– У меня аллергия на перья и пух, – сказал он, сунув руки в карманы. – Я предпочел бы тракторную станцию.
– Да хватит ворчать.
Холлис подошел к кровати и, приподняв уголок стеганого одеяла, посмотрел, нет ли клопов.
– Чего вы там разглядываете?
– Ищу под подушкой шоколадку.
Она рассмеялась.
Холлис подошел к окну, проверил запертую щеколду и удостоверился, что в случае необходимости раму можно будет открыть.
Лиза подошла к нему и посмотрела в окно.
– Это – их личный участок. Каждой деревенской семье разрешается иметь только один акр. Все, как рассказывала моя бабушка. И все это по-прежнему идеализируют ленинградские и московские интеллектуалы. Русская безгрешность и непорочность земли.
Все осталось по-прежнему. Почему бы им как-нибудь не приехать и не взглянуть на все это?
– Потому что тут уборная на улице, – ответил Холлис. – Наплевать всем на деревенское захолустье и на этих людей! Разве вы не видите, как здесь все обветшало, разрушилось? Каждый мужчина, женщина, ребенок в этой деревне мечтают об одном: о билете в один конец – в город.
Она уселась на кровать, уставилась в пол и кивнула.
– И кроме того, все равно это собственность государства! Единственное, что есть своего у этих людей, – грязная поношенная одежда да кухонная утварь. А что касается их домов и так называемых «личных» участков, то правительство ни черта о них не заботится.
– Вы, конечно, правы, Сэм. Эти люди оторваны от земли, и эта земля – сирота. Прошлое умерло. Крестьянская культура тоже.
– Ну, уже слишком позднее время для разговоров, – заметил Холлис. – Надеюсь, что ваше доверие этим людям оправдается, и нас не разбудят стуком в дверь в три часа ночи.
Наступила тягостная тишина. Холлис взглянул на Лизу. Она стянула сапожки и носки и теперь растирала на ногах кончики пальцев.
– Что-то холодно здесь, – проговорила Лиза. Она легла на стеганое одеяло, а еще два одеяла натянула на себя до подбородка. – Очень холодно, – повторила она и зевнула.
Холлис снял кожаную куртку и повесил ее на гвоздь, воткнул свой нож в сундук, стоящий рядом с кроватью, снял сапоги.
– Может, вам будет удобнее, если я посплю на полу?
– Да нет. А вам?
Поколебавшись, он стянул с себя свитер и джинсы и бросил их на сундук, выключил свет и улегся рядом с Лизой. Холлис откашлялся и сказал:
– Я бы не хотел разрушать ваши иллюзии о России, крестьянах и тому подобном. Мне это даже нравится. Издержки юности...
– Вы храпите?
– Иногда. А вы?
– Спросите у кого-нибудь еще. Я не легла на вашу любимую сторону кровати?
– Да мне все равно.
– С вами будет легко спать. Почему на вас синие трусы? Военно-воздушные силы?
Холлис откатился от нее и отвернулся к окну.
– Спокойной ночи, – сказал он.
– Вы устали?
– Наверное, должен был бы устать, – отозвался он.
– А я скорее перевозбуждена. Такой день...
– Вы – желанный гость.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я сказал достаточно.
– Вы рассердились на что-то? Вы говорите сердитым тоном.
– Я просто устал. По-моему, это вы сердитесь на меня.
– Вы сердитесь потому, что я одета?
– Это ваша одежда. Если хотите измять ее, это ваше дело.
– До того, как остаться здесь, я имела три долгих связи, затем три коротких, одну интрижку с женатым мужчиной и два романчика на ночь. Когда я приехала сюда, у меня была связь с одним человеком до тех пор, пока он не уехал. Потом был Сэз, и вот...
– Потише... Я не чувствую ни рук, ни ног, – хрипло сказал Холлис.
Лиза склонилась над ним и положила руку ему на плечо. Он обернулся к ней.
– Вы пристрелили двоих кагэбэшников и ни разу не вздрогнули, а вот сейчас дрожите.
– Просто холодно.
– Я тоже нервничаю. Но я хочу тебя, – прошептала она. – Возможно, никакого завтра у нас с тобой не будет.
– Ты говоришь, как один из моих истребителей: «А существует ли вообще завтра?»
– Мы войдем в него одновременно.
– Верно. А Сэз? Как он воспримет это?
Лиза замолчала. Холлис погладил ее по щеке и поцеловал.
Они разделись и крепко сжали друг друга в объятиях. Она гладила его спину и кончиками пальцев провела по гладким, упругим узелкам на его теле.
– Шрамы, – объяснил Сэм.
Он накрыл ее собой и стал нежно и долго ласкать.
– О, Сэм, как приятно... тепло...
– Тепло... да. – Он вошел в нее глубже и почувствовал, как ее бедра утонули в мягкой пуховой перине, а затем ее тело с удивительной силой выгнулось вверх...
Потом они отдыхали, крепко обнявшись.
– Я слышу, как бьется твое сердце, – шепнула она.
– А я чувствую твое дыхание.
– Теперь я засну, – она поцеловала его.
Холлис лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к ночным звукам. Он чувствовал запах сигарет, доносящийся из соседней комнаты, чей-то кашель. Окошко чуть дребезжало от ветра.
Потом он услышал гул автомобиля на дороге.
Он ожидал услышать звук шагов и стук в дверь. Однако шум мотора постепенно стих вдалеке. В этой стране было очень мало граждан, местонахождение которых оставалось незафиксированным. А уж иностранцы, болтающиеся неведомо где, были грубейшей недоработкой этой системы.
Холлис закрыл глаза и поплыл куда-то. Он слышал, как Лиза что-то тихо бормочет во сне:
– Машина застряла!.. Я на дежурстве!.. Он и твой друг, Сэз...
Это была первая женщина из всех, кого он знал, во сне говорившая по-русски.
Холлис провалился в чуткий, беспокойный сон, и ему приснился он сам.
Лиза проснулась от каких-то звуков на заднем дворе. Тишину рассвета прорезал крик петуха.
– Снаружи кто-то есть, Сэм.
Холлис открыл глаза и услышал скрип двери.
– У них там уборная и умывальник.
– О!
С кухни доносился шум.
– Изо рта идет пар, – сказала Лиза. – Видишь? – Она выдохнула воздух. – Воскресное утро, – проговорила Лиза. – Мне бы хотелось снова услышать церковный колокол. Тебе нравится утро?
– Что?
– Мне бы очень не хотелось считать это интрижкой на одну ночь, так что давай проделаем это еще раз.
– О'кей.
Через час за окном совсем рассвело.
Лиза обняла Сэма и нежно провела кончиками пальцев по его ноге.
– Перевернись.
Холлис лег на живот, а она скинула на пол одеяла. Вся спина его была в красно-розовых шрамах.
– Ты весь изранен. Это больно?
– Сейчас нет.
– Ты горел?
– Нет, это от осколков.
– А самолет взорвался?
– Ну, не сам по себе. Ему в задницу попала ракета «земля-воздух».
– Расскажи.
Холлис перевернулся на спину.
– Ладно. Это было двадцать девятого декабря 1972 года. По иронии судьбы все произошло как раз в последнюю американскую операцию над Северным Вьетнамом. Бомбежка под Рождество. Помнишь?
– Нет.
– Я находился над Хайфоном и возвращался в Южный Вьетнам. Вдруг мой второй пилот Эрни Симмз говорит так спокойно со своего заднего сиденья: «Они выпулили ракету». И дает мне какие-то советы, как от нее уклониться. Но «земля-воздух» уже летела в нас, и увернуться было невозможно. Последнее, что произнес Эрни: «О нет!» Следующее, что я помню – взрыв, приборная доска почернела, и самолет потерял управление. Все вокруг забрызгало кровью, даже парашют оказался весь в крови. Я думал, что это моя кровь, но это была кровь Эрни. Наш «F-4» вошел в крутой штопор и падал в Южно-Китайское море. Я выбросился с парашютом вместе с Симмзом прямо из открытой кабины. Какое-то время я плавал вокруг парашюта. Вьетнамские канонерки приближались к нам.
Холлис сел на кровати и уставился в окно.
– Симмз был метрах в ста от меня. Канонерка настигла его первым. Он заорал: «Сэм, они достали меня!» Я плыл к нему, а он махнул мне, чтобы я убирался к черту. Я не мог ему ничем помочь. Вьетнамцы втащили его к себе на борт и направились ко мне. Но вдруг появились спасательные вертолеты морской пехоты и открыли огонь по канонеркам. Канонерка, на которой находился Симмз, резко повернула под прикрытие береговых батарей, и наши вертолеты прекратили преследование... Потом меня отправили в плавучий госпиталь. Потом я узнал, что оказался последним пилотом, сбитым над Северным Вьетнамом. Весьма сомнительная слава. Симмз был последним пропавшим без вести.
– Боже... что тебе пришлось пережить! – воскликнула Лиза. – А ты не думаешь, что... Симмз... я хочу спросить, он никогда не объявлялся?
– Нет. Пропал без вести во время боя.
– А... а ты не думаешь... тебя что-то беспокоит во всем происшедшем?
Холлис ответил на ее незаданный вопрос:
– Не знаю, что бы я смог для него сделать. Однако он был моим вторым пилотом, и я несу ответственность. Может быть... Я, наверное, в чем-то ошибся, может быть, неправильно определил расстояние в воде между нами, не рассчитал время, когда подлетели наши вертолеты... У меня тогда все помутилось в голове, и я полностью отключился. Не знаю, чем бы я мог ему помочь. Конечно, я мог подплыть к нему и попасть вместе с ним в плен. Может быть, как командир самолета, именно это я и обязан был сделать.
