезы в уголках зеленых глаз.
— Прощай.
Это так страшно, когда мертвые плачут.
Подзываю санитаров. Они раскладывают грязные носилки, пропитанные кровью. Перекладывают тело на них и уносят прочь. В холодное осеннее утро, сливаясь с ним, точно призраки предстоящей зимы.
Под ногами, на полу — красные, вязкие лужи. Все, что осталось. Ужасная, ненужная память о ее бледном лице. Вокруг. Всюду.
Желудок снова крутит. Слабость разливается по организму, выжимая боль к заду. Колени пытаются согнуться. Я терплю. Мне нельзя иначе.
Таблетки остались дома. Но и они уже перестали помогать. Гастрит мутировал, приспособившись к ним. Как нечто неопределенное, как поселившийся во мне разумный паразит.
«Эрозия толстой кишки»
Последний диагноз белого халата. Первый шаг к дыре в кишечнике.
— Антон…ты как?
Голос удивлен. Глупый голос думает, что я сломался.
Разворачиваюсь к нему на каблуках. На лице моем горит сумасшедшая улыбка.
— В полном порядке.
Банальная фраза. Ей не верят даже дети.
— Ты побледнел…
— Я в порядке. Это гастрит.
— Точно?
Развожу руками.
Боль внутри становится невыносимой. Хочется выть. Но я улыбаюсь. Темные глаза, наконец, выпускают меня из своих объятий, так и не выискав лжи.
— Был у врача?
Лишний вопрос. Дань уважения собственным погонам.
— Да, я лечусь.
Снова взгляд ищет во мне ложь. Но не находит.
— Не запускай, это дело такое…
«Когда вы последний раз проходили обследование?»
Вопрос всплывает в памяти, как разложившийся утопленник.
«Я не помню»
Теперь улыбаюсь неподдельно. Глазами. Боль уходит. Расцепляю челюсти. И только кислая слюна все еще скапливается под языком.
— Что-нибудь нашел?
Пожимаю плечами, не понимая вопроса. Что может быть в пустой коробке, с красивым, пышным бантом? Воздух. Ничто. Нет. Я ничего не нашел. Только коробку.
Входная дверь неожиданно хлопает и все подпрыгивают. Просто ветер. На улице сегодня настоящая осень. Золотая буря.
Нужно спуститься вниз. В подвал этого странного, картинного дома. По скрипучим пыльным ступеням. В полумрак чистилища. Туда, где убивали людей.
Понимаю, что до сих пор улыбаюсь. И все глаза смотрят на меня, в недоумении. Думают, что я свихнулся. Жаждут этого.
Стираю улыбку с лица, превращая его в каменное изваяние. Глотаю противные слюни. Это место великой скорби. Я не должен был забывать.
Опускаю голову, направляясь к лестнице в подвал. Вижу красные полосы на деревянном полу. Они, словно адские указатели, ведут мое тело в темный мир бесконечной боли. И я шагаю туда, не в силах остановиться. Сжимая крепко, между ладоней, цветастую коробку с ярким бантом. Именно там, внизу, я сумею ее наполнить. Так, что хватит всем. Так, что все будут блевать! Потому что не привыкли видеть такое! Потому что никогда не копали эту мерзость так глубоко, как я.
Ступени скрипят. Умоляют остановиться. Не слушаю их. Опускаюсь все глубже во мрак.
Тут тоже голоса. Я слышу женщину. Узнаю ее. Но вижу лишь тени. Людей здесь по-прежнему нет.
— Антон!
Они приветствуют меня в унисон. Поднимаю руку.
Сумрак. Тусклый свет от грязной лампочки, висящей под потолком, сливается с ним, растворяясь в монотонности подземелья. Он, то и дело мигает, предсказывая свою скорую кончину. Я погружаюсь в его мутные воды, ощущая физически, как он вливается ко мне в рот, вяжет язык, обволакивает зубы. В мерцающей серости, среди безликих теней, передо мной раскрывается вся ужасная правда этих стен. И я понимаю ее. Смотрю, не в силах оторваться.
Посреди подвала стоит пыточный столб. Черный, вымокший от крови. Но до сих пор голодный и жаждущий. Ржавые крюки, вбитые в него под разными углами, шипят и извиваются, будто мерзкие щупальца подводной твари. Тянутся к новой жертве.
Рядом, будто верный пес, стоит железный хирургический столик, измазанный кровью. На нем все, что нужно для разделки людского мяса. Скальпель, пила, топорик и стальные, заточенные до блеска, крюки. Они, как вопросительные знаки в конце предложения. Почему он так любит их???
Первая зацепка.
Остальной инструмент, похоже, был просто устрашением. Неким фоном, от которого у пленницы темнело в глазах.
Его величием над ней.
Из-под столика торчит кожаная ручка плети. Рядом валяются скомканные резиновые перчатки.
Кто-то подходит ко мне. Долго молчит, и я не выдерживаю.
— Что?!
Призрак исчезает. Оглядываюсь по сторонам. Никого.
— Антон?
Голоса. Я им не верю.
— Ты в порядке?
Женский голос думает, что имеет право спрашивать. Из-за той ночи. И пока я раздумываю над ответом, раздается стук каблуков. Она идет ко мне.
— Да, я… — слишком поздно.
Натягиваю сумасшедшую улыбку. Но ее это не страшит. Она рядом.
— Ты плохо выглядишь…
Что-то касается моих волос. Убирает, упавшую на глаза, челку. Касается лба. Мне кажется, это Оксана, потому что прикосновения безумно холодные…
— Желудок…
— Не звонишь совсем… — она не слушает. Верит только своим словам.
Тени не умеют любить. Просто им всегда нужен кто-то, чтобы существовать.
— Не здесь…
Я даю ей надежду. И на миг ее лицо вспыхивает передо мной, точно пламя. Но тут же гаснет.
— Поужинаем?
Чувствую ее тоску. Ее одиночество в пустой, съемной квартире.
— Да.
И снова лицо. Грустное и красивое. Передо мной.
Молчание затягивается. Она не уходит. Стоит и чего-то ждет.
— Есть что-нибудь интересное?
— Все по-прежнему…
Она не понимает вопроса. Я спрашиваю про подвал. Не про нее. Хочу обратиться к ней по имени, но не могу вспомнить, как ее зовут. И от этого мне становится не по себе.
— Что-нибудь интересное…здесь.
— А, прости… — смеется. Глупо и неестественно. — Только начали, пока ничего…
— Плеть… — в горле саднит. Откашливаюсь. — Плеть под столиком.
— Не надейся на отпечатки…
— Хочу видеть, что она из себя представляет.
— Зачем?
— Ты достанешь?
Она уже натягивает перчатки. Резина противно скрипит.
— Сейчас…
Отхожу в сторону, давая ей простор. Рука осторожно вытаскивает плетку. Железные наконечники, на концах кожаных лент, звенят, будто колокольчики.
— Ух, ты…Адская игрушка. Антон?
Он бил ее по ногам. Хлестал изо всей силы, получая наслаждение. Но это не крюки. Не то, что по-настоящему его заводило.
— Хорошо. Нужно найти цепь.
Рука держит плетку двумя пальцами.
— Цепь?
Достаю сигарету.
— Да. Цепью он сломал ей колени.
Щелкаю зажигалкой. Дым заполняет легкие.
— Так и не бросил?
Ненужные вопросы. Кончик сигареты обращается в пепел.
— Ищите цепь.
Плетка уплывает в сторону. Каблуки удаляются.
Мы должны найти здесь хоть что-то. Разрыть эту выгребную яму до самого дна. Это наша работа! Наш долг.
У стены, по правую от меня руку, стоит железная клетка. Небольшая, в половину человеческого роста. Дверца распахнута. Ржавые трубы и косые швы с нагаром, дают понять, что убийца делал ее сам. Неумело. И значит, мог пораниться. Но как давно это было?
У меня нет ответов.
Здесь он держал ее.
Подхожу к уродливой тюрьме.
Одна из труб исцарапана. Чем-то металлическим. Ее словно бы неустанно скоблили. Вижу рыжую пыль на полу. И спустя всего миг, загадка разламывается перед моим натиском, как гнилой пень.
Наручники. К ее ноге, потому что руки в ней, он любил больше всего. Ни капли свободы. Даже внутри этого убогого железного ящика. Как животное. Как самое ничтожное существо на земле. Он хотел, чтобы она чувствовала себя таковой. И она чувствовала. Именно этими прутьями, этими кандалами, он сломал ее окончательно. Заставил верить в свое величие.
Так тихо. Здесь никогда не было так тихо, как сейчас. Ее крики, его смех, удары, плач, мольбы о пощаде…что-то…всегда. И только теперь так тихо, как не бывает даже на кладбище будним промозглым днем. Мертвая тишина.
