Слежка за домом занимала их полностью. Они стояли, уверенные, как всегда, в справедливости собственных намерений, застыли, будто пронзенные воткнутыми в землю железными стержнями. Было тихо. Только сзади, из кустов, доносилась беспокойная возня устраивающихся на ночлег скворцов и фазанов. Где-то высоко пролетел самолёт. Он гудел на низкой ноте, с облегчением, потому что заканчивал путь. Чувство времени подсказало Рейксу, что уже девять вечера. И тут же по парку, по полям, в напоенном влагой воздухе гулко прокатился бой церковных часов.
Уже час они молчали. Все давно было сказано. Они изучили этот дом, парк, эту ночь так хорошо, словно давно получили их в наследство. Футах в ста впереди, в сумерках, темным пятном выделялась бесформенная громада дома. Рейкс не различал ни одной детали, но в памяти мог восстановить каждую черточку: сводчатые окна, карниз с желобом для дождевой воды, изъеденные непогодой и солнцем колонны, оловянные вены старинных водосточных труб; сетью опутавшие стены здания нити старой глицинии. Она-то, глициния, и поможет им добраться до второго этажа. Главная спальня, ванная, спальня для гостей, опять ванная, большие окна холла, кабинет…
Как только в кабинете мелькнет из-за шторы свет, они выступят. Рейкс, а рядом Бернерс в котелке и пальто, с небрежно надетым белым шелковым шарфом, лицо в тени, видны лишь усы, точь-в-точь такие же, как у Сарлинга.
В правом крыле темного дома, у самой крыши, вспыхнул свет, кто-то подошел к окну, задернул шторы. Там комнаты слуг. Какая-нибудь горничная сидит на постели, снимает туфли, ложится на спину, ленивой рукой ищет по транзистору «Радио Люксембург», тянется к зажигалке и сигаретам, лежит и с широко раскрытыми глазами мечтает о поп-звезде. А лет сорок назад в Альвертоне миссис Гамильтон мечтала о прекрасном принце. Двадцать лет назад она же, застав Эндрю со служанкой, надрала уши и ей, и ему, а потом, лежа в постели с Гамильтоном, наверняка покачала головой и, усмехнувшись, сказала: «Маленький негодник. Ему только тринадцать, а туда же. Эх вы, мужчины, сладкоежки!»
И вот наконец сигнал. В кабинете раздвинули шторы, и луч света, вырвав окно из тьмы, расплылся в тумане, обрисовал знакомую фигуру, спину, руку. Белла на миг замерла, потом шторы сомкнулись.
Тронув Бернерса за плечо, Рейкс безмолвно двинулся вперед, на ходу надевая перчатки. Мужчины старались держаться кустов, избегая посыпанную гравием дорожку. Наконец остановились футах в десяти от дома, так близко, что можно было различить изгиб оконного переплета на первом этаже — в окне гостиной. Они могли обрисовать каждый стоящий там стул, каждую ложку или рюмку.
Гравий подходил к самому дому, следов не оставалось. Главный ствол глицинии был в фут толщиной, прочный и шершавый. Подняться по нему проще простого. Рейкс полез вверх, чувствуя, как подрезанные ветки царапают лицо. Ступив на карниз, он выбрался на крышу веранды и подождал Бернерса. Его руки в перчатках белели в темноте.
Насторожившись, мужчины постояли немного бок о бок, словно подпускали тьму поближе, пытаясь понять, насколько она опасна, а потом, убедившись — бояться нечего, двинулись по крыше. Миновали окна главной спальни, ванной, гостиной и вот уже приблизились к чуть заметному серебристому свету в одном из окон кабинета. Центральные створки имели около метра в ширину и метр двадцать в высоту. Одна, с поднятым бронзовым запором, была приоткрыта.
Рейкс распахнул окно, ступил на подоконник, отодвинул штору и вошел в комнату. На миг свет ослепил его, но он быстро освоился.
Вполоборота к нему стояла Белла с телефонной трубкой в руке. Ее побелевшее лицо, казалось, затвердело от напряжения, подкрашенные губы застыли. На столе лежали исписанные листки, овальное серо-белое мраморное пресс-папье смахивало на вымершую планету. Большая ваза с пламенно-алыми азалиями стояла на подставке красного дерева у дубовой двери бункера.
В кабинет влез и Бернерс, задел Рейкса рукой, проходя мимо, чтобы запереть входную дверь.
Белла положила трубку и кивнула в сторону бункера. Рейкс подошел к нему и встретил Сарлинга, выходящего с зеленой папкой под мышкой. Обхватил старика за плечи и, воспользовавшись его замешательством, легонько вытолкнул из дверного проема в комнату.
— Не кричите, вас все равно не услышат.
— Вы, разумеется, узнали, что стены здесь звуконепроницаемые, — почти равнодушно отозвался Сарлинг.
— Могу даже сказать, какая фирма их возводила, и во что это обошлось, — заметил Бернерс. Он взял у старика папку и положил на стол.
— Здесь светокопии, — сказала Белла. — Он собирался отвезти их в Лондон, оставить до утра в сейфе компании. Я только что вызвала машину.
Сарлинг, притаившись у стола, обескураженный, но внешне спокойный, взглянул на Беллу и, желая, вероятно, скрыть за словами страх, спросил:
— Пока мы говорили… все это время… ты знала, что они на улице?
— Да.
Он пожал плечами, взглянул Рейксу в глаза и сказал со своей ужасной ухмылкой:
— Она вам хорошо послужила. Надеюсь, вы вознаградите ее сполна.
Рейкс вынул из кармана рукавицы и подал Сарлингу:
— Наденьте.
— Вам нужно открыть еще один бункер?
— Вы же прекрасно понимаете. А поранить палец можно любым острым углом.
— Я уже подумал об этом.
Сарлинг надел рукавицы. Рейкс связал ему руки мягкой пеньковой веревкой — туго, но кожу не перетянул. У Сарлинга не должно быть ни синяков, ни ссадин.
Бернерс взял со стола зеленую папку и сказал:
— Она заперта.
— Ключ у меня в правом кармане, — ответил Сарлинг. Рейкс выудил у него из пиджака ключ и подал Бернерсу.
— Проверьте, есть ли там наши досье.
Бернерс открыл папку, порылся в конвертах, на каждом из которых стояло чье-то имя.
— Там есть и мое, — вмешалась Белла.
— Они возьмут его себе, — усмехнулся Сарлинг. — Ты просто сменишь хозяев. Все равно не вырвешься.
Бернерс вытащил из папки конверт и подал Белле, даже не взглянув на нее.
— У них будет еще одно твое досье.
— Неужели нельзя по-другому? Энди… — пробормотала она, теребя конверт. — Ведь ты можешь что-то придумать…
Услышав свое имя, Рейкс подавил внезапную ярость. Дура!
— Все уже сделано.
Он оттолкнул Сарлинга от стола, размотал длинную альпинистскую веревку и начал вязать из нее сбрую для Сарлинга, шлейку, чтобы спустить его в окно.
— Вот они. — Бернерс держал в руке два конверта.
— Возьмите все. Спрячьте в портфеле. А папку оставьте, — бросил Рейкс. Потом обратился к Белле: — Ты давно вызвала машину?
— Только что.
— Где его шляпа и пальто?
— В прихожей.
— Сходи принеси.
Бернерс выпустил ее и снова запер дверь.
На Беллу Рейксу было наплевать. Как и все остальное в этом доме. Он просто действовал, как было продумано заранее, подчинялся безоговорочно одному лишь плану. Потому, наверно, его так резануло это «Энди»… Бернерс поймет. Они с Бернерсом умели извлекать многое из пустяков. Так же, конечно, работали Сарлинг и Вюртер.
Рейкс достал носовой платок и показал его Сарлингу:
— Вытащу, как только сядем в машину.
Старик кивнул и произнес печально:
— Вы пришли раньше, чем я ожидал.
Рейкс взял его за руку, нажал его пальцем кнопку в стене, и бункер закрылся. Затем сделал из платка кляп и засунул его в рот Сарлингу.
В дверь постучали. Бернерс открыл, и в кабинет вошла Белла с котелком и пальто Сарлинга.
— Я ухожу, — сказал Рейкс Бернерсу. — Помогите мне.
Он пролез через окно, Бернерс помог вытащить Сарлинга. Старика подтянули к карнизу. Рейкс спустился по стволу глицинии, а когда ноги Сарлинга повисли в воздухе, обхватил их. Он не хотел, чтобы Сарлингу, брыкаясь, удалось разбить окно первого этажа.
Старик ступил на землю, покачнулся, но Рейкс поддержал его. Бернерс бросил свой конец веревки, а следом — шляпу и пальто, которые принесла Белла. Рейкс накинул пальто на плечи Сарлингу, насадил на голову котелок. Потом обмотал веревкой руки старика, взял его под руку и повел в темноту.
Они прошли парк тем же путем, каким Рейкс и Бернерс подбирались к дому, миновали высокие корабельные сосны — мертвые иглы прохрустели под ногами, — прошли в мягкой тьме у спокойной воды пруда, по подстриженному газону, где тишина неожиданно взорвалась блеянием горстки овец, а потом через рощицу, дышавшую запахом сырой листвы, направились к воротцам, выходящим на проселочную дорогу. Здесь Рейкс снял с Сарлинга веревочную сбрую.
Они ждали. Туман клубился у деревьев, ложился на ветви, а потом медленно стекал росой на землю. Вдали проехала машина, осветив серебристые пятна лишайника на старых воротах. Часы на далекой церкви пробили десять. До Лондона три часа езды. Время самое подходящее: движение невелико, нет возни у светофоров, где праздные водители шарят глазами по сторонам, оценивают другие автомобили и тех, кто в них сидит.
