— Тогда мы начнем все сначала, — ответил Ломакс.
Нельзя сказать, что мы праздновали победу, но в целом вечер прошел неплохо — улыбки, шутки, смех, спиртное и снова спиртное. Был даже провозглашен тост.
— За таинственного фотографа, — произнес, поднимая бокал, Виктор.
И все с удовольствием выпили. На меня, просидевшего столько времени на кока-коле, происходившее производило впечатление приятной новизны.
Компанию мне, Виктору и Терри составляли Паркер и Стэйси. А сидели мы все в роскошном «Книжном баре» на Гудзон-стрит.
Услышав слова Виктора, я поневоле задумался. Кто мог сделать снимок? И зачем? Я понимал: фотография, посланная Ломаксу, доказывала, что кто-то пытается спасти меня, однако то, что ее сделали именно с этой целью, представлялось мне в высшей степени невероятным. Но в чем тогда состояла изначальная цель слежки за мной? Или ее вели не за мной?
Естественно, вопросы эти приходили в голову не мне одному.
— Ну-с, и как же прореагировал на все наш друг Хеммерсон? — спросил Паркер.
— Да так себе, — ответила Терри.
— Жаль, Паркер, что вы не видели, как Терри и Хеммерсон сцепились под самый конец, — сказал Виктор. — То еще было зрелище.
Он обнял Терри за плечи и снова поднял бокал:
— За Терри Гарретт и за то, как здорово она поработала в деле «Народ против доктора Дэвида Ремлера»!
Мы чокнулись, а я никак не мог оторвать глаз от сжимавшей плечо Терри руки Виктора. Было ли это пожатие любовным? Или чисто дружеским? Или любовным, замаскированным под чисто дружеское?
Виктор уже убрал руку, а я все продолжал таращиться на ее плечо. И тут вдруг увидел глаза Терри. Она смотрела, как я смотрю на ее плечо. Терри улыбнулась, и я тут же уставился в сторону, словно стыдливый школьник.
Разговор продолжался, мы рассказывали друг другу всякие истории, хохотали. Стэйси требовала, чтобы Виктор пообещал пожертвовать — от имени своей фирмы — деньги ее женскому кризисному центру. Терри заявила, что этого будет мало, пусть он еще и пообещает обслуживать центр задаром. После разговора о том, что Стэйси и Паркеру лучше бы смыться, пока никто не передумал, Паркер, посмотрев на часы, сказал:
— Нет, серьезно, время уже позднее.
Они со Стэйси встали, пожелали нам доброй ночи и ушли. Втроем мы продолжили веселиться — Виктор, Терри и я. Меня, правда, не покидала мысль, что я здесь лишний.
Тут вдруг выяснилось, что оставить нас наедине — меня и Терри — надумал Виктор. Он заметил у стойки бара кого-то из давних знакомых. «Старого приятеля по юридическому факультету», — объяснил он.
Несколько секунд прошло в молчании.
— Кстати, ничего этого нет, — сказала вдруг Терри.
— Простите?
— Между мной и Виктором. Ничего нет.
Я смотрел на нее в совершенном недоумении. Во всяком случае, я старался, чтобы мой взгляд выражал таковое.
— Ой, да ладно вам, — сказала она.
Н-да, непроницаемое лицо — это не по моей части.
— Ну хорошо, может, я и вправду думал об этом, совсем немного, — признал я.
— Мне показалось, вам хочется знать наверняка. И как теперь выяснилось, показалось правильно. Хотя я вот подумала, что, если Терри Гарретт выйдет за Виктора Гласса, ей не придется перешивать монограммы на полотенцах.
— А на ваших полотенцах есть монограммы?
— Нет.
— Вообще-то вы не производите впечатления женщины, способной взять фамилию мужа.
— А вот тут вы не правы.
— Да ну?
— Надо же и о детях думать. У мамы с папой фамилии должны быть одинаковые.
— А вам хочется иметь детей?
— Хочется, — сказала она. — Я даже имя для первенца выбрала. Не важно, будет он мальчиком или девочкой. Вы читали «Убить пересмешника»?
— Конечно, — ответил я.
— Я хочу назвать моего первенца Аттикусом.
— Тогда молитесь, чтобы он оказался мальчиком.
— А как вам Атти? — спросила она. — Для девочки вполне подойдет.
— Если вы хотите, чтобы она вас любила, то вряд ли.
Терри рассмеялась:
— Можно я задам вам личный вопрос?
— Валяйте.
Она поджала губы:
— Вы с женой хотели завести ребенка?
И, не успев произнести эти слова, она уже пожалела о них. Наверное, я изменился в лице. Вряд ли я смог утаить охватившие меня чувства.
— Мне следовало быть поумнее, — сказала Терри. — Извините.
— Вам не за что извиняться, — ответил я. И набрал в грудь побольше воздуха. — Просто когда жена погибла, она была на четвертом месяце.
Терри сжала ладонью лоб:
— О господи, Дэвид, я не…
— Да нет, ничего. Откуда вы могли знать?
Я совсем уж собрался сказать что-нибудь веселое, но тут вдруг увидел ее руку. Подумать только, я даже и не почувствовал ничего.
Поверх моей ладони лежала ладонь Терри.
— Простите, — сказала она, медленно отнимая руку. — Я сделала глупость. Не нарочно, но все же глупость.
— А если я скажу, что это никакая не глупость?
Терри медленно сморгнула.
— Тогда я напомню вам, что вы — мой клиент. И что я нахожусь с вами примерно в тех же отношениях, что и вы с вашими пациентами. Между нами ничего даже предположительно произойти не может.
Я тут же скис.
— Со мной именно это почти и произошло.
— Вы о вашей Таинственной пациентке? Тут совсем другое. На самом деле вас просто пытались совратить. Она использовала вас — в эмоциональном смысле.
Последние слова Терри мгновенно пробудили кое-что в моей памяти. Нечто, произнесенное тем человеком на вечеринке Кассандры. Его теорию о различии между мужчиной и женщиной. И заданный им вопрос: «Можете вы со всей честностью сказать, что ни одна женщина никогда не пыталась эксплуатировать вас — в эмоциональном смысле?» Пожалуй, теперь я затруднился бы с ответом.
— Знаете, — сказал я Терри, — я ощущаю себя жалким типом, готовым втюриться в любую женщину, которая уделила мне хоть немного времени.
Терри выкатила глаза:
— Ну тогда получается, что я — самая главная из них.
— Вы же понимаете, о чем я. Кроме того, вы сказали мне, что я вам не интересен.
— А вот этого я не говорила. Я всего лишь сослалась на обстоятельства.
— Давайте так. Договоримся: когда все это закончится и я, будем надеяться, не сяду в тюрьму, мы с вами поужинаем.
— Считайте, что договорились, — ответила она.
Я протянул ей руку:
— В таком случае скрепим договоренность рукопожатием.
Терри взглянула в сторону бара, взяла меня за руку и притянула к себе.
— Что вы делаете?
— Пользуюсь возможностью, — ответила она.
Наши лица разделяли всего несколько сантиметров. Терри потянулась вперед, прижала свои губы к моим. Мы поцеловались.
— Вы хоть понимаете, что ваш босс совсем близко?
— Еще как понимаю, — сказала она.
Мы оба оглянулись на Виктора, сидевшего к нам спиной.
Его «старый приятель по юридическому» оказался очаровательной юной блондинкой.
Терри пожала плечами:
— Вот вам и монограммы на полотенцах.
Чистилище. Другим словом это чувство описать невозможно. В суд ходить больше не нужно, но вдруг еще придется вернуться туда? Первое и главное правило: не позволяй себе слишком больших надежд.
Пока же следовало возвратиться к некому подобию нормальной жизни. А для этого нужно было снова приступить к работе. Выбросить из головы собственные проблемы и сосредоточиться на проблемах других людей. Строго говоря, в чистилище-то оказались мои пациенты.
Именно поэтому многие из них решили отказаться от моих услуг. Существуют, конечно, вещи, без которых ньюйоркцы способны временно обходиться, однако еженедельная поправка душевного здоровья в их число, похоже, не входит. Так что, если психотерапевт куда-то пропадает, пациенты его тут же начинают разбредаться.
С другой стороны, оставшиеся у меня пациенты говорили, что теперь доверяют мне даже больше прежнего, к тому же я обзавелся и несколькими новыми.
В четверг, в четыре часа, я, подняв голову от бумаг, увидел входившую в мой кабинет Милу. Она явилась точно в срок. Обычно мы с ней встречались раз в две недели, по вторникам, в пять, однако теперь она попросила перейти на еженедельное расписание, поскольку в мое отсутствие накопились и счета, и связанные с работой вопросы.
— Никаких проблем, — сказал я.
— Как насчет четверга, в четыре?
— Годится.
Мила, по-видимому, решила, что, заполняя часы, которые прежде занимала моя Таинственная пациентка, она принесет мне максимальную пользу. Я возражать не стал.
Я помахал ей рукой:
— Rád te vidím.
Она одобрительно кивнула:
— Я тоже рада вас видеть.
После данных в суде свидетельских показаний Мила чувствовала себя ужасно. Ей так хотелось помочь мне, и одна мысль о случившемся едва не сводила ее с ума. Правда, после того как я раз десять заверил ее, что ничего плохого она не сделала, угнетавшее Милу чувство вины немного утихло. Когда же она услышала о приостановке процесса, то просто не смогла сдержать слезы радости.
