все ее существование отвечали только капризы Судьбы, то как далеко нужно было проследить нить событий, чтобы понять, почему она сейчас находилась в маленькой спальне старого дома в этом странном городке штата Пенсильвания?
И что ждало ее впереди?
Она никогда не забудет лиц двоих мужчин, что вошли в ее спальню той ночью.
Она не знала этих людей, стоявших возле кровати, где она до этого с мужем занималась любовью. Но чувствовала, что никогда не забудет их лиц. Они разговаривали приглушенными голосами — слишком тихо, чтобы она могла что-то разобрать.
Удостоверившись, что Пола не вернуть к жизни, они принялись готовить труп к выносу. Когда все было сделано, один из них накинул на его голое тело смятую простыню. Второй открыл окно, чтобы проветрить комнату, в которой повис неловкий запах секса. Они работали чиновниками смерти, и подобные мрачные ритуалы были частью их профессии.
Николь наблюдала за ними из дверного проема, стараясь находиться как можно дальше от трупа Пола. Ей хотелось кричать, умолять их понять ее страдания, но ни звука не вырывалось из горла. Произошедшее в этой постели было настолько чудовищным, что ее разум временно не мог адекватно реагировать на события. Она чувствовала себя парализованной, лишенной каких бы то ни было эмоций. Глаза никак не могли сфокусироваться, уши едва слышали окружающие звуки.
Молодой полицейский, прибывший первым, отошел, чтобы поговорить с кем-то по небольшому раскладному телефону.
Человек, приехавший последним, — все называли его коронером — стоял в ногах кровати, не спеша разворачивая пластинку «Джуси-Фрут» и слушая отчет медика об обстоятельствах смерти Пола Даниловича. Второй медик убирал так и не пригодившееся медицинское оборудование обратно в сумку. Коронер, внимательно слушая, аккуратно сложил пластинку, после чего положил ее в рот.
Когда медик закончил говорить, коронер приподнял простыню и наклонился, чтобы ближе рассмотреть тело. Убедившись, что состояние трупа соответствует рассказу врача, он опустил край простыни и отошел от кровати. Медик прошел мимо Николь и спустился на первый этаж, чтобы позвать двух работников морга в белых халатах.
Коронер заполнил какие-то документы, подложив под листы портфель. Закончив с документами, он подошел к Николь. Ему было тяжело идти, потому что при каждом шаге приходилось поднимать тяжелую скобу, скреплявшую его правую ногу. Нижняя ее часть проходила сквозь носок ботинка и шла под брюками до самого бедра, где верхний шарнир протер на темно-синей материи лоснящееся пятно.
— Вы его жена? — произнес он с дежурной, как она решила, улыбкой на лице.
Коронер был полноватым мужчиной средних лет, бледным, с нездоровым румянцем на щеках и сеточкой вен на носу. Редеющие волосы и короткие баки были недавно покрашены в черный цвет; Николь уловила исходящий от него запах гигиенической пудры и цветочного бальзама для волос. В маленькой спальне оказалось слишком душно для его костюма-тройки, и на лбу у него выступили капельки пота.
Коронер ждал ответа, методично пережевывая жвачку одутловатым ртом.
Не дождавшись ответа Николь, он вывел ее в коридор и остановился рядом с лестницей на первый этаж, где было немного прохладнее. При ходьбе раздавался скрип металлической скобы.
— Меня зовут Томас О'Мэлли, — вежливо представился он. — Я коронер округа Лакавонна. Соболезную вашей потере, но, как вы понимаете, я обязан задать вам несколько вопросов.
Николь прислонилась к стене и отвернулась. Она плотнее запахнула шелковый халат, под которым, кроме ее обнаженного тела, ничего не было.
— Вы раньше не замечали у него никаких симптомов? — спросил О'Мэлли. — Ничего необычного?
Она покачала головой, не глядя на него, но, чувствуя, как он, подобно всем мужчинам, ласкает взглядом ее фигуру.
Николь, девушка двадцати двух лет, порой была склонна воспринимать свою красоту как проклятье, которым Господь обрек ее на страдания.
Ее тело сформировалось рано — слишком рано, чтобы она успела осознать, какую опасную страсть будят изгибы тела молодой девушки в мужчине. Потеря девственности стала для нее столь же жестоким, сколь и нежеланным опытом. С тех пор она ни разу не посмела даже намекнуть кому-то на страдания, что пережила в тот день. Однако ее с виду невинные глаза опасливо изучали каждого. мужчину. И ее чувственные губы, нередко сносившие удары мужcких рук, почти никогда не улыбались.
— Ваш муж пил какие-нибудь лекарства? — спросил О'Мэлли. — Или, может быть, он посещал врача?
— Нет.
— Он не принимал «Виагру»?
Николь медленно покачала головой.
— Я не имел в виду ничего личного… — объяснил О'Мэлли. — Но человек его возраста…
— Мой муж был намного старше меня, — глухим голосом проговорила она. — Но подобных проблем мы никогда не испытывали.
— А что-нибудь из природных лекарств.? Или пищевых добавок?
— Да. По-моему, да, какие-то добавки он использовал. Если я не ошибаюсь, для профилактики болезни Альцгеймера, — после небольшой паузы она добавила: — Его отец страдал от болезни Альцгеймера, и он боялся, что сам может заболеть.
— В основном, эти добавки не помогают, — сказал О’Мэлли. — Некоторые из них могут даже навредить. Где он их брал?
— Какой-то друг в Лас-Вегасе дал ему одну упаковку, сразу после нашей свадьбы.
— Я проверю шкафчик с лекарствами, — сказал О’Мэлли. — Вы не помните, ваш муж говорил что-нибудь перед смертью? Какие-нибудь последние слова?
Николь закрыла глаза, пытаясь вспомнить те ужасные последние секунды.
— Нет, — прошептала она.
— Его ничто не беспокоило? Никаких тревог, волнений или стрессов?
О’Мэлли будто бы хотел выведать нужную ему информацию, не спрашивая напрямую, что именно произошло в те последние душные мгновения в их супружеской постели. Она могла рассказать, путаясь в собственных словах, как довела до смерти человека, виновного разве что в любви к ней, — но понял бы ее коронер? Мог ли хоть кто-то понять, как отчаянно проклинала она свою физическую привлекательность, вызывающую страстный голод в глазах мужчин? Она точно знала: это, и ничто другое, убило Пола. Одинокий престарелый мужчина освободил девушку от того кошмара, в который превратилась ее жизнь, но сам стал жертвой пробужденного ею желания. То, что привлекло его в ней, стало орудием убийства.
— У вас не было чувства, будто он что-то скрывает? — продолжал вопросы О’Мэлли.
Николь широко распахнула глаза. Вопрос заставил ее насторожиться.
— Что вы имеете в виду? — спросила она в ответ.
Внезапно он начал казаться ей подозрительным — этот человек, стоявший возле нее. Он был так близко, что она ощущала сладкий запах его жевательной резинки и различала еле видную паутинку сосудов на румяных, истинно ирландских щеках. Слишком близко.
— Иногда у мужчин бывают проблемы… — поспешил объясниться О’Мэлли, — которые они не хотят обсуждать с женами, чтобы не
