Наконец она поняла, что вовсе не это ей было нужно. От этого она не станет чувствовать себя сильнее. Для нее здесь ничего не происходит, разве что ей стало больно, страшно и неудобно. Она пыталась не допускать страха, научившись умело игнорировать его. Но что происходит? Что это за растущая в воздухе агрессия и жар, статическое электричество, которое как будто все усиливалось, а шепоты становились все злее и тревожнее?
После седьмого мужчины она начала протестовать и попыталась было сесть, но ее придавили к полу. Потом еще один мужчина, которого она раньше не видела, в маске и еще одетый, встал над ней, человек со злобными глазами, он опустился на колени, чтобы держать ее за руки.
— Готово, Мэнни, — сказал Ньюлэнд, его бегающие глаза наслаждались видом Дженни.
Мужчины занервничали и еще больше зашевелились. Дженни пыталась смотреть на них, поднимая голову, видя их голые тела, которые собирались вокруг нее свободным полукругом.
— Дайте мне встать, — сказала она.
Никто не ответил ни слова, как будто ее не слышали, как будто у нее не осталось голоса. В их глазах она уже была не человеком, а просто объектом удовольствия, вещью, которая не может говорить. И даже если они могли ее слышать, ее речь просто не вмещалась в рамки их извращенных убеждений. Ее слова не имели для них никакого смысла.
— Пожалуйста, — взмолилась она, но мужчины продолжали ерзать и смотреть на нее.
Она подняла голову, напрягаясь, открыв рот, широко распахнув глаза, она видела, как они подходят ближе, некоторые вставали совершенно неподвижны, другие мастурбировали, у всех были напряженные, изогнутые члены.
Еще один мужчина выступил вперед и лег на нее, глядя в ее лицо каким-то полубессознательным взглядом. Дженни закрыла глаза, почувствовала, как он дергается внутри нее, потом он встал, и тогда еще одна тяжесть опустилась на нее, вошла в нее.
— Не-е-е-ет! — завопила она, и чья-то рука зажала ей рот, прижав верхнюю губу к зубам.
Она совсем не была нужна им. Они хотели не ее, а просто очередную вещь. Яркий свет наполнил комнату. Она чувствовала его яркость сквозь закрытые веки. Свет был такой мощный, что она чувствовала, как из-за его жара у нее выступает пот.
Теперь за пультом сидел Ньюлэнд. Он смотрел в объектив, делал отъезды и наезды, общие планы, снимал на пленку работу, которую он сделал, и жизнь, которую скоро отнимет. Изумительное искусство творчества, которое они вкладывали в девушку, хаос, в который они превращали ее, ее деградация, а затем великое разрушение, от которого пробуждается ощущение всемогущества. Он дал крупный план, аккуратно подходя ближе и ближе к лицу Дженни, замечая напряжение дергающихся в нем мышц, широко раскрытые глаза и как она хотела кричать от боли из-за того, что́ пытались впихнуть в нее. Оглушенная. Подавленная. Ньюлэнд сделал еще более крупный план, вплотную, слыша механический гул автофокуса, и замер на изображении ее дергающегося зрачка.
— Да, — прошептал он, предчувствуя наступление этой особой влажной пустоты, после которой он сотрет со всего тела оставшуюся «пульпу». Твердые зубы скрипели. Один яростный зрачок глядел прямо в другой.
Грэм Олкок знал, что он пропускает. Он знал, что назначено на этот вечер — разделка юной Дженни. Но нужно было успокоить жену, остаться с ней после того случая с видеофильмом. Она не привыкла видеть такую жестокость, отдаваться на волю такой порочной страсти. Это был ее первый кайф, но не последний, как надеялся Грэм. Она захочет еще. Как она может отказаться от кипящего, беспорядочного наслаждения, от такого ничем не скованного возбуждения?
Они лежали в кровати вместе, Грэм знал, что Триш не спит.
— О чем ты думаешь? — спросил он.
— Об этой пленке, — отстраненно сказала Триш. — Мне до сих пор тошно.
— Я ее выброшу.
— Больше всего мне тошно от себя самой. Я не могу спать, когда эта гадость у меня в доме.
— Я сейчас же ее выброшу. — Грэм дернулся, чтобы встать с постели, но жена схватила его за руку.
— Нет, я не хочу быть одна. Давай посмотрим на Кимберли.
Отбросив одеяло, она не стала дожидаться мужа. Когда Грэм догнал ее, она стояла в дверях детской.
— Та девушка тоже была чьей-то дочерью, — прошептала Триш, прикрывая рот. — А я смотрела. Я просто смотрела, а ее…
Грэм взял ее за плечи.
— Ты ничего не сделала. Ты не совершала никакого преступления.
— Чья-то дочь, — сказала Триш. — Как я могла? — Она закусила нижнюю губу, и слезы залили ей глаза. — Я чувствую себя… порочной.
— Ты не могла сделать ее еще мертвее, чем она была. То, что ты видела ее, ничего не изменило. Это всего лишь запись.
— Она изменила меня.
Грэм заглянул в комнату Кимберли. Он увидел голову дочери, лежащую на подушке, и дал себе зарок никогда не связываться с фильмами, в которых есть дети. Ньюлэнд предлагал ему, но он отказался. Только не дети. Он не желал иметь дело ни с кем младше пятнадцати-шестнадцатилетних девушек. Они, по крайней мере, уже выросли, уже созрели для жатвы. А кроме того, дети его совершенно не возбуждали. У них попросту не было требующихся форм.
— Мы должны узнать, кто этим занимается, — сказала Триш, поворачиваясь к мужу. — Мы должны, потому что это мерзко. Это хуже всего. Это опасно.
— И очень возбуждает, — прибавил Грэм, но понял, что напрасно.
Триш уставилась на него взглядом, в котором читалось чувство, похожее на ненависть, ее лицо окаменело.
— Извини, — сказал он.
— Ты мерзавец.
Она помолчала, не сводя с его лица влажных глаз, потом сказала, чуть качая головой:
— Вот что так опасно. Сначала секс, возбуждение… — Она замолчала, положила руку на живот и почувствовала, как к горлу подкатывает комок тошноты. — Надо заявить в полицию. Нам обоим.
Грэм сжал ее плечи.
— Я все сделаю сам, милая, не волнуйся.
— Нет, — настаивала она, в ее глазах горела яростная убежденность. — Теперь и я часть этого. Я должна понять, кто сделал это со мной. Они сделали это со мной.
— Мы до них доберемся, — заверил ее Грэм, думая, до чего там уже добрались с Дженни, недовольный тем, что не может быть с остальными и разделить веселье.
Но завтра у него будет запись. Лелеемые воспоминания, которые продлятся всю жизнь, и он не был их частью.
Триш отвернулась от него и снова посмотрела на Кимберли.
— Какая красавица, правда? — спросила она, тихо плача и кусая губы, как будто своим поступком той ночи она причинила дочери какой-то вред.
Как раз вынесли электрический шокер и присоединили зазубренные зажимы на концах длинных черных проводов к соскам Дженни, и в этот момент поверх песнопений и приглушенные крики девушки Ньюлэнд услышал пикающий сигнал. Мэнни стоял со стилетом в руках, он только что закончил вырезать на коже Дженни непристойные слова, пока неглубоко. Он высунул порезанный язык и осторожно провел его кончиком по лезвию, глядя, как блестит нож, пробуя его на вкус, и в стали отражалось его искаженное и растянутое лицо, частично закрытое маской, толстое, обезображенное оспинами.
Ньюлэнд посмотрел на пульт и увидел, что мигает голубой огонек сенсора. Он немедленно повернулся к окну за спиной, поднял тяжелую штору и выглянул наружу. С тревогой он увидел вдалеке машину с выключенными фарами, лунный свет играл на ее хромированном ветровом стекле.
Ньюлэнд повернул силовой выключатель на пульте, обрубил музыку и яркий свет. Выйдя из-за фальшивых панелей с чувством, какое бывает у человека, который только что был на ярком солнце, и оно вдруг погасло, он попытался разглядеть что-то в темноте и крикнул:
— Машина у южного входа! Уходим через северный.
Потом он кивнул Мэнни, который наставил лезвие на левую грудь Дженни, чуть в стороне от середины, точно зная, как найти ее сердце.
— Нет, — приказал Ньюлэнд, отводя острие. — Не порти товар. Возьми с собой, она еще пригодится.
Он посмотрел на ее лицо с завязанными глазами, думая: «Я хочу быть стиснутым внутри нее, когда оборвется ее жизнь, хочу чувствовать, как ее мышцы сжимаются вокруг меня, когда я всуну язык между ее твердыми зубами».
Мэнни закинул Дженни на плечо, и они направились к открытым дверям, куда по металлической лестнице с лязгом бежали мужчины, одевались, путаясь в одежде, от их дыхания в ночном морозном воздухе поднимался туман. Заработали моторы, и автомобили срывались с места, уносясь мимо Ньюлэнда и Мэнни. Они разделились. Мэнни открыл багажник, забросил в него голое тело Дженни и захлопнул большой рукой. Потом он встал у открытой двери своей фальшивой полицейской машины и уставился на автомобиль, стоявший за воротами напротив, как бы предупреждая. Как только Ньюлэнд благополучно выехал через северный выход, Мэнни сел в полицейскую машину и подъехал вплотную к воротам, его фары осветили коричневый «форд».
