— Назначьте на любой день на следующей неделе, — сказал он.
— Хорошо. — Она приподняла бровь. — Майкл, с вами все в порядке?
— Все хорошо, — сказал он, усаживаясь за огромный стол Рэндольфа. — Я просто кое о чем думаю.
Зазвонил телефон, и она сняла трубку на его столе.
— Офис мистера Винсента. О да, Лео, он как раз здесь. — Она нажала кнопку переключателя. — Звонит Лео.
— Скажите, что я ему перезвоню.
— Я не могу этого сделать, — беспокойно сказала она, — я уже сказала ему, что вы здесь. Он терпеть не может, когда от него хотят отделаться; вам придется ответить.
Майкл взял трубку и заставил свой голос звучать бодро.
— Лео, как дела?
— Отлично, друг мой. Мне только что звонила Сью Харт, рассказала все новости. Принимай поздравления.
— Спасибо, Лео.
— И Марка ты тоже уговорил! Ты показал, на что способен, Майкл! Я тобой горжусь.
— Должен получиться неплохой фильм, — запинаясь, выговорил Майкл.
— Как обстоят дела с приобретением прав на книгу?
Майкл сдержал волнение.
— Я над этим работаю, пока никаких проблем не предвидится.
— Хорошо, хорошо. Я рад, что все идет так гладко. Я еще позвоню. — Лео повесил трубку.
Закончив разговор, Майкл обнаружил, что от волнения у него дрожат руки.
В двери показалась Маргот.
— Пришел Джордж Хасуэй, выглядит очень радостным.
— Конечно, конечно, Маргот, зовите его, — сказал Майкл, стараясь выкинуть из головы проблемы с правами и сосредоточиться на текущих делах.
В комнату вошел Джордж Хасуэй с толстым рулоном плотной бумаги в руке.
— Майкл, — ставя рулон на стол, он так и сиял, — я прочел книгу, и я в восторге. Я всю ночь о ней думал и сделал несколько набросков. — Он развернул бумаги, чтобы показать эскиз дома.
Майкл всмотрелся в рисунок. Можно подумать, что Джордж забрался к нему в голову и извлек оттуда его представление о северокалифорнийском домике, где жил главный герой «Тихих дней».
— Что вы думаете?
— Это превосходно, Джордж; это и есть тот дом. Как вы это сделали?
— Ну, вообще-то я художник-постановщик, мальчик мой, а не только заведующий складом реквизита. — Он пролистал свои эскизы: там было все — дом, музыкальный зал, спальня, кабинет доктора, каждая значительная сцена в книге была представлена.
— Я в восхищении, — сказал Майкл. — Как вам удалось придумать все это так быстро?
— Я всегда работал быстро, — сказал Джордж. — Вы поверите, что я нарисовал эскиз этого кабинета, — он обвел рукой кабинет «Великого Рэндольфа», — за полчаса?
Майкл снова сел в свое кресло.
— Джордж, вы будете работать со мной в этом фильме? — спросил он.
Джордж порозовел и засиял.
— Мальчик мой, почту это за честь. — Он быстро моргал, голос его стал хриплым. — Много времени прошло с тех пор, как мне предлагали что-то серьезное.
— Да уж это работа что надо, — сказал Майкл, встав и похлопав старого художника по плечу. — Сценарий делает Марк Адер, а Роберт Харт согласился играть доктора.
— Вот это да, просто фантастика! — сказал Джордж. — А кто делает костюмы?
— Кого бы вы порекомендовали?
— Эдит Хед, но она умерла, так же, как и все, кого я знал.
— Подумайте еще.
— Есть одна девушка, — сказал Джордж. — Она живет неподалеку от меня, и она как раз ищет работу. Она молода, но, по-моему мнению, очень талантлива.
— Попросите ее сделать для меня несколько эскизов и позвоните Маргот, чтобы она назначила встречу. Как ее зовут?
— Дженифер Фокс — Дженни. Я скажу ей и сам поработаю с ней над эскизами. — Джордж улыбнулся. — Вы знаете, какая сцена в книге понравилась мне больше всего?
— Какая?
— Там, где доктор поет для молодой женщины. «Все мое сердце принадлежит тебе».
— Да, это замечательная сцена. Хотя из фильма нам ее придется убрать. Сомневаюсь, что Боб Харт ее вытянет.
— А почему бы и нет? Петь ему не придется — для этого вы можете нанять дублера, — а сыграть он сумеет, и неплохо.
— Я думаю, что эта сцена может быть слишком резким контрастом по сравнению с его прежними образами в кино.
— Очень жаль. Я люблю Легара.
— Кого?
— Легара. Франца Легара.
Майкл покопался в памяти.
— Опера? — наконец отважился спросить он.
— Оперетта, — сказал Джордж. — Он написал «Все мое сердце принадлежит тебе».
— А-а, — сказал Майкл. Он пока не понимал, о чем идет речь.
— Вы ее когда-нибудь слышали?
— Кажется, да, — солгал Майкл.
— Вы не уделите мне еще десять минут?
— Конечно, Джордж! — Майкл не мог понять, куда он клонит.
Джордж быстро вышел из комнаты, поднял трубку телефона Маргот и набрал номер. Пятью минутами позже появились два рабочих, которые притащили роскошное пианино и поставили его в углу кабинета Рэндольфа, потом в комнату вошли два пожилых мужчины. Один из них нес ноты.
— Пожалуйста, — сказал Джордж, указывая Майклу на диван, — садитесь.
Майкл сел.
— Мистер Винсент, — голос Джорджа звучал торжественно, — позвольте вам представить Антона Грубера и Германа Гехта.
— Здравствуйте, — сказал Майкл. Потом он вспомнил, кто такой Грубер. Этот человек написал музыку к десяткам фильмов в тридцатых — сороковых годах. О Гехте Майкл ничего не слышал.
Антон Грубер сел за пианино и сыграл мелодичное вступление, затем Герман Гехт, встав в позу артиста на сцене и сложив руки за спиной, начал петь.
Майкл прежде никогда не слышал этой музыки. Конечно, она звучала старомодно, но мелодия была чудесной. Старый артист пел немного надтреснутым баритоном, однако с таким чувством, что, когда он закончил и музыка смолкла, у Майкла стоял комок в горле. Он встал и громко зааплодировал.
— Господа, это было просто замечательно. Никогда не слышал ничего лучше.
— Я так и подумал, что вам понравится, — сказал Джордж. — Теперь вы понимаете, как важна эта сцена, доктор наконец в песне, пусть немецкой, выражает свои чувства к девушке, а прежде он о них и словом обмолвиться боялся.
— Вы правы, Джордж, — сказал Майкл. — Это может стать эмоционально самой сильной сценой в картине. Будет просто отлично, если только я уговорю Боба это сделать.
— Но ведь он актер, не так ли? — спросил Джордж. — Все актеры бездарны. Он никогда так не сыграет эту сцену, даже если он не будет петь. Здесь Герман сможет его продублировать.
— Это может сработать, — сказал Майкл. «Еще как сработает», — подумал он, зрители будут растроганы до слез, как это только что произошло с ним самим.
Эта чудесная сцена могла бы быть сыграна лучшим актером в картине, которую он не сможет сделать, если не получит прав на роман. В ушах его снова зазвучал смех Дэниела Дж. Мориарти.
Майкл медленно подъехал в своем «порше» по бульвару Сансет к отелю «Бель-эр». Сзади сидела Ванесса, разглядывая свое отражение в зеркальце.
— Скажи мне еще раз, что это за парень, — попросила она.
— Его зовут Томми Провенсано, — сказал Майкл. — Я знаю его с детства, мы вместе росли в Нью-Йорке.
— А, понятно.
— Не удивляйся, если иногда он будет называть меня Винни. Это что-то вроде прозвища.
— Ладно. Он будет не один?
— Ее зовут Мими, это все, что я о ней знаю. Может быть, это их первая встреча.
— А сколько Томми лет?
— Он на пару лет старше меня.
— А если он окажется занудой, мне все равно надо быть с ним любезной?
— Ванесса, в Голливуде тебе надо быть любезной со всеми: никогда заранее не знаешь, с кем говоришь.
— Думаю, это хорошая политика.
— Неплохая, уж поверь мне.
Томми открыл дверь и схватил Майкла в свои медвежьи объятия.
— Здорово, дружище, — прорычал он. — Вот это классный голливудский продюсер.
— Здравствуй, Томми, — сказал Майкл. — Позволь тебе представить Ванессу Паркс.
Томми вдруг превратился в джентльмена.
— Как поживаете, Ванесса? — сказал он. — Разрешите представить вам Мими.
Невысокая темноволосая девушка встала с дивана и пожала им руки. Она была скромно одета и очень красива. Майкл подумал, что Маргот хорошо справилась с его поручением.
Томми хлопнул бутылкой шампанского. «Дом Периньон», — отметил про себя Майкл, не забывая, что платить за все придется ему. Томми разлил вино по бокалам и обратился к небольшой компании.
— Мы с этим парнем, — сказал он, взяв Майкла за плечи и слегка встряхивая его, словно тряпичную куклу, — вместе грязными пацанами играли на улице. Мы воровали фрукты с тележек, мы грабили пьяных, мы творили все самое ужасное, что делают дети на улице, и каждый вечер мы возвращались домой к своим матерям.
— Томми, — укоризненно сказал Майкл, — ты прекрасно знаешь, что мы никогда не воровали никаких фруктов. — Он повернулся к остальным. — У Томми романтическое представление о нашей юности.
