Бешено дрожа, полузамерзший, я выбрался из леса позади дома Халловеев. Штаны у меня стояли колом, как перед рубашки, но, когда я вошел в дом, тепло растопило мой страх и я разревелся. Мама готовила обед на кухне, но лишь крикнула оттуда: «Привет» — а ко мне так и не подошла. Я поднялся в свою комнату, снял мокрую одежду и забрался в постель. Меня всего колотило. Так я лежал, пока меня не позвали обедать.
В этот вторник занятий в школе не было, потому что на следующий день праздновали День благодарения. Погода стояла отвратительная, но мне не сиделось дома, а потому я решил поехать вместе с Бабулей на станцию в Вавилоне и встретить тетушку Герти. Бабуля ехала со скоростью черепахи и делала только правые повороты. Дед называл такую манеру езды «улитка за рулем». Иногда, заходя в кондитерский магазин, я видел ползущую по улице большую синюю «импалу»,[42] за рулем которой сидела Бабуля. Она поглядывала вокруг и улыбалась, как мистер Магу.[43] Однажды, когда я сидел с ней в машине, нас обогнал сердитый тип и крикнул: «Купи себе телегу с лошадью!» В этот раз пытка усугублялась слякотью и градом.
Час спустя мы были где-то в районе Брайтуотерса, за заливом, и искали нужный нам правосторонний поворот, чтобы вернуться назад в Вавилон. К счастью, град прекратился, но приближался вечер.
— Что ты думаешь о секретах? — спросил я Бабулю.
Губы ее шевелились, взгляд был устремлен вперед. Она нажала на тормоза перед знаком «уступи дорогу», и мы сделали поворот — конечно же, правый.
— Честность — лучшая политика, — сказала она.
Несколько минут спустя я спросил:
— Ты имеешь в виду вранье?
— Может быть, — сказала Бабуля и рассмеялась. Некоторое время она ехала, выпучив глаза, в поисках следующего правого поворота. — Я тебе говорила, что была замужем до Деда?
— Я слышал об этом.
— Моего первого мужа звали Эдди. Ах, какая у него была шевелюра! Он работал полицейским в Нью-Йорке. Ужасный был пьяница. Как-то раз въехал на своем мотоцикле в витрину и после этого полгода пролежал в больнице.
Я ждал, что Бабуля скажет еще что-нибудь, но она молчала.
— И что с ним случилось? — спросил я.
— В конце концов умер от воспаления легких.
— А ты когда-нибудь ездила на его мотоцикле?
— Конечно. Иногда с ним бывало очень весело. Но он был психованный. Бывало, напьется — и ну палить из пистолета на улице.
Она снова рассмеялась, а следом за ней и я.
— У меня в шкафу лежат его пистолет, значок и дубинки. Ты мне напомни, я покажу.
— Вот будет класс!
— В одну из дубинок вделана игральная кость. Очень красиво. А еще у меня остался его блэк-джек. Знаешь, что это такое?
— Нет.
— Это такая кожаная трубка, в которую зашит кусок свинца. Запросто можно голову проломить.
— Вот подожди — Джим до нее доберется.
— От нее не остается синяков. Но это не игрушка. Убить можно. Я думаю, теперь такие запрещены, — добавила Бабуля и приложила палец к губам.
— И когда же ты вышла за Деда?
— Через пару месяцев после смерти Эдди.
Они принесут вонючую сырную голову
Тетушка Герти была толстая и бледная, с выдающейся нижней губой и огромным подбородком — этакий Уинстон Черчилль в сеточке для волос, и Мэри могла предстать перед ней только в образе Микки.
— Прекрати, деточка, — сказала ей тетушка Герти. — Не валяй дурака.
Мне она дала пятицентовик и сказала, что у меня нелепая прическа. Одарив Джима, она только покачала головой и сморщилась. Потом она приказала Бабуле — назвав ее Мейси — поставить на стол коробочку черно-белого печенья. Тетушка никогда не приезжала без этого печенья — плоских полумесяцев, покрытых глазурью. Еще она спросила, как у нас дела в школе, и поморщилась, выслушав наши доклады. Тетушка Герти работала у епископа в Роквильском центре, а потому в ответ на вопрос, молимся ли мы, все закивали.
— Да, — сказал Джим, — мы молимся, чтобы лучше учиться в школе.
Тело тетушки затряслось — мы знали, что это означает смех.
— Мы хотим спросить об отшельнике из того места, где выросли вы с Бабулей, — сказал я.
— О каком отшельнике?
— О Беделии, — пояснила Бабуля.
На лице у тетушки появилось кислое выражение.
— О том, который жил в пещере на спаржевом поле, — добавил Джим.
Тетушка Герти рассмеялась.
— Да поможет нам Господь, — сказала она и сложила короткие ручки на груди.
— Помнишь, как мы туда ходили и кричали… — Тут Бабуля приложила ладонь к уголку рта и пошевелила пальцами. — Беделия, мы хотим тебя украсть?
— Ничего подобного, — возразила ее сестра. — Ничего такого не было.
— Чтоб мне так жить, — сказала Бабуля.
— Брехня, — бросила тетушка Герти.
Когда мы удалялись в свою часть дома, Дед поднял глаза над газетой и сказал:
— Спасибо.
В ту ночь антенна не давала мне спать, и я знал, что за открытой дверью шкафа в углу что-то есть. Видимо, Джордж тоже чувствовал это, потому что рычал во сне на краю кровати. После затянувшейся ночи, которая длилась, казалось, чуть ли не целую неделю, когда все мои мучительные сны наяву о Перно Шелле, растопленные страхом, потерялись в арктической метели, я наконец услышал внизу шаги матери. Прежде чем спуститься, я закрыл дверь шкафа, а потом босой ногой коснулся деревянного пола. Он был влажным.
Я сощурился, войдя на кухню, — там горела лампа дневного света. Мама ощипывала индейку, стоя у раковины в халате с закатанными рукавами; волосы ее были всклокочены. В пепельнице на столе горела сигарета, а рядом стояла чашка с черным кофе. Линолеум был холодным. В окне позади мамы я увидел серый рассвет и пар, поднимающийся над землей. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть крупную розовую с желтым птицу — выпотрошенное нутро, заостренные крылья, клюв, волоски. Отцу подарили индейку на работе, и он привез ее домой, завернутую, словно ребенка, в полотенце.
— Двадцать шесть фунтов, — сказала мама. Она бросила индейку в раковину, стащила с руки резиновую перчатку и взяла сигарету. — Ух, здоровенная, стерва.
Она бухнула мне в миску безымянные хлопья, залила их восстановленным молоком, добавила половинку нарезанного ломтиками банана и присыпала все сахарным песком. Мы сели в столовой. Мама курила и пила свой кофе, а я ел.
— Что ты читаешь? — спросила она.
— «Собаку Баскервилей».
Ее осунувшееся лицо оживилось.
— Артур Конан Дойл, — добавил я.
— И кто твой любимый герой?
Перед моим мысленным взором возник доктор Ватсон с черным саквояжем в руке. Он помахал мне с другой стороны мощеной улицы, усыпанной снежком.
— Ватсон, — сказал я.
Мама затянулась сигаретой, на ее лице появилась улыбка.
— Я думаю, все эти истории на самом деле о Ватсоне, — проговорила она. — Он был ранен на Афганской войне в сражении при Майванде. Я думаю, это истории о возвращении Ватсона с войны домой, где он пытается вылечить себя писательством. Он врач, как и Конан Дойл.
— А что насчет Шерлока Холмса?
— Он наркоман и играет на скрипке.
Я кивнул, словно понимая, о чем она, и тут же спросил, кого мы ждем к обеду. Мама просмотрела список гостей, сопровождая имена короткими комментариями:
— Опять они принесут вонючую сырную голову…
В чаду от готовящейся индейки я, Джим и Мэри не отрывались от телевизора — там показывали парад «Мейси».[44] Джим сказал, что без гигантских надувных шаров все это дерьмо собачье.
— И без Санты, — добавила Мэри.
— Ненавижу певцов, — вставил я.
— Они просто ставят пластинку на проигрыватель, а певец только рот разевает и кривляется, — сказал Джим.
— Гадость, — согласилась Мэри.
В комнату вошел Джордж и расположился на диване между Джимом и Мэри. Как только собака улеглась, Джим принялся совсем легонько щекотать три волоска на спине Джорджа. Наконец тот зарычал. Джим на несколько секунд убрал руку, а потом принялся щекотать снова. Когда это повторилось три раза, мы все рассмеялись, а Джордж вдруг щелкнул зубами — он не любил, когда над ним насмехались.
Мэри положила этому конец со словами:
— Прекрати. Сейчас будет Санта.
Но тот не появлялся еще час. Когда он наконец проплыл по экрану со своим мешком, в окружении приветственно машущих эльфов, то казалось, что на заднике своих саней он приволок фильм «Марш деревянных солдатиков» с Лорелом и Харди.[45] Вернувшись на Северный полюс, Санта натянул на нас, словно одеяло, серый кошмар, и Мэри превратилась в Микки. Я так никогда и не мог решить, что отвратительнее — армия краснощеких деревянных солдат или куча волосатых чудовищ, вылезающих из пещер рядом с деревней, где разворачивались события. В фильме было и пение, которое никак нельзя было назвать гадостью. Лорел и Харди изображали идиотов, и нам это нравилось.
