Конечно, если такое произойдет, ей уже ничто не поможет. Но тогда будет все равно…
Сейчас важно одно: пробраться на крышу, оставшись незамеченной.
Карен бросила взгляд на часы. Пятнадцать минут четвертого. Дойль достал другой журнал и листал его, неодобрительно хмурясь при виде новейших образчиков гения Сен-Лорана. Если оставить его наедине с самим собой, он так и просидит до пяти. Вопрос в том, как это сделать. И тут ее вдруг осенило.
Она отодвинула стул, поднялась.
Дойль оторвался от журнала. — «Куда теперь направимся?»
Карен потянулась за сумочкой. — «Не знаю как вы себя чувствуете, но дамская комната у нас расположена чуть дальше по коридору».
«А, ну конечно». — Он улыбался. — «Я вас провожу».
«Только до входа, пожалуйста», — Карен улыбнулась в ответ. — «У нас приличное заведение».
Без десяти четыре.
Перерыв еще не начался, в коридоре пустынно. Туалетные комнаты совсем рядом, за углом, с другой стороны коридора выход на лестницу. Отлично. Карен остановилась возле двери, оглянулась, сжимая сумочку.
«Я немного задержусь», — сказала она Дойлю. — «Хочу подкраситься».
«Ничего, я подожду».
Карен вошла внутрь. Она не собиралась наводить красоту, и вообще оставаться здесь. Убедившись, что внутри никого нет, просто выбежала наружу. С другой стороны. Дойль не знал, что в туалетах существует второй выход, откуда можно незаметно добраться до цели.
Она стояла в коридоре. Лифт за углом. Очень хорошо — рыжеусый полицейский, стоящий там, ее не увидит. Остается просто пройти в противоположном направлении до массивной стальной двери, над которой значится «Выход».
Карен открыла ее; наверх тянулась лестница. Стараясь двигаться осторожно, чтобы не стучать каблуками по железным ступенькам, стала медленно подниматься. Прошла два этажа; лоб покрылся испариной, во рту пересохло. Дыхание участилось, но причина не в том, что тяжело идти.
Без пяти четыре.
Без пяти четыре, и она стоит на крыше.
В полном одиночестве.
Карен уже бывала здесь; когда она только начала работать в агентстве: молоденьким сотрудницам нравилось летом завтракать на свежем воздухе, а заодно загорать. Но она никогда не поднималась наверх одна. Потом руководство издало приказ с запретом выходить на крышу, и подобные вылазки прекратились. Нетрудно понять, в чем причина. Если не считать навеса над лестницей, крышу можно считать совершенно плоской, но она не огорожена… Ничто не отделяет стоящего на краю от зияющей пустоты внизу. Внезапный порыв ветра может привести к трагедии.
Но сегодня буря не ожидается, напротив, стоит удушающая жара. Под ногами поскрипывал песок. Полуденное солнце клонилось к западу, где дремала Санта-Моника. Карен повернулась к нему спиной, окинула взглядом погруженные в тень районы.
Странно. Я в первый раз смотрю на город. Далеко на севере протянулись Ла Крещента, Ла Кэнеда, Альтадена, — экзотические имена пригородов, спрятавшихся от палящего жара на холмах. Ни в одном из них она никогда не была. Чуть ближе, выглядывая из клубящейся завесы смога, нависшего над Глендейлом, лежал Форест Лоун.
Карен перевела взгляд на Бойль Хейтс и раскинувшиеся вдалеке кварталы Восточного Лос-Анжелеса, повернула голову на юг, где лежал Уоттс. Там она тоже ни разу не появлялась. Эти названия для нее, как и для большинства других — символы нищеты и беспорядков. Вряд ли кто-нибудь по собственной воле поселится в таком месте, хотя здесь приходится жить большинству населения. Счастливцы, обладающие правом выбора, расположились к западу от центральной части города. Именно здесь находятся районы, которые стали визитной карточкой Лос-Анжелеса: Голливуд, Беверли Хиллз, Бел Эйр, Брентвуд, даже Малибу. Если их обитателям нужно проехать на юг или восток, они мчатся по автостраде, минуя уродливую реальность нищих кварталов, переносясь из одного сказочного места в другое: Японские сады, или Ягодную Ферму Нотта. А миллионы жителей трущоб в это время изнемогают от жары в пропитанных вонью лачугах.
Неудивительно, что там постоянно зреет ненависть и злоба, и в любой момент могут вспыхнуть беспорядки. Постоянно твердят об «атмосфере насилия», спорят о том, что ее питает; одни клеймят войну, другие — фабрикантов игрушек, штампующих солдатиков, третьи обвиняют крайне правых, четвертые — крайне левых. Но если посмотреть отсюда, с вершины небоскреба, эта атмосфера предстает в виде темного облака сгустившейся влажной духоты и вони, нависшего над районами гетто.
Четыре часа.
Карен повернулась к лестнице.
Никого. Ни единой живой души, ни единого звука.
Что случилось?
Почему он не пришел?
Она, прищурившись, посмотрела на раскаленный шар солнца, и лоб стал мокрым от пота. Жарко. Слишком жарко. Атмосфера насилия…
Чтобы не ослепнуть, пришлось отвернуться. Тем временем на солнце набежало облако, почувствовалось едва заметное дуновение ветерка. Карен с радостным облегчением двинулась навстречу ему, к краю крыши.
Она посмотрела вниз, на улицу. С высоты четырнадцатиэтажного здания машины, снующие по шоссе, казались заводными игрушками. Закружилась голова, перехватило дыхание; Карен сразу отпрянула.
Какое-то движение за спиной. Она обернулась…
И чьи-то пальцы крепко сжали плечо.
Перед ней стоял высокий широкоплечий мужчина в узенькой, явно позаимствованной у кого-то куртке, грозившей в любой момент треснуть по швам. Он казался неестественно бледным, словно давно не выходил из дома. Бледным как призрак. Потому что перед ней действительно был призрак.
«Брюс!»
Карен пристально вглядывалась в такую знакомую, и в то же время чужую фигуру, надеясь, что неизвестный мужчина исчезнет, останется лишь тот, кого она помнила и любила. Но полгода — немалый срок, и он успел измениться…
«Кто-нибудь видел, как ты шла сюда?» — вполголоса произнес он.
«Нет».
«Уверена?»
Карен кивнула. — «Хорошо, что ты застал меня у Хаскейна. Мой телефон прослушивается. И ко мне приставили охранника — детектива».
«Где он сейчас?»
Карен быстро рассказала, как ей удалось обмануть бдительность Дойля. Брюс постепенно расслабился, его пальцы больше не впивались мертвой хваткой в плечо. — «Тогда мы можем спокойно поговорить».
«Почему ты не звонил раньше? Тут просто сумасшедший дом…»
Карен сразу пожалела о случайно вырвавшейся фразе, и оборвала ее. Но выражение лица Брюса не изменилось, он просто покачал головой.
«Я подумал, что наш телефон прослушивается».
«Но где ты был? Как все произошло?»
«Сейчас нет времени рассказывать». — Он опять нахмурился. — «Если они поймут, что ты сбежала и начнут искать…»
«Даже если так, что тут такого?» — Карен старалась говорить ровным спокойным голосом. — «Нельзя же прятаться вечно».
«А что остается делать?» — Брюс не отрывал от нее глаз. — «Они знают, что я один из пациентов лечебницы. Наверняка просмотрят мой послужной список, раскопают рапорт армейского врача, получат отчет из военного госпиталя. Сопоставят данные с тем, что случилось со мной здесь. О чем теперь знаем только мы с тобой …» — Он запнулся, отвел глаза, снова в упор посмотрел на нее. И торопливо произнес: «Ты им что-нибудь сказала? Сказала насчет нас?»
Карен молча покачала головой.
«Слава Богу». — Брюс облегченно вздохнул. — «Вот главное, что я должен был выяснить. Ведь если бы они узнали, мне точно пришел бы конец, верно?»
«Ты из-за этого хотел со мной встретиться?»
«Ты совсем ничего не понимаешь. Совсем…» — Брюс отвернулся, но хотя он говорил полушепотом, она отчетливо слышала каждое слово.
«Ты не знаешь, как там… Попробуй представить себе: сидишь взаперти день за днем. Ночь за ночью. День — ночь. Потом они сливаются. Нет, не так, на самом деле мрак как бы поглощает свет. Теперь ты принадлежишь темноте, вечной темноте — царству ночи. Да, точно, в мире, где ты живешь, правит ночь, здесь все немного иначе, — и звуки, и тени, все меняется. Ты думаешь о тех, кто это сделал с тобой, они — враги. Потом вспоминаешь своих знакомых и близких — сами они ничем не вредили, им попросту наплевать на тебя. Они отворачиваются, стараясь ничего не замечать, делают вид, что не слышат, как ты кричишь. Со временем понимаешь, что на самом деле они тоже враги. Все вокруг — участники грандиозного заговора, заговора молчания и безразличия. Они пытаются поймать тебя в свои сети. В итоге начинаешь прикидывать, как нанести удар первым. Наказать за то, что наказывают тебя. Ты начинаешь грезить наяву, из этих грез вырастает план, а план воплощается в реальность».
«Ради Бога, Брюс…»
«В психушке нет Бога. Там поклоняются идолам, которых зовут Я, Оно и Сверх-Я. Святая Троица психиатрии, и все невидимы». — Он горько улыбнулся. — «Евангелие от Грисвольда. Наш новый апостол учит, что ничего не происходит случайно. Разум заставляет одного стать убийцей, а другого превращает в жертву».
