Он в первый раз назвал меня по фамилии, и я понял, что это не дань вежливости: Манг давал понять, что знает, как меня зовут, где я буду жить во Вьетнаме, когда уеду из страны и что лежит в моем кошельке. Словом, абсолютно все.
– Вы зарезервировали гостиницы в Хошимине и Хюэ, – продолжал он. – Но между этими датами несколько дней.
– Так точно.
– Куда вы собираетесь?
– Пока не знаю.
– Полагаю, в Анхе?
– Не исключено.
– Что ж, это не проблема. Но имейте в виду, что часть вашей прежней базы закрыта для посещения иностранцев, потому что используется Народной армией.
– В том числе автотрейлеры с кондиционерами?
Полковник не ответил.
– Но город открыт, хотя бордели, массажные салоны, бары и опиумные притоны запрещены.
– Что ж, это хорошая новость.
– Неужели? Вы рады, что закрыли Додж-Сити? Вы ведь так называли этот район, который построили ваши инженеры?
– Никогда о таком не слышал.
Манг внезапно скривился и прошипел:
– Моральное разложение. Деградация. Вот почему вы проиграли войну.
Я не хотел, чтобы он поймал меня в ловушку, и потому промолчал.
А полковник Манг продолжал распинаться об "эйджент орандж"[19], побоище в Милай, бомбардировках Ханоя и таких вещах, о которых не знал даже я.
Очень сердитый человек. Я даже не мог получить удовольствия от того, что его разозлил. Он ненавидел меня еще до того, как я вошел в его кабинет.
Я вспомнил совет Конуэя выразить раскаяние по поводу ужасов войны и понял, что это было не просто предложение, а настоятельная рекомендация.
– Ужасное время для обоих наших народов, – сказал я. – Особенно для вьетнамского. Я сожалею, что моя страна участвовала в войне. Я приехал сюда, чтобы посмотреть, как вьетнамский народ живет в мирное время. Хорошо, что многие ветераны возвращаются в вашу страну. Я знаю много таких, кто не жалеет времени и средств, чтобы залечить военные раны. Да и сам надеюсь чем-то помочь.
Полковник Манг, судя по всему, остался доволен моей маленькой речью и одобрительно кивнул. Она могла бы положить начало прекрасной дружбе, хотя я в этом сильно сомневался.
– Так куда вы направитесь между Хюэ и Ханоем? – спросил он меня.
Выполнять секретное задание. Но этого я ему не сказал.
– Можете что-нибудь предложить?
– Наверняка захотите посетить места прежних боев.
– Я был поваром.
Манг заговорщически улыбнулся. Он словно бы говорил: мы оба понимаем, что это туфта.
– Вы мне не кажетесь человеком, которому нравится заваривать кашу.
– Что вы! Я с детства был очень чувствительным. Стоило увидеть кровь на отбивной, как моментально хлопался в обморок.
Манг перегнулся через стол.
– Я убил много американцев. А сколько вьетнамцев убили вы?
Я почувствовал, что с меня довольно, и поднялся.
– Этот разговор оскорбителен. Я сообщу об инциденте в наше консульство в Сайгоне или в посольство в Ханое. – Я посмотрел на часы. – Я у вас уже полчаса. Если вы задержите меня хотя бы на минуту, я буду требовать, чтобы вы дали мне возможность связаться с консульством.
Манг тоже не выдержал, вскочил, треснул ладонью по столу и впервые повысил голос:
– Вы ничего у меня не потребуете! Требовать буду я! Я требую у вас распорядок ваших передвижений по территории Социалистической Республики Вьетнам!
– Что ж, я о нем поразмыслю. А теперь, пожалуйста, отдайте мне паспорт и визу.
Полковник Манг взял себя в руки и сел. И произнес абсолютно спокойным голосом:
– Будьте любезны, мистер Бреннер, сядьте.
Я постоял достаточно долго, чтобы как следует его позлить, а потом опустился на стул.
– Я задержу ваш паспорт до вашего отъезда из Хошимина. А до этого времени вы мне предоставите полный и подробный план ваших поездок из Хошимина в Хюэ и из Хюэ в Ханой.
– Я предпочел бы получить паспорт сейчас.
– Мне плевать на ваши предпочтения. – Манг посмотрел на часы. – Вы пробыли в моем кабинете десять минут. Это обычная паспортно-визовая проверка. – Он подтолкнул мне визу через стол. – Забирайте.
Я поднялся, взял визу и, оставив снежный шарик на столе у полковника, шагнул к двери.
Но вьетнамцу хотелось грохнуть по мне прощальным залпом.
– Это моя страна, мистер Бреннер, и на этот раз у вас нет оружия.
У меня не было намерения отвечать, но я задумался о природе его гнева, который коренился в болезненных годах войны в чине командира взвода. И хотя я не отличаюсь чувствительностью, но мы оба были ветеранами, и я постарался поставить себя на его место.
Но если его гнев и был хоть как-то оправдан, он не делал ему чести.
– Вы не полагаете, что пора примириться с прошлым? – спросил я.
Манг встал и произнес так тихо, что я едва расслышал:
– Мистер Бреннер, от американских пуль и бомб погибли большинство моих родных и друзей. Почти все мои одноклассники мертвы. У меня не осталось ни одного кузена, и выжил всего один брат из четырех, но и у него ампутирована нога. Если бы такое случилось с вами, могли бы вы забыть и простить?
– Наверное, нет. Но история и память не должны разжигать ненависть в последующих поколениях.
Он на некоторое время задумался.
– В своей стране вы вольны поступать, как вам угодно. Надеюсь, вы здесь чему-нибудь научитесь. Советую включить в ваш план посещение Музея американских преступлений.
Я открыл дверь и вышел из кабинета.
В коридоре меня встретил Пихала и опять стал подталкивать перед собой. Таким образом я проделал прежний путь в обратном направлении – вдоль узкого коридора в терминал. Последним толчком Пихала направил меня к багажной карусели. Я пересек опустевший терминал и увидел у ног вооруженного солдата свой багаж – чемодан и сумку.
Я потянулся за чемоданом, но Пихала перехватил мою руку и сунул в нее кусочек бумаги, на которой было выведено чернилами: "Въездной сбор – 20 долларов".
В моем путеводителе не говорилось о въездном сборе. И у меня сложилось ощущение, что въездной сбор придумал сам Пихала. Я не люблю, когда меня разводят на деньги, и решил, что настало время отпихиваться самому. Я скомкал бумажку, бросил ее на пол и твердо заявил:
– Нет!
Это привело Пихалу в полное бешенство. Он принялся что-то кричать по-вьетнамски и размахивать руками. А солдат безучастно стоял рядом.
Я взял свои вещи, и Пихала не попытался меня остановить. А вместо этого закричал, и весьма невежливо: "Ди ди! Ди ди мау!" Что означало: "Пошел ты подальше!"
Я уже начал поворачиваться к нему спиной, но тут мне в голову пришла светлая мысль. Я подумал, что это устроит всех, – поставил багаж на пол, вынул из конверта двадцатидолларовую купюру, помахал ею перед носом Пихалы, а потом показал на сумку и чемодан. Он с минуту боролся с соблазном, прикидывая, что важнее: трехмесячная зарплата или достоинство? Потом оглянулся по сторонам, крикнул, чтобы я шел в дверь, а сам подхватил вещи. Будь он хоть чуточку поприятнее, я бы ему сказал, что у чемодана есть откидывающаяся ручка и колесики.
Я вышел на влажный, обильно пропитанный выхлопными газами воздух. Дождь уже не лил с прежней силой, но продолжал моросить. Однако к стоянке такси вел крытый проход. Немногие оставшиеся там люди поразевали рты, увидев, что мой багаж несет человек в форме, – наверное, решили, что я большая американская шишка.
Мы подошли к машине. Таксист хотел поставить вещи в багажник, но Пихала уже поднаторел в роли носильщика и закинул их сам. Я протянул ему двадцатку, и он быстро вырвал деньги у меня из руки. Меня так и подмывало двинуть ему коленом по яйцам, но я понимал, что это будет стоить еще одной двадцатки. Пихала что-то сердито буркнул, прикрикнул на водителя и отвалил.
Таксист закрыл багажник, распахнул передо мной пассажирскую дверцу, и я забрался в крохотную, не больше "сивика", "хонду". Внутри пахло сигаретным дымом и плесенью.
Шофер прыгнул за руль, завел мотор и рванул вперед. Через несколько минут мы покинули зону аэропорта.
– Вы американец? Да? – спросил он на сносном английском.
– Да.
– Прилетели из Сеула?
– Верно.
– А почему так долго не выходили?
– Попал в пробку.
– Задавали много вопросов?
– Да.
– Коммунисты едят дерьмо!
Его слова меня удивили, и я рассмеялся.
Шофер вытащил из кармана рубашки пачку сигарет и протянул через плечо.
– Курите?
– Нет, спасибо.
Зажигая спичку и прикуривая, таксист управлял машиной коленями.
Я посмотрел в окно: город расползся в сторону аэропорта. Вместо прежних бамбуковых хижин и лавчонок виднелись оштукатуренные строения. Я заметил повсюду линии электропередачи, множество телевизионных антенн и даже несколько спутниковых тарелок. А по дороге вместо запряженных быками повозок шныряли крохотные грузовички и мотоскутеры. Попадалось много велосипедистов. И еще новинка – на обочинах стояли пластиковые и бумажные мешки для мусора.
