7
Лекюийе просыпается около половины седьмого. Он, как обычно, не сразу понимает, где находится, и не решается пошевелиться. Его глаза привыкли к рассветному полумраку. Он видит свою палатку, и этот образ, отпечатавшись в мозгу, позволяет ему понять, что он в своей комнате. Лишь тогда он медленно вытягивает ноги, встает и отправляется на кухню. Он вспоминает, что накануне выкинул все мешки с мусором. По очереди открывает шкафчики в поисках еды. Пусто. Сегодня утром ему предстоит идти к психиатру. Он пытается привести себя в надлежащий вид перед этой встречей, но, войдя в ванную, понимает, что лицо у него жуткое. Приходится бриться и принимать душ.
В тюрьме он боялся ходить в душ. Именно там чаще всего арестанты сводили счеты друг с другом. Одни заключенные насиловали других, а крики заглушали сообщники своим громким пением. Однажды он убил типа, изнасиловавшего его и потом всегда при встрече показывавшего ему непристойные жесты. Он уже почти забыл это убийство. Смутно вспоминает, как спрятал лезвие бритвы во рту, а проходя мимо того парня, протянул руку и вмиг перерезал ему сонную артерию. «Первый», — подумал он при этом. Но в его сознании картина этого убийства весьма размыта. Как будто пар из душевой замутил и его разум тоже. Быть может, заключенные поняли, что произошло. Он не уверен, однако заметил, что они с тех пор стали относиться к нему более осмотрительно и начали избегать.
Утренний туалет привел его в чувство. Он голоден. Одеваясь, по-прежнему испытывает удовольствие, когда натягивает на себя куртку. Выйдя из дома, он весьма уверенным шагом направляется в кафе на улице Бют-о-Кай, куда ходит последнее время. Миновав книжный магазин, он входит в бар и садится на скамейку из красного молескина, спиной к стене, под большим зеркалом. И осматривается. Первое наблюдение: жалкие люди сидят за стойкой, пьют кофе и читают газеты. Над стойкой включен телевизор, показывают розыгрыш лотереи «Рапидо»: двое посетителей с безумным видом сверяют с выигрышными номерами свои билеты. Лекюийе даже не понимает, в чем суть этой игры. Он заказывает двойной кофе и круассаны. Ему очень хочется есть. В помещении на стенах еще два телевизора. По обоим показывают спортивные программы. Через несколько столиков от Лекюийе сидит седовласая женщина с шиньоном. Она держит чашку с кофе на уровне подбородка и макает туда круассан, откусывая от него крупные куски. Официант ставит перед маленьким человеком корзину с круассанами и двойной кофе, под чашечкой лежит счет.
Лекюийе начинает с того, что очень осторожно разрывает пакетик с сахаром. Аккуратно высыпает сахар в рот, вплоть до последней крупинки, круто задрав голову. После этого ему требуется лишь несколько минут на то, чтобы расправиться с завтраком. Потом он снова принимается рассматривать людей в баре. Наблюдение второе: на сей раз они кажутся ему еще более жалкими. Он слышит их разговоры. Футбол и погода. Да уж, очень увлекательно! «Знали бы они, кто я такой», — думает он.
И постепенно начинает ощущать, как в нем растет некое осознание собственного могущества. Действительно, его демоны, хотя и вели себя в последние дни весьма сдержанно, теперь потихоньку снова начинают проявлять свой норов. И обращаются к нему следующим образом: «Ты ведь понимаешь, Арно, что тебя так и не поймали, когда ты был совсем новичком. А теперь, когда ты столькому научился в тюрьме, ничего с тобой не может произойти. Дерзай».
Лекюийе, словно пораженный ударом молнии, воспринял это как некий голос свыше. Он и прежде подсознательно руководствовался этой концепцией, но теперь все стало ясно как день. Полностью преображенный, он выходит на улицу, и ему кажется, будто весь мир теперь принадлежит ему благодаря вновь обретенной неуязвимости. Он направляется к своей машине, не переставая думать о предстоящем визите к психиатру. Лекюийе строго придерживается правил вождения и тем не менее приезжает раньше, чем ему назначено. Он использует это время, чтобы собраться и войти в образ бедолаги, задавленного жизнью. Войдя в вестибюль, он опускает воротник куртки. Начищенная до блеска медная табличка гласит: «Жак Тревно, судмедэксперт». Сидя в приемной, он пытается, как и все в таких случаях, углубиться в чтение журналов годичной или двухгодичной давности. Но все это лишь для вида. Ему нет дела до этого дурацкого журнала.
К нему выходит ассистентка и проводит в кабинет врача. Тот с важным видом сидит как-то неестественно прямо за своим столом и пишет что-то массивной перьевой ручкой «Монблан».
Психиатр, расплываясь в улыбке, поднимает глаза и смотрит на Лекюийе поверх узких продолговатых очков:
— Садитесь, еще минута — и я в вашем распоряжении.
Лекюийе адресует ему свой взгляд побитой собаки и вздыхает. Он видит перед собой толстенького господина с вполне очевидной лысиной на макушке. Последние пряди серых волос зачесаны слева на середину головы — так ее обладатель поддерживает иллюзию того, что его лысина не столь уж заметна. На психиатре бордовый пиджак, розовая рубашка и эффектный галстук-бабочка в желто-зеленую клетку. Видимо, весьма довольный своей писаниной, он надевает на авторучку колпачок, в последний раз перечитывает получившийся текст, складывает лист, аккуратно кладет его в конверт, по внутреннему телефону вызывает ассистентку и вручает ей письмо.
— Отправьте его как можно скорее и звонки на меня больше не переключайте.
Наконец он обращает внимание на Лекюийе.
— Итак, как вы нынче поживаете?
Задавая этот вопрос, психиатр открывает досье Лекюийе и быстро по диагонали просматривает свои записи. Он устраивается поудобнее в своем кожаном кресле и внимательно рассматривает маленького человека. А у того в голове полковой оркестр подает сигнал к атаке.
Сгорбленный, тихим голосом он отвечает:
— Тяжеловато. Трудно учиться жить заново, после того как двенадцать лет провел за решеткой.
— Это точно! На работе все ладится? Ваш начальник доволен тем, как вы ее выполняете?
Лекюийе хочется воскликнуть: «Да что ты понимаешь, дурак? Ни хрена ты не понимаешь!»
Но он лишь тихо-тихо отвечает:
— Честно говоря, ремесло водопроводчика мне нравится. Разумеется, обучился ему в тюрьме, у меня вообще довольно ловко получается ручная работа. Патрон говорит, что я хорошо знаю свое дело. Вот он и подарил мне эту куртку, чтобы я не мерз.
Демоны хохочут как безумные. «И все-таки осторожно, не считай его таким уж идиотом».
Психиатр записывает. Лекюийе замечает некоторые признаки задумчивости на его лице. Он понимает, что врач ходит вокруг да около.
— Мне бы хотелось еще раз поговорить с вами о том, что привело вас в тюрьму. Пожалуйста, давайте вернемся к этой теме. Мы можем совершенно спокойно это обсудить по двум причинам. Во-первых, за ваш поступок вы уже были наказаны. Во-вторых, я врач, а потому связан врачебной тайной. Я перечитал ваше досье: мои коллеги, работающие в тюрьме, недостаточно… как бы это сказать… недостаточно вникли — да, именно так, недостаточно глубоко вникли в суть вашего дела. Вы много говорили им о своей семье. Но ничего, ну или совсем уж мало, рассказали им о мотивах вашего поступка. Я бы хотел затронуть этот аспект. Ведь я здесь для того, чтобы помочь вам избавиться от всего, что накопилось у вас на душе.
Тревно говорит горячо, одаривая Лекюийе пристальным взглядом, полным казенно-профессиональной благожелательности.
Демоны бьют тревогу: «ОСТОРОЖНО! БУДЬ ОСМОТРИТЕЛЕН! ЛОВУШКА!» Эти слова мерцают в голове у Лекюийе ярко-красными неоновыми буквами. Маленький человек прекрасно понимает: нужно что-нибудь сказать, как-то ответить, поддержать игру этого не в меру самонадеянного психиатра, иначе он окажется в серьезной опасности. Но говорить всякую ерунду тоже опасно. Лекюийе откашливается, готовясь ответить, и смотрит на психиатра как побитая собака. Тот взглядом подбадривает его.
— Вы правы, — начинает Лекюийе, — надеюсь, это мне поможет.
Он видит, что врач доволен. Поигрывает своей красивой ручкой: то снимает колпачок, то надевает снова. Ему кажется, что пациент созрел для откровенной беседы, но по опыту психиатр знает, что Лекюийе может в любой момент сорваться с крючка, а потому молчит, продолжая благодушно смотреть на подопечного.
Демоны уговаривают Лекюийе сбросить балласт. «Действуй сверхосторожно, парень, — подсказывают они. — Он ведь не будет тут с тобой три часа сидеть. Положенное время — пятнадцать, максимум двадцать минут, и все, штамп в карте. Так что делай первый шаг — и увидишь его через две недели. А дальше посмотрим».
— Ну слушайте. Я шел по улице и не замечал эту даму, обвешанную пакетами. Она сама меня окликнула и попросила донести ей покупки до дома. Так оно все и получилось.
Лекюийе замолкает.
Психиатр колеблется, боится его отпускать. Он размышляет некоторое время, потом осторожно произносит:
