Совершенно ясно, что штекеры за это время разболтались. С внезапным испугом я осознал, что мой последний шанс заключается в том, чтобы снова их закрепить, и именно здесь и сейчас, пока концы кабеля окончательно не разошлись и не затерялись в глубине моих внутренностей.
Я перестал давить на этот контакт. Как знать, не наношу ли я себе тем самым больше вреда, чем пользы. Любое неловкое движение могло с таким же успехом и ослабить штекерный контакт, и закрепить его. Нет, я должен знать, что делаю. В чём я действительно сейчас нуждался, так это в подходящем инструменте.
Я вывихнул себе шею в поисках какого-нибудь острого предмета, который я мог бы сунуть себе в живот.
Но какие уж там острые предметы могут подвернуться в радиусе вытянутой руки вокруг кровати? Я вспомнил про свой перочинный нож, лезвие которого казалось мне лишь условно подходящим для операции, однако в нём было длинное шило, которое мне раньше не приходилось использовать. Но если оно годилось для протыкания дыр в кожаном ремне, то и брюшная стенка не должна устоять против него. И этот предмет, если мне не изменяет память, должен лежать в выдвижном ящике ночного столика.
Ночного столика, который теперь валялся опрокинутый, к тому же справа от меня и, таким образом, вне досягаемости. Я вытянулся и перевернулся, добрался до ручки выдвижного ящика и потянул его. Оттуда вывалились две упаковки бумажных носовых платков, купюра в сто евро, которой я ещё даже не хватился, и несколько монет. И больше ничего. Перочинного ножа не было.
Я снова лихорадочно ощупал свой живот. На месте ли ещё штекер? Да. Я хоть и двигался, но не настолько сильно, чтобы провод сполз из сочленения. Может, делал своё дело переполненный мочевой пузырь, своим давлением удерживая на месте всё внутри моей утробы. Где же проклятый перочинный нож?
Мой взгляд скользнул по лампе для чтения – этому неуклюжему, пожелтевшему от времени стеклянному монстру, привинченному к стене над кроватью, и тут я всё вспомнил. Несколько дней назад я менял лампочку, и для этого мне пришлось закручивать и потом снова прикручивать четыре винта. Это я проделал тогда перочинным ножом, и потом, видимо, так и оставил его где-то, вместо того чтобы убрать в ящик.
Я ещё раз огляделся. И точно. Он лежал на полу рядом с будильником, который тоже отлетел в сторону, когда опрокинулся ночной столик. Красненький, маленький, сразу заметный. И валялся он на полметра дальше того места, куда я мог дотянуться кончиками пальцев.
Но высшим приматам свойственна способность к применению вспомогательных инструментов; по крайней мере, мне не раз приходилось об этом читать. Сперва я попытался дотянуться своей палкой, но она оказалась коротковата, что, впрочем, я и предвидел. Но не настолько коротка, чтобы не подтянуть к себе на расстояние вытянутой руки джинсы, которые я по счастливой случайности небрежно сбросил на пол вместо того, чтобы аккуратно повесить их в шкаф. Пришлось немного повозиться, прежде чем я ухватил их за обе штанины, а потом принялся забрасывать их как удочку, чтобы зацепить ими перочинный ножик. Это не так-то легко для однорукого и одноглазого, но в конце концов я добился своего. С недовольным стуком ко мне приблизились и будильник, и ножик – настолько, что до последнего я смог дотянуться.
Теперь следующий шаг. Шило. Раскрыть ножик одной рукой очень трудно, особенно когда хочешь извлечь маленький, остренький, редко используемый инструмент, а вещь уже далеко не новая и уже не так хорошо смазана, как в свои юные годы, а напротив, местами уже немного заржавела. В здешних местах, у самого моря, всё ржавеет невероятно быстро. Но в конце концов мне удалось и это – правда, такой ценой, что моя рука после этого дрожала и тряслась от перенапряжения.
Но победное чувство тут же улетучилось, как только я вспомнил, что собираюсь сделать этим ножичком. Ну да, всё правильно. Я же, судя по всему, мастер спорта международного класса по забыванию неприятных вещей.
Я ещё раз всё тщательно продумал, чтобы ничего не упустить. Потянул время. Дал себе последнюю отсрочку. А что тут можно было упустить? Если моё намерение приведёт хоть к каким-то переменам, можно будет сказать, что мне повезло. Если нет, то мне останется лишь обкричаться в надежде, что кто-нибудь меня услышит и поспешит на помощь – вот единственная альтернатива сокрушительной безысходности.
Я нащупал тот узелок у себя под брюшной стенкой. И нажал на него. На сей раз ничего не шевельнулось. Никакая искра не проскочила по проводу в тефлоновой оболочке внутри моей системы. Не было никакого спасения от скальпеля. Я со вздохом нащупал место, в котором предполагал наличие штекера, приставил туда шило, задержал дыхание и проткнул кожу.
Было страшно больно. Думаю, я даже закричал; по крайней мере, у меня осталось воспоминание о булькающем ощущении в горле и о том, что после этого я слегка охрип. Я проткнул кожу, почувствовал, как рана увлажнилась чем-то горячим – кровью, чем же ещё, и немалой, – и начал тыкать острой сталью в поиске имплантата. Наконец наткнулся на что-то твёрдое. Я вперился взглядом в потолок, дивясь, откуда там взялись тёмные облака, вдруг потянувшиеся надо мной, а сам продолжал ковыряться в собственном мясе, не получая никакого результата, кроме того, что весь мой живот становился всё более мокрым и липким. Внезапно появились мелкие мушки, которые обычно никогда не залетали в спальню. Отбросы на кухне казались им куда привлекательнее, но тут они носились надо мной и казались мне микроскопическими стервятниками. И тут наконец-то щёлкнуло.
Постепенно окоченение проходило, руки и ноги начали слушаться, правый глаз начал что-то видеть, всё тело стало приходить в движение, вызывая многоголосый, шипящий шум во всей мускулатуре. Как же это здорово, что можно отключить боль! Как хорошо, что можно остановить кровотечение! Я поднялся на ноги, обливаясь потом, окровавленный, и пошатываясь направился в ванную, где первым делом, зажав рану рукой, облегчил мочевой пузырь – ах, какое это неописуемое блаженство!
Потом я уселся на край ванны, осмотрел живот со всё ещё торчащим в нём шилом перочинного ножика и стал раздумывать, можно ли его снова вытащить без риска. Из предосторожности я сел на пол и занял устойчивое положение, прежде чем попытаться. И что же, паралич не вернулся. Не вернулся он и тогда, когда я отважно принялся проминать живот. Кажется, я заново вернулся к жизни.
Но оставлять это так всё же нельзя, сказал я себе, тщательно промывая рану прозрачным дезинфицирующим средством и накладывая на неё марлевый компресс. Ведь это может и повториться. Может, через год, а может, и завтра утром. И когда-нибудь мне не удастся привести себя в норму. Даже если впредь я каждую ночь буду засыпать в обнимку с ящиком инструментов.
Можно перенести телефон к кровати. И день, когда я больше не смогу привести себя в действие, станет днём капитуляции. В этот день они смогут забрать меня обратно. Поскольку предписания на случай, подобный сегодняшнему, были совершенно внятными и однозначными. Если бы я захотел действовать по инструкциям, я должен был бы сразу же, как только смою с рук кровь, без промедления позвонить подполковнику Рейли, и он немедленно направит меня обратно в Штаты на капитальный ремонт, безусловно по высшему разряду, на борту военного самолёта, который полетит специально из-за меня. Но только в одну сторону. Рейли установит за мной полный контроль и наблюдение, и смогу ли я когда-нибудь из-под него вырваться, ещё большой вопрос.
Поэтому я не собирался действовать по инструкциям. Информировать Рейли означало бы единым махом лишиться свободы, с таким трудом достигнутой, а этого мне хотелось меньше всего. Поэтому я хоть и смыл кровь с рук, но подполковнику Рейли звонить не стал.
Вместо этого я залепил свой компресс пластырем, вышел в прихожую и достал из тайника мобильный телефон. По своему стационарному телефону я звонил редко, а если звонил, то разговоры были незначительные, поскольку мне приходилось учитывать, что меня всё ещё прослушивают – разумеется, только из предосторожности. Мобильный же телефон я раздобыл себе окольным путём, его, насколько я мог судить, невозможно было бы идентифицировать как мой. А это давало мне уже другие возможности. Поскольку четырёхгранная дубинка и анонимный мобильник – это ещё не все вспомогательные средства, какими я обзавёлся.
Я набрал номер доктора О'Ши.
– Это Дуэйн, – сказал я, дождавшись его ответа. – Мне срочно нужна ваша помощь.
– Понял, – сказал он. – Можете прийти ко мне в приёмную?
– К счастью, да.
– Тогда приходите в одиннадцать. – И он без лишних слов положил трубку.
У Рейли случился бы удар, если бы он узнал, что я здесь доверительно наблюдаюсь у местного врача общего профиля – гражданского! И его бы, без сомнения, подкосило, если бы он узнал, что доктор О'Ши делал рентгеновские снимки моего тела. Снимки моего тела в один миллиард долларов, за которое немало людей на этой планете отвалили бы немереные суммы денег. Но, как я уже сказал, доктор О'Ши пользуется моим доверием.
