– Откровенно говоря, мне бы хотелось скорее приступить к делу, – сказал ему Радл.
– Конечно, господин полковник.
Радл расстегнул мундир, вытащил из внутреннего кармана конверт из манильской бумаги и достал письмо:
– Прочтите это, пожалуйста.
Нойхофф, слегка нахмурившись, пробежал письмо глазами.
– Сам фюрер приказывает. – Он с удивлением посмотрел на Радла. – Но я не понимаю. Что вы хотите от меня?
– Ваше полное сотрудничество, полковник Нойхофф, – сказал Радл. – И никаких вопросов. У вас здесь штрафная часть, по-моему? Операция «Рыба-меч».
В глазах Нойхоффа тревога усилилась, Девлин сразу заметил это, казалось, что полковник оцепенел.
– Да, господин полковник, есть такая часть. Под командованием полковника Штайнера из парашютного полка.
– Знаю, – сказал Радл. – Полковник Штайнер, Риттер Нойманн и двадцать девять парашютистов.
Нойхофф поправил его:
– Полковник Штайнер, Риттер Нойманн и четырнадцать парашютистов.
Радл с удивлением посмотрел на него:
– Что вы говорите? А где другие?
– Погибли, господин полковник, – просто ответил Нойхофф. – Вы знаете, что такое операция «Рыба-меч»? Вы знаете, как ее выполняют люди? Они сидят верхом на торпедах и...
– Это я знаю. – Радл встал, взял директиву фюрера и вложил ее в конверт. – На сегодня запланированы операции?
– Это зависит от того, покажет ли радар цель.
– Все, – сказал Радл. – Все прекращается с этого момента. – Он поднял конверт. – Мой первый приказ в рамках этой директивы.
Нойхофф улыбнулся:
– С удовольствием подчиняюсь такому приказу.
– Понятно, – сказал Радл. – Полковник Штайнер – ваш друг?
– Большая честь, – просто сказал Нойхофф. – Если бы вы знали этого человека, вы бы поняли, что я имею в виду. Есть мнение, что человек таких необыкновенных способностей более полезен рейху живой, чем мертвый.
– Именно поэтому я здесь, – сказал Радл. – Где я могу его найти?
– Возле гавани есть трактир. Штайнер и его люди приспособили его под свой штаб. Я вас туда отвезу.
– Не надо, – сказал Радл. – Мне хотелось бы встретиться с ним наедине. Это далеко?
– Четверть мили.
– Хорошо, мы пройдемся.
Нойхофф встал:
– Сколько вы здесь пробудете?
– Я договорился, что «аист» заберет нас рано утром, – сказал Радл. – Очень важно, чтобы мы были на аэродроме на Джерси не позднее одиннадцати. В одиннадцать отлетает наш самолет в Бретань.
– Я организую ночлег для вас и вашего... вашего друга. – Нойхофф посмотрел на Девлина. – И еще, не отобедаете ли вы со мной сегодня? Моя жена будет в восторге, и, возможно, полковник Штайнер сможет составить нам компанию.
– Отличная идея, – сказал Радл. – С удовольствием предвкушаю это событие.
Когда Радл и Девлин шли по Виктория-стрит мимо закрытых ставен магазинов и пустых домов, Девлин спросил:
– Что в вас вселилось? Очень уж строго вели разговор. Мы что, сегодня чувствуем действие присяги?
Радл рассмеялся, вид у него был несколько пристыженный.
– Как только я вынимаю это проклятое письмо, во мне поднимается какое-то странное чувство. Чувство... власти, что ли, охватывает. Как стражник в Библии, который говорит: «Делайте это», и люди делают, «Идите туда» – и они идут.
Радл с Девлином повернули на Брей Роуд. Здесь их обогнала полевая машина с тем же артиллерийским унтер-офицером, который привез их с аэродрома.
– Полковник Нойхофф послал предупреждение о нашем приходе, – прокомментировал Радл. – Мне было интересно, сделает ли он это.
– По-моему, он считает меня гестаповцем, – сказал Девлин. – Он испугался.
– Возможно, – сказал Радл. – А вы, господин Девлин? Вы когда-нибудь боитесь?
– Что-то не припомню такого случая. – Девлин нерадостно засмеялся. – Скажу вам одну вещь, которую никогда ни одной живой душе не говорил. Даже в момент максимальной опасности, и видит бог, у меня их было достаточно в жизни, даже когда я смотрю смерти в глаза, у меня возникает странное ощущение. Как будто мне хочется взять смерть за руку. Вам приходилось слышать что-нибудь более смешное?
* * *
Риттер Нойманн в мокром черном резиновом костюме сидел верхом на торпеде, привязанной к первой спасательной лодке, и что-то наспех чинил в моторе. К берегу подъехала полевая машина. Когда Нойманн поднял голову и посмотрел, кто это, прикрыв рукой глаза от солнца, появился оберфельдфебель Брандт.
– Что за спешка? – крикнул Нойманн. – Война окончилась, что ли?
– Беда, господин лейтенант, – сказал Брандт. – С Джерси прилетел какой-то штабной офицер. Некий полковник Радл. Он приехал за полковником. Нам только что прислали предупреждение с Виктория-стрит.
– Штабной офицер? – спросил Нойманн. Он перелез через поручни спасательного судна и взял полотенце, поданное рядовым Риделем. – Откуда он?
– Берлин! – мрачно сказал Брандт. – И с ним кто-то в гражданском, но не гражданское лицо.
– Гестапо?
– Похоже. Они идут сюда.
Нойманн натянул сапоги и полез по лесенке на пирс.
– Ребята знают?
Брандт кивнул, лицо его было свирепым:
– Им это не нравится. Если узнают, что он приехал, чтобы нажать на полковника, очень может случиться, что столкнут его вместе с приятелем с пирса, привязав к ногам по шестьдесят фунтов цепей.
– Правильно, – сказал Нойманн. – Мигом обратно в трактир и задержи их. Я возьму машину и привезу полковника. Он пошел погулять по волнорезу с фрау Нойхофф.
Штайнер и Ильзе Нойхофф находились на самом конце волнореза. Она сидела на обломках укреплений, болтая в воздухе своими длинными ногами, ветер с моря перебирал ее светлые волосы и вздымал юбку. Она смеялась, глядя сверху на Штайнера. Он обернулся, услышав, как остановилась полевая машина.
Нойманн выскочил из машины. Штайнеру достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы саркастически улыбнуться:
– Дурные вести, Риттер, и в такой прелестный день.
– Из Берлина приехал какой-то штабной офицер, некий полковник Радл. Он ищет вас, – мрачно сказал Нойманн. – Говорят, с ним гестаповец.
Выражение лица Штайнера ничуть не изменилось.
– Это, несомненно, делает день немного интереснее.
Он поднял руки, чтобы поймать Ильзе, которая спрыгнула вниз, и на мгновение прижал ее к себе. Лицо ее было очень тревожным:
– Ради бога, Курт, неужели вы ничего не принимаете всерьез?
– Он, возможно, приехал, чтобы посчитать головы. Ведь мы должны были уже все погибнуть. На Принц-Альбрехтштрассе, должно быть, сильно расстроены.
* * *
Старый трактир находился на обочине дороги у подхода к гавани. Когда Радл и ирландец приблизились к нему, стояла странная тишина.
– Самая милая пивная, какую мне приходилось видеть, – сказал Девлин. – Как вы думаете, у них найдется, что выпить?
Радл толкнул входную дверь. Она открылась, и оба оказались в темном коридоре. Позади щелкнула дверь.
– Сюда, господин полковник, – сказал тихий интеллигентный голос.
Унтер-офицер Ханс Альтманн прислонился к входной двери, как будто преграждая им проход. Радл увидел нашивку за Зимнюю кампанию, «Железный крест» первого и второго класса, серебряную нашивку, означавшую не менее трех ранений, значок авиадесантных войск и самую желанную награду для парашютиста – надпись на обшлаге: «Kreta», гордый знак для тех, кто был в авангарде нашествия на Крит в мае 1941 г.
– Ваша фамилия? – резко спросил Радл.
Альтманн не ответил. Он толкнул ногой дверь с табличкой «Бар», и Радл, чувствуя что-то неладное, но не понимая, что именно, вздернул подбородок и вошел внутрь.
Комната была средней величины. Слева стойка бара, за ней пустые полки, на стенах несколько фотографий разбившихся кораблей, в углу пианино. В комнате находились до дюжины парашютистов, настроенных очень неприветливо. На Радла, холодно оглядевшего их, они произвели большое впечатление. Никогда раньше ему не приходилось видеть такую большую группу людей со множеством знаков отличия на мундирах. Не было ни одного человека без «Железного креста» первого класса, а таких мелочей, как нашивка по ранению, нашивка за уничтожение танков, было полно.
Радл стоял в центре комнаты, держа под мышкой портфель, руки в карманах, воротник поднят.
– Хотел бы напомнить, – мягко сказал он, – что за такое поведение, бывало, и расстреливали.
Раздался взрыв хохота. Унтер-офицер Штурм, стоявший за стойкой и чистивший пистолет, сказал:
– Очень хорошо сказано, господин полковник. Хотите услышать забавную вещь? Когда мы сюда ехали десять недель назад, нас было тридцать один человек, включая полковника. Сейчас пятнадцать, несмотря на массу удачных выходов. Что можете вы и это гестаповское говно предложить нам хуже этого?
– Меня не впутывайте, – сказал Девлин. – Я нейтральный.
Штурм, который работал на баржах в Гамбурге с двенадцати лет и имел обыкновение называть вещи своими именами, продолжал:
