– Папа! Я здесь! – послышался голос дочери.
– Говори, не останавливайся, я иду.
– Папа-папа-папа-папа-папа… – говорила Ксюша, и Гарин, перебирая руками по поручням и сиденьям, двигался к ней.
– Я тоже иду, – раздался голос толстяка.
– Аккуратней, – сказал Гарин. – Не раздави меня!
– Миша! – отозвался толстяк. – Меня зовут Михаилом, а как тебя, док?
– Андрей! – сказал Гарин.
– Мы выберемся, Андрей! – сказал толстяк. – Ты чувствуешь, как они болеют за нас?
Гарин кивнул и, осознав, что его кивок в кромешной темноте никому не виден, сказал вслух.
– Да, Миша…
Честно говоря, он и сам так думал. Мертвецы, лежавшие на покатом полу вагона, превратились… ну если не в сообщников и союзников, то в болельщиков. Вряд ли они хотели, чтобы Гарина с компанией постигла та же участь, что и их самих.
«Папа-папа-папа…» – раздавалось уже совсем близко.
– Принцесса, – сказал Гарин. – Ты еще не выбросила вторую половинку зонта?
– Нет.
– Умница. Она нам сейчас пригодится.
– Это еще зачем? – поинтересовался Михаил.
– У тебя больше нет платка? – спросил его Гарин.
– Нет. Зачем мне два платка?
– У меня есть, – подала голос Галочка.
Мужчины застыли в удивлении. Затем толстяк с ехидцей сказал:
– Вот уж ни за что бы не подумал.
Послышались неуверенные шаги, и где-то совсем рядом – Гарин сначала почувствовал запах перегара, а потом уж услышал голос – раздалось:
– Это еще почему? Я что, похожа на женщину, у которой нет платка? Интересно, что ты там обо мне вообразил?
Михаил мягко и раскатисто рассмеялся.
– Пардон, мадам. Я не хотел вас обидеть.
– Вот так-то. Эй, кому там нужен платок? Держи!
Толстяк чиркнул зажигалкой, но слабого пламени хватило только на то, чтобы слегка разбавить черноту в радиусе полуметра от его кулака.
И Гарин, и Михаил понимали, что свет зажигалки едва ли поможет им выбраться из вагона. Нужно было придумать что-то другое. И Гарин, кажется, придумал.
Он уловил движение в темноте, словно кто-то встряхнул банку с чернилами, и вытянул руку.
– Давай сюда платок!
– Он чистый! – сказала Галочка. – Я же в него не это… Только деньги заворачиваю, чтобы не потерять. Держи смело!
Гарин нащупал ее руку и взял платок.
– Принцесса, теперь твоя очередь. Дай мне зонтик.
Он взял обломок зонта и накрутил тряпку на конец палки. Затем смочил получившийся факел горючей дрянью из пластиковой бутылочки.
– А ну-ка, Мишель!
Толстяк поднес зажигалку к факелу, и тот вспыхнул голубоватым холодным пламенем.
– Ну вот. Теперь мы готовы. Миша, – Гарин передал факел и бутылочку толстяку, – пойдешь первым. Освещай дорогу.
– Принцесса, – он нагнулся и взял дочку на руки, – обхвати мою шею здоровой рукой и ничего не бойся.
– А я не и боюсь, папа, – ответила Ксюша и прижалась к нему.
Гарин чувствовал, как она дрожала.
– Не бойся, – повторил он. – Нам уже нечего бояться.
– Это точно! – хрипло рассмеялась Галочка. – Люди сами создают себе проблемы. Дрожат из-за каждого пустяка, а потом оказывается, что это совсем не страшно. Вот я помню, когда мне было четырнадцать, один парень…
– Хватит! – оборвал ее Гарин. – Не порти мне девочку! Пойдешь замыкающей.
– Как скажешь, милок. Командуй. У тебя это неплохо получается. Наверное, твой котелок варит кое-что получше, чем манную кашу.
Гарин почувствовал, как дочь прижалась к его щеке, и ощутил прилив нежности… и гордости. Странно, но похвала грязной нищенки подействовала на него ободряюще. Возможно, если бы Ирина почаще говорила что-нибудь подобное…
Ирина… Он обязательно поговорит с ней. Но сначала надо выбраться отсюда.
– Миша! Иди в тот конец вагона. Мы – за тобой.
Толстяк слушался Гарина беспрекословно. Он признал его право старшего и даже не думал возражать. Он только спросил:
– В какое окно будем вылезать? Справа или слева?
– Не имеет значения, – ответил Гарин. – Теперь контактный рельс не под напряжением. Полезем туда, где места больше.
– Угу, – согласился толстяк.
Маленький отряд двинулся вперед.
Внезапно Гарину показалось, что сквозь шум воды он сумел различить человеческий голос.
– Стоп! – сказал он. – А ну-ка тихо! Вы ничего не слышите?
– Это, наверное, бурчит у меня в животе, – начала Галочка, но Гарин рявкнул:
– Тихо! Замолчите все! – сказать просто «заткнись» он почему-то не решился.
Снова шум бегущей воды. И больше ничего.
«Наверное, показалось», – подумал Гарин и хотел уже идти дальше, но вдруг явственно услышал мужской голос.
– Помогите! Эй, вы там…
Громкое бульканье, словно кричавший пускал пузыри.
– Эй!!! Помогите! Меня зажало! Помогите!!!
Гарин посмотрел на толстяка. Он прекрасно видел и понимал всю гамму чувств, отразившихся на его лице.
«Может, лучше сделать вид, что мы ничего не слышали, а? Я так, например, почти ничего. И даже если слышал, то я легко смогу это забыть. А ты?»
Гарин не мог.
– Ксюша, посиди немножко. Мы быстро, – сказал он, опуская дочь на сиденье. – Галина! Будь рядом. Держи ее за ногу, чтобы девочке не было страшно одной.
– Командир… А может, это… – хрипло сказала Галочка, и Гарину показалось, что она облизала пересохшие губы. – Пленных не берем?
Проблема заключалась в том, что Гарин тоже так считал. Он находил это более… разумным. Прагматичным. Это был самый естественный выход, но Гарин не мог думать о нем без отвращения.
– Еще слово, и останешься здесь. Поняла?
– Да как скажешь. Ты только давай побыстрее, ладно?
Гарин взял ее руку и положил Ксюше на колено.
– Мы быстро. Михаил! Михаил?
Толстяк скривился, будто ему предлагали съесть тухлую крысу. Затем он глубоко вздохнул:
– Конечно… Надо помочь… – но его интонация выражала прямо противоположное.
Гарин отобрал у Михаила факел, и они пошли назад – туда, откуда доносился голос.
Константинов не знал, сколько времени он провел без сознания. Минуту? Две? Пять? Он затруднялся с ответом.
Да это было и неважно. Гораздо важнее было другое. Когда он пришел в себя, все вокруг изменилось, и самым разительным изменением стала непроницаемая черная темнота.
Он потерял всяческие ориентиры и теперь с ходу не мог сообразить: где верх, где низ? Где право, где лево?
Самое сильное и постоянное впечатление – острая боль в правой ноге.
Константинов ощущал под руками холодный гладкий металл – стенки соседних вагонов, сошедших с рельсов и упершихся друг в друга.
Ступню зажало, будто в капкане. Но, что было хуже всего, он не мог найти опоры, так и висел, сходя с ума от боли.
Набежавшая волна охладила спину, слегка привела его в чувство. Это было неплохо, однако означало новую опасность – вода прибывала.
А она действительно прибывала, и очень быстро. Константинов не успел бы сосчитать до десяти, а уровень воды уже поднялся до плеч. Еще немного, и он захлебнется.
Владимир что было сил уперся руками в стенки вагонов и попытался найти опору для левой, свободной, ноги. Тогда можно было бы кое-как согнуться и, ухватившись за правую ногу, постараться вытащить ее из железного плена.
Новая волна перекатила через голову, оглушив его. Водяная атака была неожиданной, невидимой, и оттого еще более страшной. Константинов почувствовал, как его охватывает панический ужас.
Вода поднималась, а он висел в тоннеле над рельсами, и его захлестывали набегавшие из темноты волны.
Желая придать себе уверенности (скорее доказать, что он еще жив и может бороться), он стал громко отфыркиваться и материться. Константинов не знал, на кого он ругается: на себя, на воду, на плывун или на безжалостное железо, зажавшее его ногу. Он просто доводил до сведения окружающего мира, что он, Владимир Константинов, очень недоволен сложившимся положением вещей. И не намерен сдаваться.
Впасть в панику, опустить руки и приготовиться к смерти – это было самое легкое, что он мог сделать: один, в темном тоннеле. Но Константинов не видел в этом большого смысла; напротив, смысл, на его взгляд, был в том, чтобы немного подергаться. Побарахтаться.
Он пытался нашарить на стенках вагонов какой-нибудь выступ или углубление, но мокрые ладони скользили по гладкой поверхности и срывались. Наконец ему удалось во что-то упереться и подтянуть тело к ногам. Он почти дотянулся рукой до зажатой ступни, ухватился за брючину и, изо всех сил напрягая мышцы брюшного пресса, продолжал сгибать туловище…
Сильная волна, куда мощнее предыдущей, накрыла его с головой. Отвратительно пахнущая масса ударила в глаза, ноздри, уши и открытый рот. Поток был тугим и сильным; Константинов стукнулся о стенку вагона так, что в голове загудело. Теперь потерять сознание означало верную смерть. Тело его расслабится, он безвольно повиснет, голова опустится под воду, и он просто захлебнется в этой зловонной жиже.
Впрочем, даже если он не потеряет сознание, это все равно произойдет несколькими минутами позже. Так какая разница?
