По дороге домой мы остановились и пообедали в кафе — металлической коробке, отливающей хромом. Отец заказал мясной рулет, и мы все следом за ним тоже заказали мясной рулет. За обедом никто не проронил ни слова, а когда подали мороженое, отец спросил:
— Ну, как у вас дела в школе?
Джим легонько лягнул меня по голени и объявил:
— У меня все отлично.
— Хорошо, — сказала Мэри.
Я некоторое время молчал, но Джим снова меня лягнул, и я выдавил из себя:
— Неплохо.
Мэри голосом Микки сказала:
— А не пойти ли тебе?..
Но отец не обратил (или не захотел обращать) на нее внимания и попросил счет.
Когда мы вернулись домой, на улице было уже темно. Мы приготовились ко сну, а потом пришли посидеть в гостиной. Мама не спала и была в хорошем настроении. Она поиграла на гитаре и спела для нас. Отец, как в прежние времена, почитал стихи из своих красных книжек — «Атаку легкой кавалерии», «Балладу Рэдингской тюрьмы» и «Пересекая черту».[40] В ту ночь я спал хорошо, без сновидений, и антенна на крыше не стонала, а шептала.
Я нашел номер мистера Барзиты в телефонной книге и стал ему звонить каждый день после школы, но трубку никто не снимал. Я спросил Бабулю и Деда — не видели ли они его, но оба сказали «нет». Дед пожелал узнать, почему я спрашиваю, а я пожал плечами и сказал:
— Потому что давно его не видел.
— А ты вообще когда-нибудь видел его с наступлением холодов? — спросила Бабуля.
Барзита и вправду редко появлялся после Хеллоуина, а погода в тот год действительно установилась холодная. Стояла середина ноября, а температура целую неделю не поднималась выше десяти градусов.[41] Мы молились, чтобы наконец пошел снег, но даже небеса, казалось, замерзли. Мы с Джимом сгоняли на великах в Вавилон, к озеру Аргайл, и покатались по нему на коньках, но остальное время я проводил дома, читая и пописывая в свою тетрадь, занося в нее сведения о тех соседях, которым еще не нашлось места на этих страницах.
У Ист-Лейка жила одна старуха, имени которой я никак не мог вспомнить. Оно стояло на ее почтовом ящике, но я все забывал посмотреть по пути из школы домой. У меня была хорошая история про старуху — о том, как она иногда ходит по соседям (ну прямо как мы в Хеллоуин), выпрашивая стаканчик джина. Заслуживала нескольких слов и ее собака, злобная немецкая овчарка по кличке Тател, в особенности случай с почтальоном, загнанным на вяз у дома Гриммов. У меня было прекрасное описание седых всклокоченных волос старухи, ее костлявого тела, ее кожи, натянутой на череп, словно резиновая перчатка на пальцы, — только имени я не знал. Но вот похолодание закончилось, температура немного поднялась. Решив развеяться и подышать свежим воздухом, я нацепил на ошейник Джорджа поводок, и мы отправились прогуляться по кварталу.
Я три раза крупными буквами записал фамилию старухи у себя в голове — миссис Хомретц, а Джордж тем временем поднял ногу на столбик ее почтового ящика. Тучи затянули небо, и, хотя дул ветер, было достаточно тепло, а потому я шел с расстегнутой курткой. Убедившись, что запомнил фамилию, я повернул к дому. Мне повезло, потому что одновременно я бросил взгляд через плечо и увидел, как на Уиллоу-авеню из-за угла вывернула тройка ребят на великах — Уилл Хинкли, Пинки Штайнмахер и Джастин Уолш. Они направлялись прямо ко мне.
— Вот он! — заорал Хинкли, и все трое подняли задницы с сидений, вовсю закрутив педалями.
Я бросился наутек еще до того, как сердце заколотилось в груди и страх разлился по жилам. Враги отрезали мне прямой путь к отступлению и теперь приближались с такой скоростью, что я не успевал свернуть на Катберт-роуд, чтобы, обогнув квартал, вернуться на Уиллоу. Я бы и пол-улицы не пробежал, как меня бы догнали. А потому я кратчайшим путем рванул к Ист-Лейку и лесу, решив, что они прекратят погоню, доехав до деревьев.
Джордж не отставал от меня, пока мы бежали по полю, а потом вниз по Канализационной горке. Я выбрал главную дорожку, думая, что если преследование все же продолжится, то я смогу уйти подальше в лес, а там скроюсь среди деревьев и кустов. Я собирался в последнюю секунду повернуть на юг, туда, где полоска леса простиралась позади жилищ Мейсонов и Халловеев. Если бы маневр удался, я смог бы попасть на Уиллоу-авеню неподалеку от нашего дома и захлопнуть дверь перед носом у преследователей. Я остановился на секунду, прислушиваясь к звукам погони. Поначалу я ничего не слышал, кроме стука в ушах, но потом раздался боевой крик Пинки, а за ним звук колес, ломающих сухие ветки и сминающих опавшие листья.
Мы снова бросились бежать по дорожке. Ветки хлестали мне в лицо, я спотыкался на кочках, стараясь не думать о том, что будет, если меня поймают. Джордж за себя сумеет постоять, но у меня при мысли о кулаках Хинкли появлялась слабость в ногах.
— Вон он, впереди! — завопил Уолш, и я понял, что они видят меня.
Я бросился с тропинки в заросли, но враги продолжали погоню. Правда, кусты и упавшие стволы замедлили их продвижение, и, судя по звукам, они бросили велосипеды. Трусам вроде меня нужны быстрые ноги — и, слава богу, они у меня имелись. Еще пять минут я мчался стрелой, а потом остановился, но не потому, что не хватало дыхания: передо мной было озеро. Я сам себя загнал в ловушку.
Я знал, что если поверну направо или налево, меня легко поймают. Озеро после заморозков все еще было покрыто льдом, который, впрочем, начал подтаивать и покрылся слоем воды. Я поставил ногу на скользкую поверхность и постепенно перенес весь свой вес на лед. Тот выдержал. Джорджу лед не понравился, и пришлось тащить его за поводок. Я медленно, с опаской двинулся вперед. Когда мои преследователи выбежали из леса, я отошел от берега уже футов на пятнадцать. Я не оглядывался, хотя они окликали меня, обзывали маменькиным сынком, навозным жуком и куском дерьма. Джорджу все это было не по душе, и он зарычал.
— Я тебе покажу, как кидать в мой дом яйцами, — раздался крик Хинкли, и тут же камень просвистел рядом с моей головой, ударился о лед и проскользил три четверти пути до противоположного берега.
— Ну-ка давай за ним! — закричал Штайнмахер, и они, вероятно, вместе прыгнули на лед: я почувствовал, как вся поверхность озерца ходит ходуном и издает рычание — совсем как Джордж, собирающийся наброситься на тапочек.
Затем послышался треск. Я повернулся и увидел, что Уолш стоит по пояс в коричневой воде, футах в трех от берега. Приятели принялись вытаскивать его, потом отступили на твердую землю, а я продолжил двигаться в прежнем направлении.
Должно быть, после прыжка моих преследователей лед сделался совсем непрочным, потому что теперь с каждым своим шагом я слышал потрескивание и видел, как от моих ступней расходятся тонкие трещинки, вроде прожилок внутри замерзшей зеленоватой массы. На открытом пространстве вовсю гулял ветер, и мое торжество — ведь враги отступили — внезапно улетучилось, сменившись тревожным предчувствием, что озеро вот-вот раскроет свою пасть и поглотит меня. Тут мне в затылок попал камень, и я рухнул вперед, ударившись грудью и лицом. Я услышал сильный треск и отключился — не только от страха, но и от удара.
Наконец я открыл глаза, но остался лежать на льду, прислушиваясь. Я слышал шум ветра, шуршание мертвых листьев в лесу, тихое поскуливание Джорджа и удаляющийся смех. Лед время от времени потрескивал. Я промок — ведь на поверхности озера лежал слой воды — и понемногу стал понимать, что весь дрожу. Крайне медленно и осторожно я поднялся на колени и потом замер на несколько мгновений. Голова болела и кружилась, так что я закрыл глаза. Следующей задачей было встать на ноги, и я сказал себе: «Вот сейчас досчитаю до тридцати, поднимусь и выберусь на берег».
Досчитав до двадцати пяти, я случайно опустил взгляд и увидел, что сквозь зеленоватый лед на меня смотрят чьи-то глаза. Поначалу я решил, что это мое отражение. Наклонившись ближе ко льду, чтобы разглядеть получше, я увидел там, подо льдом, белое полуразложившееся лицо Чарли Эдисона. Его слипшиеся волосы стояли торчком. Глазные белки почти совсем потемнели, сделавшись большими и круглыми, как у рыбы. Рот был раскрыт в безмолвном крике. Рядом с лицом виднелась ладонь, а дальше запястья рука терялась во мраке. Очков на Чарли не было, как не было и кожи на правой щеке.
Когда я закричал, то мне показалось, что это он кричит моим голосом. Отпустив поводок, я с трудом поднялся на ноги и, поскальзываясь и спотыкаясь, понесся к берегу в двадцати ярдах от меня, не обращая внимания на трещавший вокруг лед. Один раз я почувствовал, как он подался под моей ногой, но та уже поднялась в воздух. Мы с собакой одновременно выбрались на землю, проделав последние несколько футов по тонкому прибрежному льду.
Бешено дрожа, полузамерзший, я выбрался из леса позади дома Халловеев. Штаны у меня стояли колом, как перед рубашки, но, когда я вошел в дом, тепло растопило мой страх и я разревелся. Мама готовила обед на кухне, но лишь крикнула оттуда: «Привет» — а ко мне так и не подошла. Я поднялся в свою комнату, снял мокрую одежду и забрался в постель. Меня всего колотило. Так я лежал, пока меня не позвали обедать.
