— Томе Каррейра — это человек… — продолжил было свой рассказ комиссар; однако он все ближе придвигался к Эулохии. Многообещающая характеристика Каррейры так и осталась незавершенной.
Ему наконец удалось придвинуться к возлюбленной совсем близко. Запах ее тела, теплого и мягкого, и прикосновение к коже, нежной и бархатистой, пробудили в нем желания, которые требовали неотложного осуществления. Однако она его остановила:
— Спокойно, Андрес, не возбуждайся, рассказывай дальше.
Комиссару пришлось смириться и продолжить пространный рассказ, в котором факты действительности перемежались с его собственными предположениями. Реконструкция событий принимала своеобразную форму.
Доктор был человеком, приближенным к архиепископской курии, продолжил он. Участником Католического движения, поборником традиционного семейного уклада, но одновременно и большим любителем женщин, которых церковь традиционно называет «женами ближних». Теми самыми, которых восьмая заповедь требует не возжелать и которые, вопреки этому, остаются вечно желанными. Доктор оказывал предпочтение счастливым женам и влюбленным невестам, но терпеть не мог вдов, ибо в те редкие случаи, когда он все же оказывался с ними в постели, у него возникало ощущение, что он занимается сексом втроем и в роли третьего выступал горько оплакиваемый покойник.
Это страстное увлечение чужими женами, равно как и незамужними женщинами (ибо, как его в свое время учили, негоже мужчине отказывать даме), вступало в явное противоречие с католическими и апостольскими наставлениями и несколько в меньшей степени — с теми, что на протяжении своей истории проповедовала галисийская церковь; впрочем, он благополучно преодолевал сие противоречие, не испытывая излишних угрызений совести. В целом можно сказать, что это был человек прагматичный, весьма циничный и достаточно противоречивый, но при этом почти всегда добивающийся поставленных целей. Сочетание «Томе Каррейра» было в его случае не просто именем и фамилией, но и своеобразным лозунгом, которому он свято следовал, особенно в отношениях с дамами: бери с места в карьер, а дальше — как Бог на душу положит.[23]
Помимо любви к женам чужим и своим господин профессор, мнящий себя выходцем из среды революционных событий шестьдесят восьмого года, в которых он не принимал никакого участия, всегда испытывал неистребимую жажду славы и профессионального успеха, заявил комиссар. Успеха, которого он, вне всякого сомнения, более чем заслуживал, но так в полной мере и не обрел. И сей факт воспринимался им как весьма прискорбный, особенно если принять во внимание, что как ученый он считался признанным в мире авторитетом в области медицинской антропологии и занимал должность заведующего соответствующей кафедрой университета Сантьяго практически с момента ее основания.
Кафедра была образована ни много ни мало по предложению легендарного и на настоящий момент последнего кардинала Компостельского. В то время кардинал назывался князем Церкви.
Если методика исследования была разработана Каррейрой, если это он расчистил путь для проведения научных изысканий, то он, несомненно, рассчитывал и на признание своего авторства, о чем, собственно, он недвусмысленно и заявил в беседе с Софией, пришел к заключению Салорио.
Однако это было еще не все. Как успела услышать Клара, во время беседы на повышенных тонах Каррейра настаивал на том, что информация о полученных данных нанесет серьезный вред чувствам истинных верующих, тех, кто исповедует веру простую и искреннюю.
Продемонстрировав весьма скудное воображение, Каррейра почему-то привел в качестве носителя сей веры не кого иного, как угольщика.[24] И это при том, что данная профессия, как известно, исчезла уже много лет тому назад, а присваивать подобное отношение к религии сменившим угольщиков специалистам по отопительным системам было в высшей степени неразумно. Почему-то такой странный выбор Каррейры приводил комиссара в замешательство. И самое неприятное состояло в том, что он не понимал почему. Однако он не мог останавливаться, чтобы поразмышлять на эту тему: Эулохия хотела знать обо всем, что произошло, а он — как можно быстрее покончить с разговорами.
Как поведала полицейским Клара, София категорически отвергла все аргументы профессора. Она была рассудочна, мало эмоциональна и гораздо более цинична, чем ее научный руководитель. Это она и только она прошла весь путь от начала и до конца. И открытая ее усилиями территория находилась теперь в ее безраздельном владении, принадлежала только ей. Она намеревалась по праву занять ее целиком и не собиралась ни с кем делиться.
Дойдя в своем повествовании до этого момента, Андрес остановился: больше ему рассказывать было нечего. Он вновь предпринял дерзкую попытку обнять Эулохию, но безуспешно. Тогда он решил, что лучше ему помолчать и выждать удобный момент. Однако его внутренний голос дал маху.
— Да, то, что ты рассказал, очень интересно, — сказала Эулохия, поворачиваясь к нему спиной. — Но в целом, в конечном счете, — добавила она, — можно сказать, что вы абсолютно ничего не знаете, все ваши подозрения совершенно безосновательны, и твои — в первую очередь. Каррейра вызывает не намного больше подозрений, чем глава департамента городского развития с новеньким «мерседесом». Нет, вам совершенно ничего не известно, просто ничего. Ах, мужчины! Мне бы очень хотелось поближе познакомиться с этим Каррейрой.
Андрес хотел было ответить ей, что инспектор Андреа Арнойа — не мужчина, а женщина, но вовремя передумал и не произнес больше ни слова. Этой ночью он спал отвратительно. Не иначе как давали о себе знать миноги по-бордоски.
Компостела, воскресенье, 2 марта 2008 г., 10:00
Да, никак нельзя сказать, что господин комиссар хорошо спал ночью, последовавшей за обнаружением трупа Софии Эстейро. И вовсе не потому, что этому помешало созерцание обнаженного тела покойной, покрытого резаными ранами. Причиной тому была душевная рана, нанесенная ему после долгих и утомительных разглагольствований, цель которых заключалась в том, чтобы ввести его возлюбленную в курс не только всего случившегося за день, но и его собственных намерений и желаний.
Некоторые из нанесенных на тело Софии ран были смертельными, другие — характерными для преступления, совершенного в порыве страсти, многие — типичными для сексуального маньяка, и, наконец, все они свидетельствовали о том, что действовал профессионал. А рана, которую получил на супружеском ложе комиссар, просто лишила его сна.
В общем, спал он хуже некуда.
Неудовлетворенное желание, предсмертные хрипы миног (да-да, миноги тоже издают предсмертные хрипы, по крайней мере, комиссар был в этом уверен) и настырное порхание огромной стрекозы, которая превращалась то в муху, невозмутимо разместившуюся за ухом представителя центрального правительства, то в навозного жука, принимавшегося терзать срамные места спящего комиссара, сделали эту ночь невыносимой.
Он без конца просыпался. Его будила прекрасная в своей наготе София Эстейро, являвшаяся к нему в тяжелом полузабытьи, вызванном плохим пищеварением и сексуальной неудовлетворенностью. И он тут же пробуждался, словно его совесть, отягощенная неиссякаемым чувством вины, принуждала его спасаться бегством от зловещих снов. И уже в состоянии бодрствования он вновь и вновь возвращался мыслями к покойнице. В общем, всю эту ночь он провел в болезненном бреду, который не покидал его, даже когда он лежал с открытыми глазами.
Замысловатая симфония разрезов, украшавших труп Софии, позволила бы менее посвященному человеку заподозрить в качестве мотива преступления чудовищное изуверство убийцы. Однако, по крайней мере на настоящий момент, ни судмедэксперт, тщательнейшим образом обследовавшая тело, ни удачливая адвокатесса Клара, которая, не желая разглядывать изуродованный труп приятельницы, бросила на него лишь беглый взгляд, ничего подобного предположить не могли.
В мыслях об этом и о многом другом и провел сию мучительную ночь Андрес Салорио. Холодный расчет, аккуратность и тщательность, с которыми были нанесены раны, приводили его к мысли о том, что при осуществлении своего намерения убийца умышленно совершил все в полном соответствии с характером жертвы: холодно и решительно, подчеркнуто тщательно и аккуратно.
Еще долго после окончания доверительной беседы с Эулохией Андрес не мог забыться сном. В борьбе с бессонницей, как и в стремлении к физической близости со своей спутницей, его многократные попытки терпели поражение. В ту ночь Эулохия не была расположена к любовным играм. Это вселило в него некоторое смятение, однако не вызвало никакого удивления. Настанет время и для страстных объятий. В этом смысле она была человеком крайностей. То сгорала в огне страсти, то была холодна, как айсберг, от которого веет безразличием даже в самом бурном море. А неистовый океан полицейской болтовни — далеко не самая безмятежная стихия.
