Он шлепнул девушку по тонкой руке.
– Ноль поэзии, одна физиология. Простые телесные ценности. Верно? Бе-е-е! – сказал Вернадский, нагнувшись к ее точеному ушку.
Кукольная блондинка скосила глаза на Фернандеса, открыла рот, закрыла его, вздернула подбородок и принялась выбираться из-за стола, оранжево краснея под загаром. Вернадский, ни капли не растерявшийся, скользнул девочке за спину, присел у ее другого уха и быстро зашептал что-то неслышное, упрямо гладя, растирая, теребя ее шоколадные плечи, сантиметр за сантиметром возвращая обиженную блондинку на сиденье.
Фернандес умеет не пустить. Он даже со мной проделывал такой фокус, не говоря о… ну, людях попроще.
– Животные, – Вернадский вернулся к беседе, как ни в чем не бывало. – Мы жрем курицу – нам насрать на курицу. Потому что куры тупые.
Он указал через плечо на блондинку, которая снова насупила брови. Допил коктейль и вытер рот.
– Даже так. Не животные, а просто вещи. Предметы роскоши.
Его девочка высокомерно улыбнулась. Роль вещи определенно нравилась ей больше, чем роль овцы.
– Я, наверное, пойду, – сказал я.
– Ван сек, тут есть путь напрямую, – Фернандес потащил меня в другой конец бункера, где за лиловыми кулисами открывался грязный бетонный коридор. – Спецвыход для друзей.
– Слушай, – не удержался я, когда блондинка осталась по ту сторону драпировки. – Я знаю, ты не веришь в отношения, и все такое… Но я хотел сказать, эта девочка, Эвридика, ты серьезно ей нравишься.
Опять я затеваю мелодраму.
– Бля-а-адь, – зевает Вернадский. – Что значит, «серьезно»? Типа любовь, да?
Похоже.
– Любовь, – Фернандес приложил руку к сердцу и улыбнулся своей косой улыбкой. – Это головоломка. Переделай слово «жопа» в слово «роза» за пять ходов.
Не пойму.
– Объясню на примере любви к Родине. Вот тебе мой папа, с трибуны заклинает: быдло, люби Родину. То есть, люби государство. А кто государство? Он государство! Значит, когда мой папа просит тебя любить Родину, он буквально подразумевает: стань на колени и целуй мою вислую жопу! Вот так, – Вернадский щелкнул пальцами и хлопнул меня по спине. – Ладно, ладно, возражений у тебя будет много, их у всех много, я просто говорю свое мнение, кому не нравится – заранее извините. Пока!
Он распахнул передо мной дверь, и я оказался на стоянке позади Рейва. В горячем воздухе пахло асфальтом. Стекла машин горели в закатном солнце. Я сделал два ленивых шага, и кто-то умело обхватил меня сзади, придавив мой кадык рукой и уперев под скулу жгучее острие.
...
– Здоров? Так и сказали «здоров»? Официально?
– Я сам в шоке.
– Подожди. Нет, я знаю.
– Ну?
– Короче, отведу его к майору… И скажу: товарищ майор, этого человека в дурдоме официально признали здоровым. А теперь почитайте его дело, и может, будете относиться уважительней ко мне, к следователю Касьянченко и другим людям нашего поколения.
...
И снова был мартини. Спустя почти месяц первый эпизод «Вау!» с участием Лизы попал в эфир. Ребята уверяли, что это нужно посмотреть вместе. И теперь Лиза сидела, забившись в угол дивана и крепко обняв бутылку. Всякий раз, когда на экране появлялась Элиза Фрейд, произнося ужасным голосом очередную чудовищную реплику, настоящая Лиза торопливо свинчивала пробку и делала глоток елового напитка, совсем не трогая бутерброды. Желудок Лизы ушел в кому с первыми кадрами заставки «Вау! Он нашел всех ее парней», а вот горло пересыхало зверски, и мартини пришелся очень кстати.
С Лизой творились странные вещи.
Во-первых, она была удивлена и даже задета. Эти изнурительные съемки, переозвучка, три недели монтажа – и что она видела теперь? Вообще-то, передача мало отличалась от рабочих клипов, под которые она писала голос. Тут и там, конечно, что-то было вырезано, здесь – не очень гладко – склеено, а местами шел откровенный бред. Вопросы Анжелики оставались без ответа, реплики гостей звучали не по теме, Элиза вообще несла сплошную чушь (пробка, глоток), на герое программы были очки, которые сперва торчали из кармана, потом вдруг оказались у него в руках, потом ежеминутно вскакивали на лоб. Нет, эти мелочи наверняка ускользали от зрителей, как и то, что гость был актером. Неясным оставалось другое: на что здесь, боже мой, потрачено три недели?
– Думаю, это лишь попытка сублимировать наши личные страхи, – объясняла Элиза на экране.
Пробка, глоток. Лиза боязливо покосилась на парней, смотревших передачу. Лицо Димы, подсвеченное синевой экрана, было серьезным и внимательным. Она глянула на Макса и смутилась еще больше. Глаза Максима блестели. В них отражалась Элиза. В них сиял восторг. Макс поймал ее взгляд и быстро выпрямился, придав лицу нейтральный вид, и Лизе стало вовсе муторно.
Пробка, глоток.
Во-вторых, ее распирало незнакомое чувство. Там, за трескучим стеклом экрана, плясала другая реальность. Там жил мир, частично созданный ею. И… и это было так странно. Лизе казалось, что ей стоит только приказать, и Элиза на экране выкинет что-нибудь неописуемое, запляшет или завоет, разденется догола или заявит о смене ориентации.
Впервые Лиза ощутила, что может дать человеку актерство.
Ей невыносимо захотелось быть видимой. Лиза вспомнила сверкающие глаза Макса.
Пробка, глоток.
Да. Хочется славы. И что, что здесь такого? Не заслужила, потому что я женщина?
Еще глоток.
Лиза сидела, окунувшись в бешеный пестрый мирок, упиваясь новым чувством. И в этом чувстве ощущалась такая искренность, такая подлинность, которая бывает у желаний только в детстве; такая чистота, о которой Лиза давно забыла.
Когда зажегся свет, она поняла, что замечталась. На экране уже плыли титры.
– Ну как вам? – чужим голосом спросила Лиза.
– Супер! Восхитительно! Отлично! – Максим упал на колени и воздел руки к потолку.
– Тебя очень красиво показали, – сказал Дима. – Хотя парня было жалко.
Лиза выронила бутылку и засмеялась, промокая слезы. Вообще, шоу и правда получилось неплохим. Трудно было сказать, чего она боялась, но уж точно всё должно было выйти в сто раз хуже.
Бутылка скользнула на пол и шлепнулась на паркет. Она была пуста на две трети, и всё это она выпила сама, так много сразу. Трудно поверить. Лиза решила встать, сразу оступилась и грохнулась в объятия подоспевшему Максу.
«И к черту всё», – решила она. Дайте звезде отдых.
Лиза фыркнула, вяло загородившись рукой. Обняла Максима за талию и сообщила:
– Я хочу спать. Дорогой, не проводите даму до постели?
Он забыл обо всем – даже о том, что остался без мартини. Он вел Лизу, придерживая ее чуть выше талии, чувствуя, как под тонким свитером скользят ее теплые ребра. В комнате Лиза хихикнула, вынырнула из-под его руки и повалилась на кровать. Потом села, закинула руки за спину и нырнула в свитер, немедленно запутавшись в его шерстяных недрах.
– Не поможешь девушке раздеться? – глухо спросила она изнутри.
Сделав три нетвердых шага к Лизе, Макс помог ей выпутаться, стараясь не подать виду, что его взгляд прикован к оборке лифчика, которая натянулась, уступая пространство коже.
– И джинсы, если можно, – Лиза поправила лифчик и прикрылась ладонью.
Ворочая деревянными пальцами, Максим одолел пуговицу и расстегнул молнию. Лиза приподнялась, Макс осторожно потянул джинсы за пояс, но зацепился мизинцем за какую-то веревочку на изнанке. Он потянул сильнее, и вдруг понял. Максима одновременно бросило в холод и в жар.
Это была веревочка от ее стрингов, которые Макс едва не стащил вместе с джинсами. Их заплатка еще была на месте, но уже гнулась, как мягкий лепесток, защищая интимную часть Лизы одной лишь тенью, и недостаточно плотной – тенью самой волнующей густоты.
Лиза проследила его взгляд и неловко засмеялась, отпихивая руку прочь.
– Нет. Нет. Спасибо, это я сама.
Трезвой и не сонной частью сознания она почуяла легкую опасность. Хотя остальной ее ум, одурманенный вином пополам с первой славой… Нет. «Нет, держи себя в руках», – думала Лиза. Потом сама пожалеешь.
Хотя…
НЕТ! Она мысленно встряхнула пьяную себя за плечи. «Боже, девочка, ты понимаешь, что тебе с этим человеком жить в одной квартире? Подумай, на таком… тьфу, в такой период – что если где-то у вас не получится? Ну, ты поняла, о чем я».
А если получится?
«Хоть раз получилось?»
Пьяная Лиза ответить не могла и хмуро молчала. А трезвой Лизе ужасно хотелось спать. Она нырнула под одеяло, стащила тесный лифчик и стринги, потом выдала их Максиму, который всё торчал у кровати, как древний идол.
– И это к вещам… – Лиза зевнула. – Спокойной ночи?
– Спокойной ночи, – сказал Макс. Он погасил свет, развернулся и медленно вышел, задев коленом чертов дебильный стул, на котором лежали ее вещи.
