Они обменялись рукопожатиями, и Фергюсон уселся напротив.
— Я буду за дверью, — объявил сержант Роджерс и вышел, оставив журналиста с глазу на глаз с осужденным в маленьком помещении.
Приговоренный к смертной казни Фергюсон улыбался, точнее говоря, самодовольно ухмылялся. При виде этой ухмылки Кауэрт вспомнил полные бессильной злобы и негодования глаза лейтенанта Брауна, и внутри затлела искра сомнения. Однако она скоро угасла, а Фергюсон шлепнул на стол пачку бумаг, которую держал в руках.
— Я знал, что вы вернетесь, — заявил он. — Я догадывался, что вы обнаружите в Пачуле.
— И что же, по-вашему, я там обнаружил?
— Что я говорю правду.
Немного подумав, Кауэрт решил сбить спесь с самонадеянного заключенного:
— Я обнаружил, что вы, безусловно, сказали мне часть правды, и больше ничего.
— Что вы несете! — взвился Фергюсон. — Вы что, не говорили с этими полицейскими? Вы не видели расистов, которыми кишит этот город? Неужели вы не поняли, что представляет собой эта дыра?!
— Один из полицейских тоже чернокожий. А вы мне об этом ничего не сказали.
— Вы думаете, что если он чернокожий, так, значит, обязательно честный?! Он что, мой родной брат?! Да он такой же расист, как и его краснорожий прихвостень! Вы что, ослепли, мистер репортер? Неужели вы не поняли, что Тэнни Браун хуже любого расиста?! Да по сравнению с ним любой куклуксклановец — учитель воскресной школы. Браун насквозь белый и больше себя самого ненавидит только других чернокожих! Поезжайте туда опять и спросите, кто громила номер один в Пачуле. Вам любой скажет, что это Тэнни Браун.
Вскочив на ноги, Фергюсон стал мерить шагами помещение, судорожно сжимая и разжимая кулаки:
— Вы что, не говорили с этим старым пропойцей-адвокатом, который отдал меня на растерзание присяжным?
— Говорил.
— А с моей бабушкой вы говорили?
— Говорил.
— Вы изучили материалы моего дела?
— Изучил. У них практически нет против вас улик.
— Теперь вы поняли, почему им обязательно нужно было выбить из меня признание?
— Да.
— Вы видели его револьвер?
— Видел.
— Вы читали мое признание?
— Читал.
— Они меня били!
— Они признались, что вы схлопотали пару пощечин.
— Пощечин?! А может, они просто гладили меня по головке и случайно сделали мне чуть-чуть больно?
— На что-то в этом роде они и намекали.
— Сволочи!
— Успокойтесь!
— Успокойтесь?! Это вы мне говорите?! Эти лживые сволочи сидят там и нагло врут, а я сижу в тюрьме и жду, когда меня посадят на электрический стул!!! — завопил Фергюсон, но спохватился, замолчал и замер посреди помещения, словно старался взять себя в руки и тщательно обдумать свои следующие слова. — Да будет вам известно, мистер Кауэрт, вплоть до сегодняшнего утра мы все тут были в строгой изоляции. Вы знаете, что это означает? — Фергюсон явно с трудом сдерживал волнение.
— Нет.
— Дело в том, что губернатор штата Флорида подписал распоряжение о приведении в исполнение смертного приговора одному заключенному. Поэтому нас всех заперли в камерах до истечения срока действия этого распоряжения или до момента смертной казни.
— И что же произошло?
— Апелляционный суд приостановил приведение приговора в исполнение, — покачал головой Фергюсон. — Но в конечном счете этот заключенный не отвертится от электрического стула. Вы же знакомы с системой: сначала приговоренный к смертной казни использует все свои права на апелляции, а потом ему остается только ссылаться на неконституционный характер смертной казни или на то, что присяжные вынесли свое решение из-за своих расистских предрассудков. Вы тоже попробуйте привести такие аргументы. А еще лучше — придумайте что-нибудь новенькое. Что-нибудь такое, до чего еще не додумались все эти вшивые юристы. При этом не забывайте о том, что время не ждет! — Фергюсон снова уселся и положил руки на стол. — А знаете ли вы, что делает с человеком строгая изоляция? Она леденит душу. Чувствуешь себя загнанным в угол. Каждый удар часов — словно разряд электрического тока прямо тебе в сердце. Сидишь, и тебе кажется, что вот-вот казнят именно тебя, потому что знаешь: придет день и всех загонят в камеры, потому что это твой приговор будут приводить в исполнение. Это — своего рода медленная смертная казнь. Кажется, кто-то вскрыл тебе вены и ждет, пока ты не истечешь кровью. Поэтому все, кто сидит в камерах смертников, начинают беситься. Сначала все злобно орут, но только несколько минут. Потом наступает мертвая тишина, такая звенящая, что можно услышать чавканье кошмаров, пожирающих человеческие мозги. Потом что-то происходит — достаточно малейшего звука, чтобы одни заключенные снова начали орать, а другие визжать. Помню, один из них визжал двенадцать часов подряд, пока не упал в обморок. Строгая изоляция лишает человека рассудка, оставляя его во власти ненависти и безумия. Иного у человека не остается. — Фергюсон снова поднялся на ноги и стал расхаживать по комнате. — Знаете, что больше всего бесит меня в Пачуле? Спокойствие ее обитателей. Царящие там тишина и покой… Я терпеть не мог того, как там все причесано и упорядочено, — сжав кулаки, продолжал заключенный. — Там все знают друг друга и то, что именно будет с ними завтра. По утрам они встают с постели, потом едут на работу, работают, возвращаются домой. Дома они выпьют стаканчик виски, поужинают, посмотрят телевизор и лягут спать. И так день за днем. Вечером в пятницу они ходят на футбол или бейсбол. В субботу они ездят на пикник, а в воскресенье ходят в церковь. Все — и белые, и черные. Только белые командуют, а черные у них на побегушках, как и везде на юге. И все это им очень нравится! День за днем, год за годом все должно быть так же, как всегда.
— А вы?
— Вот именно! Я не такой, как они. Я хотел чего-то другого. Я желал чего-то добиться в жизни. Моя бабушка точно такая же, как и я. Местные чернокожие раньше называли ее упрямой старухой, зазнайкой, считающей себя лучше других, хотя она и живет в убогой хижине без водопровода и канализации, с пристроенным к ней курятником. Выскочки вроде вашего Тэнни Брауна терпеть ее не могут, потому что у нее есть чувство собственного достоинства. Они ненавидят ее за то, что она никому не кланяется. Как вам самому показалось, встанет перед кем-нибудь на колени такой человек, как она?
— Пожалуй, нет.
— Всю свою жизнь она боролась. А потом приехал я и тоже не стал ни перед кем ломать шапку. Вот поэтому-то они на меня и набросились.
Судя по всему, монолог Фергюсона мог длиться бесконечно, но Кауэрт его перебил:
— Все это замечательно. Допустим, все это правда. Допустим, я напишу про вас статью. Напишу об отсутствии серьезных улик, о том, как неубедительно вас опознали, и о том, что признания от вас добились побоями. Но вы должны сказать мне одну вещь…
Фергюсон уставился на журналиста.
— Вы должны сказать мне имя настоящего убийцы, — закончил Кауэрт.
— А какие у меня гарантии?
— Никаких. Я просто напишу про вас все, что узнал.
— Но ведь речь идет о моей жизни! Меня же могут казнить!
— Я все равно ничего не могу вам обещать.
— И что же вы про меня узнали? — внезапно спросил заключенный, откинувшись на спинку стула.
Журналист опешил. Действительно, что он на самом деле знает о Фергюсоне?!
— Я знаю про вас то, что мне рассказали вы сами и другие люди.
— И вы считаете, что теперь меня знаете?
— Да, немного знаю.
— Глупости! — фыркнул Фергюсон, но тут же замолчал, словно прикусив язык. — Да, я такой, как есть. Возможно, я не сахар. Возможно, я не всегда делал и говорил то, что надо. Наверное, мне не нужно было восстанавливать против себя весь этот городишко до такой степени, что, когда в него пришла беда, все сразу бросились на меня, не обратив ни малейшего внимания на настоящего виновника.
— Что вы имеете в виду?
— Сейчас все поймете. Беда пришла в Пачулу, пробыла там совсем немного и убралась восвояси, оставив меня расхлебывать кашу, которую заварил кто-то другой, — сказал Фергюсон и усмехнулся при виде недоумения журналиста. — Ну ладно, попробую объяснить по-другому. Представьте себе одного человека — очень плохого человека, — зарулившего по пути на юг в Пачулу. Он сидит в машине и жует гамбургер под тенистым деревом рядом со школой. Он видит девочку, говорит с ней, и она садится к нему в машину, потому что на первый взгляд не скажешь, что это машина очень плохого человека. Вы же там были. Не прошло и пары минут, как этот человек с девочкой оказались в очень тихом и уединенном месте на краю болота. Там он ее убил и поехал дальше своей дорогой. Он навсегда уехал из Пачулы. Он совсем недолго думал о том, что там совершил. Он лишь вспомнил об удовольствии, которое испытал, убивая девочку.
