Они еще больше сжались. Мактьюн прижал ладонь ко лбу и осторожно потер его. Труманн не мог отвести недоверчивого взгляда от кассеты, одновременно стараясь не смотреть на эту женщину. Он было подумал схватить пленку и разодрать ее на части, растоптать ногами, но что-то подсказывало ему, что все будет впустую: эта дама наверняка сделала копию.
Скверно, когда тебя ловят на лжи, но их проблема была куда серьезнее. Они могли нарваться на серьезные дисциплинарные взыскания. Влепят выговор. Переведут на другую работу. И все это дерьмо окажется в личном деле. Труманн был уверен: эта женщина знает все, что следует знать о наказании провинившихся агентов ФБР.
– Вы дали мальчишке магнитофон, – тихим голосом заметил Труманн, ни к кому не обращаясь.
– Почему бы нет? В этом нет никакого преступления. Вспомните, вы ведь агенты ФБР. Вы сами постоянно пользуетесь такими методами.
Надо же, какая умная! Но ведь она адвокат, так? Мактьюн наклонился вперед, хрустнул костяшками пальцев и решил оказать некоторое сопротивление.
– Послушайте, миссис Лав...
– Реджи.
– Ладно, ладно, Реджи. Нам, так сказать, очень жаль. Нас, как это, немного занесло, и мы, ну, короче, мы приносим свои извинения.
– Немного занесло? Если я захочу, вас с работы турнут за это.
Спорить с ней они не собирались. Возможно, она и права, а если и были какие аргументы в их пользу, то у них не имелось никакой охоты их приводить.
– Вы и этот разговор записываете?
– Нет.
– Хорошо. Мы превысили свои полномочия. Нам очень жаль. – Он боялся посмотреть на нее.
Реджи медленно положила пленку в карман.
– Посмотрите-ка на меня, ребята. – Они неохотно подняли глаза. – Вы уже доказали, что можете лгать, и делаете это не задумываясь. Почему я должна доверять вам?
Труманн неожиданно хлопнул ладонями по столу, выругался про себя и, вскочив с места, двинулся к другому концу стола. Вскинул руки вверх.
– Невероятно! Мы сюда пришли, чтобы задать несколько вопросов мальчишке. Мы только делали свою работу, и, пожалуйста, теперь нам приходится сражаться с вами. Мальчишка не сказал, что у него есть адвокат. Скажи он нам, ничего бы и не было. Зачем вам это? Почему вы намеренно ссоритесь с нами? Это же бессмысленно.
– Что вы хотите от ребенка?
– Правду. Он врет насчет того, что разговаривал с Джеромом Клиффордом до того, как тот застрелился. Мы знаем, что мальчишка побывал в машине. Может, я и не виню его за то, что он врет. Он же ребенок. Испугался. Но, черт возьми, нам необходимо знать, что он видел и слышал.
– Что, по вашему мнению, он видел и слышал?
Труманну вдруг представились все кошмарные объяснения по этому поводу с Фолтриггом, и он в изнеможении прислонился к стене. Именно поэтому он так ненавидел юристов – Фолтригга, Реджи, того следующего, который попадется на его пути. Они так усложняли жизнь.
– Он вам все рассказал? – спросил Труманн.
– Наш разговор сугубо конфиденциален.
– Знаю. Но ведь вы понимаете, кто такой был Клиффорд, и кто такие Мальданно и Бойд Бойетт? Вы же знакомы с этим делом?
– Утром прочла в газете. Я следила за делом по газетам Нового Орлеана. Вам, ребята, нужен труп, верно?
– Можно и так сказать, – заметил Труманн с другого конца стола. – Но сейчас нам необходимо поговорить с вашим клиентом.
– Я подумаю.
– И когда вы решите?
– Не знаю. Вы, ребята, днем заняты?
– А в чем дело?
– Мне надо еще поговорить со своим клиентом. Давайте встретимся у меня в конторе в три часа. – Она взяла портфель и спрятала туда магнитофон. Было ясно что встреча окончена.
– Пленка останется у меня. Пусть это будет наша маленькая тайна, а?
Мактьюн согласно кивнул, понимая, что она еще не кончила.
– Если мне от вас, ребята, что-нибудь понадобится, например, правда или честный ответ, я надеюсь, что их получу. Если еще раз соврете и я вас поймаю, я воспользуюсь этой пленкой.
– Это шантаж, – сказал Труманн.
– Совершенно верно. Валяйте, предъявляйте мне обвинение. – Она встала и взялась за ручку двери. – До трех ребята...
Мактьюн пошел за ней.
– Э-э... послушайте, Реджи, тут есть один человек, так он, очевидно, захочет присутствовать при встрече Его зовут Рой Фолтригг, и он...
– Мистер Фолтригг в городе?
– Да. Вчера приехал. И он будет настаивать, чтобы присутствовать на встрече у вас в конторе.
– Ну и ну. Какая честь! Что ж, пригласите и его.
История самоубийства Клиффорда на первой полосе “Мемфис пресс” целиком принадлежала перу Слика<Слик в переводе с английского значит “ловкач”.> Мюллера, старого полицейского репортера, который вот уже тридцать лет занимался делами полиции и преступлениями в городе. Настоящее его имя было Альфред, но никто этого не знал. Даже мать называла его Сликом, но и она не могла припомнить, откуда взялась эта кличка. Три жены и сотни подружек звали его Сликом. Он не слишком хорошо одевался, не закончил средней школы, не имел денег, Господь наградил его заурядной внешностью и средним ростом, ездил он на обычном “мустанге”, не мог себе позволить взять женщину на содержание, и трудно было понять, за что его прозвали Сликом.
Всю жизнь он посвятил преступности. Он знал всех торговцев наркотиками и сутенеров. Пил пиво в барах, где девицы трясли голыми сиськами, и дружил с вышибалами. Следил за тем, кто из рокеров снабжает город наркотиками и девочками для стриптиза. Умел вывернуться из любой заварушки в Мемфисе без единой царапины. Знал всех членов уличных банд сверху донизу. Провалил не меньше дюжины шаек автомобильных воров, вовремя сообщив нужные сведения полиции. Знал всех, кто когда-то сидел, особенно тех, кто так и не завязал. Мог определить путь краденого товара, просто понаблюдав за скупками. Его захламленная квартира была похожа на любую другую за тем исключением, что целая стена была занята мониторами и полицейскими радиоприемниками. Его “мустанг” по дряхлости мог сравниться разве что с полицейской патрульной машиной, правда, у последней имелся радар, а ему он был не нужен.
Слик Мюллер обретался в самой теневой части жизни Мемфиса. На место преступления он зачастую приезжал раньше полиции. Он прекрасно чувствовал себя в моргах, больницах и похоронных бюро. На него работали сотни осведомителей, и они выкладывали все, зная, что ему можно доверять. Он твердо придерживался правила: раз не для записи, значит, не для записи. То, что в тени, там и должно оставаться. Он никогда не выдавал осведомителя. Все свои источники держал в строгой тайне. Слик был человеком слова, и даже вожаки уличных банд знали это.
Он был на “ты” почти с каждым полицейским в городе. Многие из них с восхищением называли его Молью. Моль Мюллер сделал то. Моль Мюллер сделал это. Поскольку Слик превратилось в настоящее имя, еще одно прозвище его не волновало. Его вообще мало что трогало. Он пил кофе с полицейскими в сотне круглосуточно работающих забегаловок города. Смотрел, как они играют в софтбол, знал, чья жена подала на развод и кто какое получил взыскание. Он находился в Центральном участке практически двадцать часов ежесуточно, и нередко сами полицейские интересовались у него, что происходит. Кого пристрелили? Кто и где попал в катастрофу? Сколько погибших? Был ли пьян водитель? Слик рассказывал им все, что мог. Помогал, когда имел такую возможность. Его имя упоминалось на занятиях в полицейской школе Мемфиса.
Вот почему никто не удивился, когда Слик провел все утро в центральном участке, что-то вынюхивая. Он позвонил в Новый Орлеан и познакомился с основными фактами. Он знал, что в городе появились Рой Фолтригг и агенты ФБР из Нового Орлеана. Это его заинтересовало. Значит, тут не просто самоубийство, слишком уж много ничего не выражающих лиц и ответов типа “Никаких объяснений”. Прошел слух о какой-то записке, но, кого ни спроси, никто о ней ничего не знает. Но он умел читать по лицам полицейских, занимался этим много лет. Выяснил он и о мальчиках и о том, что младший находится в тяжелом состоянии. Шли разговоры об отпечатках пальцев и сигаретных окурках.
Он вышел из лифта на девятом этаже и пошел в сторону, противоположную от столика медсестры. Он знал номер палаты Рикки, но, поскольку отделение было психиатрическим, он не собирался врываться туда со своими вопросами. Он никого не хотел пугать, особенно восьмилетнего ребенка в шоковом состоянии. Он опустил два четвертака в автомат и пошел дальше, попивая диетическую кока-колу, как будто он здесь уже весь вечер. Мимо прошел санитар в светло-голубой куртке, толкая перед собой тележку с различными причиндалами для уборки. Это был парень лет двадцати пяти с длинными волосами, которому явно обрыдла его неквалифицированная работа.
Слик продвинулся поближе к лифту и, когда санитар вошел туда, последовал за ним. На кармане куртки было вышито имя “Фред”. Кроме них в лифте никого не было.
