Андресу удалось сдержаться и не высказать возражения по поводу столь опрометчивого вывода, высказанного явно некстати. Было ясно, что речь идет об убийстве; ясно было и то, что убийца хотел, чтобы его таковым признали, и поэтому не стал особо скупиться, нанося раны, характер которых мог свидетельствовать о человеке сексуально озабоченном, маньяке, члене какой-то религиозной секты или просто о неуравновешенном типе. В любом случае этот человек вполне мог продолжать совершать убийства с той же легкостью и безупречным результатом, как у него получилось на сей раз.
Если бы злоумышленник не хотел продемонстрировать полиции, что речь идет именно об убийстве, он бы не поместил тело в ванну, а оставил бы на кровати или на ковре. Или, даже поместив его туда, не стал бы делать надрезов. Тогда даже самые проницательные сыщики могли бы прийти к выводу о том, что кончина наступила вследствие сердечного приступа или мозгового кровоизлияния; разумеется, до тех пор, пока вскрытие не показало бы, что именно произошло в действительности. Но в данном случае преступник хотел, чтобы все сразу поняли, что жертва была убита. Почему? Зачем?
Поскольку вскрытие показало, что в организме Софии отсутствуют следы какого-либо яда, ответ на вопрос, почему на тело были нанесены раны, не вызывал сомнения: для того, чтобы сразу было понятно, что речь идет об убийстве. Это ясно. Но оставались другие головоломки, которые нужно было разгадать, чтобы узнать, кто убил Софию Эстейро. И первым вопросом, на который надо было дать ответ, на повестке дня стоял следующий: почему это сделали?
Андрес, похоже, уже нащупал мотив: ясно было — по крайней мере, так ему казалось, хотя он и не мог толком определить почему, — что причина преступления каким-то образом связана с гробницей апостола Сантьяго. Так подсказывала ему интуиция.
На это заключение его натолкнули заявления Клары, которые он беспрестанно обмусоливал в голове на протяжении всей бессонной ночи. Возможно, Клара сделала эти заявления спонтанно, не придавая им особого значения, а возможно, она тоже о чем-то догадывалась. Итак, оставалось разгадать: как, кто и зачем. Иными словами, все. Пока не было дано ответа ни на один из принципиальных вопросов. А тут еще газеты, теребя незаживающую рану, настойчиво твердят о другом нераскрытом деле, которое на первый взгляд очень напоминает теперешнее.
Комиссар был убежден, что расследование следует направить именно в то русло, которое он нащупал ночью. Ему представлялось нелепым строить гипотезы относительно того, усыпили ли Софию хлороформом, отравили цианистым калием или отваром digitalis purpurea,[25] называемой также наперстянкой красной, дигиталисом или наперстком, ибо теперь, после сообщения помощника комиссара Десы, способ, с помощью которого женщина была умерщвлена, уже не имел практически никакого значения. Она была мертва, и это было единственной очевидной реальностью, из которой решил исходить комиссар Салорио, возможно, потому, что был не в состоянии найти случившемуся сколько-нибудь приемлемое объяснение.
Имевшиеся в распоряжении полиции данные вызывали у Андреса крайнюю озабоченность. Убийство было спланировано с тщательностью, при иных обстоятельствах достойной всяческой похвалы, и исполнено с поистине образцовой аккуратностью.
Предполагаемое орудие убийства, будь то не оставляющий следов в организме яд или нож, наносящий загадочные ранения без единой капли крови, было спокойно доставлено на место преступления человеком, вне всякого сомнения, холодным и безжалостным, ловким обольстителем и почти наверняка хорошим знакомым жертвы, поскольку нигде никаких следов насилия, кроме собственно убийства, обнаружено не было, если не считать бесстрастных разрезов на теле убитой Софии Эстейро.
Наносились эти разрезы неспешно и скрупулезно, и сам процесс, судя по всему, доставлял исполнителю явное удовольствие и даже наслаждение, питая порочные фантазии. При этом не было никаких зацепок, которые могли бы вывести хоть на какой-то след. Почерк преступления позволял сделать предположение, что речь идет о серийном убийце, и для уверенности в правоте подобного вывода не хватало лишь, чтобы преступник сам начал подбрасывать улики. И первой и главной зацепкой мог в таком случае оказаться собственно обнаруженный в ванне труп.
Да, именно в нагом теле было скрыто послание, которое преступник хотел довести до сведения полиции.
Когда комиссар думал об этом, он вспоминал широко распахнутые, сияющие пронзительной голубизной глаза Софии, в которых читалось изумление. Словно им открылась тайна жизни и завеса над вечностью. Какова жертва, таков и палач, вдруг вспомнилось комиссару. Кто мог быть таким, какой была София?
Чем больше Андрес задавался вопросами и строил догадки, тем все озабоченнее становилось его лицо. Убийство было подготовлено хладнокровно и скрупулезно человеком, вне всякого сомнения, очень умным, способным обдумать все самым доскональным образом.
Преступник должен был обладать достаточным хладнокровием, чтобы не оставить на месте преступления абсолютно никаких следов. И быть человеком, способным совершить насильственные действия уже после убийства или подвергнуть жертву жестокому истязанию при жизни (последнее, впрочем, казалось маловероятным), получая удовольствие от самого процесса и ублажая свои болезненные фантазии. Какие фантазии? Чьи фантазии? Добравшись до вершины холма, на которой располагалась площадь Родригес-дель-Падрон, слегка запыхавшийся комиссар решил наконец поделиться своими соображениями с подчиненными.
— Или я очень сильно заблуждаюсь, или скоро появятся еще трупы. Очень похоже на серийного убийцу. Он начал убивать и неизвестно, когда остановится. Вопрос в том, кто может стать следующей жертвой.
Внезапно Андрес замолчал. Он почувствовал, как в кармане брюк завибрировал мобильный телефон. Он извлек мобильник из кармана и убедился в том, что это снова представитель центрального правительства, по-прежнему озабоченный эстетическим видом лобной зоны своей обожаемой дочери. Комиссар вежливо и терпеливо выслушал его и, как только смог вставить слово, ввел в разговор имя «София Эстейро»:
— …я как раз обсуждал со своими людьми, что кандидатов может быть несколько. Жертвой, как правило, становится тот, кто выступает против истины, которую исповедует убийца. О какой истине может идти речь? От этого надо плясать. Истина научная или эмоциональная? Любовная страсть? Или религиозная доктрина? Единственная гипотеза, которой мы в этом плане располагаем и которую можно рассматривать в качестве исходной, состоит в том, что сия истина каким-то образом связана с мощами святого апостола.
Как уже отмечалось, наш главный комиссар был большим любителем всяческой риторики и пространных рассуждений, сопровождаемых велеречивыми пассажами; представитель же правительства подобное, как он считал, словоблудие категорически не признавал.
— Прекратите сейчас же, комиссар! — перебил он собеседника самым ироничным и язвительным тоном, на какой только был способен. — Кости святого! Да их едят только в ноябре,[26] до этого о них никто и не вспоминает! — Затем сделал паузу, длившуюся несколько секунд, и продолжил тоном, не допускающим возражений: — Если это так, в чем я очень сомневаюсь, то следует проявлять крайнюю деликатность. Мощи святого! Бог мой! Да еще напоминающее скрипку тело покойной с загадочными разрезами…
Несколько минут господин представитель правительства продолжал в том же духе, но постепенно все-таки вынужден был признать, что слова Салорио — не полный бред. По крайней мере, Андресу удалось заронить в его душу хоть какие-то сомнения. И по завершении телефонного разговора со своим начальством комиссар был уверен, что у того теперь появился новый повод для беспокойства, который отвлечет его от эстетических проблем его дочери. После чего в сопровождении Арнойи и Десы он продолжил путь к комиссариату.
— Истина, вступающая в противоречие с той, что исповедует убийца. Вот в чем ключ к разгадке, — сказал он вслух, но скорее обращаясь к самому себе, нежели к кому-то еще: это был его способ обдумывания пришедших в голову мыслей.
Какая же это должна быть истина, если она породила столь хладнокровное и жуткое преступление? Истина религиозного, любовного или научного характера?
— Да, здорово мы вляпались, коллеги. Помните дело Рехино? Оно ведь все еще не раскрыто, и это крепко сидит у меня вот здесь, — сказал он, поднося палец к виску.
В это мгновение у него вновь зазвонил телефон. И это снова был представитель правительства; оказывается, он забыл обсудить с комиссаром величину страховки, которая покроет ущерб, нанесенный черепу его несчастной дочери.
