– Тогда из-за мамы, – небрежно уронил я.
– Она хотела, чтобы вы выбрали эту профессию?
– Нет. – Я заколебался. Я никогда и никому не рассказывал, почему вырос одержимый пламенным рвением, таким же сильным, как истинное призвание. Джосси ждала с насмешливым вниманием.
– У нее был паршивый бухгалтер, – сказал я. – Я обещал ей, что сам займусь нашими делами, когда вырасту. В сущности, все довольно банально.
– Вы так и сделали?
– Нет. Она умерла.
– Душещипательная история.
– Да, я предупреждал. Абсолютно банальная.
Она помешала фрукты соломинкой, иронии в ней немного поубавилось.
– Боитесь, что буду смеяться над вами.
– Уверен, – сказал я.
– Так испытайте меня.
– Ну... она была не очень практичной женщиной, моя мама. Отец погиб во время нелепого несчастного случая, и ей пришлось одной воспитывать меня.
Ей было около тридцати. Мне девять. – Я замолчал.
Джосси действительно не смеялась, поэтому я продолжал, сделав над собой усилие:
– Она арендовала дом почти у самой набережной в Райде и открыла в нем пансион – всего на ступеньку выше обычных меблированных комнат. Удобный, но без права подавать напитки, что-то в этом роде. Таким образом она могла находиться дома, когда я возвращался из школы или наступали каникулы.
– Мужественная женщина, – промолвила Джосси. – Продолжайте.
– Легко догадаться, что случилось дальше.
Джосси допила коктейль до дна бокала, издав чавкающий звук соломинкой.
– Конечно, – сказала она. – Ваша мама умела хорошо готовить и принять людей, и понятия не имела, как подсчитывать и назначать справедливую цену.
– Она также платила налоги с сумм, которые следовало отнести к расходам.
– А это много?
– Безумно.
– Продолжайте же, – поторопила она меня. – Вытянуто из вас что-нибудь труднее, чем искать грибы.
– Иногда я заставал ее в слезах. В основном она плакала зимой, когда совсем не было постояльцев. Десятилетнему ребенку очень больно видеть, как плачет мать. Наверное, мне хотелось защитить ее. Правда, сначала я думал, что она все еще оплакивает смерть отца. Потом я понял, что она плакала всегда после встреч с мистером Джонсом, своим бухгалтером. Я пытался убедить ее поделиться неприятностями, но она говорила, что я слишком мал.
Я снова замолчал. Джосси вздохнула с раздражением и сказала:
– Рассказывайте дальше.
– Я посоветовал ей отделаться от мистера Джонса и нанять кого-нибудь другого. Она ответила, что я ничего не понимаю. Я пообещал ей, что стану бухгалтером, когда вырасту, и приведу в порядок ее дела. – Я криво улыбнулся. – Когда мне исполнилось тринадцать лет, она однажды утром отправилась в Бутс и купила двести таблеток аспирина. Она размешала их в стакане воды и выпила. Я нашел ее, когда вернулся домой из школы. Она лежала на постели. И она оставила мне записку.
– Что она написала?
– Она написала: "Дорогой Ро. Прости. Люблю. Мама".
– Бедняжка. – Джосси заморгала. И не засмеялась.
– Она составила завещание, – продолжал я. – Простенькое завещание на обычном канцелярском бланке. Она завещала мне все. В сущности, ничего, кроме ее личных вещей. Я сохранил все бухгалтерские книги и банковские ведомости. В течение нескольких лет меня перебрасывали от одних дядюшек и тетушек к другим, но я сберег в целости и сохранности эти книги и позже попросил одного знакомого бухгалтера взглянуть на них. Он сказал мне, что, наверное, мистер Джонс думал, будто работает на налоговую комиссию, а не на своего клиента. Я сообщил своему знакомому, что собираюсь стать бухгалтером, и заставил показать конкретно, что мистер Джонс сделал не правильно.
Вот и все. Конец истории.
– И вы до сих пор убиваете мистера Джонса, чтобы осушить слезы матери? – насмешливый тон вернулся, но в смягченном варианте.
Я улыбнулся:
– Мне нравится бухгалтерское дело. Вероятно, я никогда бы о нем и не подумал, если бы не мистер Джонс.
– Благослови Бог негодяев.
– Он был сверхправедным. Самодовольный, напыщенный осел. Вокруг по-прежнему полно мистеров Джонсов, которые не указывают своим клиентам все законные способы избежать налогов.
– Что?
– Глупо платить налоги, когда это не нужно.
– Но это очевидно.
– Многие люди платят по невежеству или руководствуясь дурными советами.
Я заказал нам еще по бокалу и сказал Джосси, что теперь ее очередь раскрывать семейные тайны.
– Моя мама? – изумилась она. – Мне казалось, весь мир знает мою маму. Она плавает на каноэ вверх и вниз по Амазонке и выискивает древние племена. И шлет домой донесения в виде серьезных статей для заумных журналов; Мы с отцом не видели ее много лет. В январе мы получаем поздравительные рождественские телеграммы.
Меня осенила догадка.
– Кристабель Сэффрей Финч! Бесстрашная женщина-исследователь, штурмующая непроходимую сельву?
– Именно, – кивнула Джосси.
– Боже мой.
– Скорее черт возьми.
– Тревор никогда не говорил мне, – сказал я. – Впрочем, полагаю, он и не должен был.
Джосси усмехнулась.
– Тревор осуждает. Еще Тревор строго осуждает милые папины утешения.
Тети, как я привыкла их называть. Теперь я называю их Лида и Сэнди.
– Он очень осмотрителен. – Даже на ипподроме, где сплетни являются вторым основным занятием, я никогда не слышал о Лиде и Сэнди. Или о том, что Кристабель Сэффрей Финч, излюбленная героиня документальных фильмов об антропологии, была женой Уильяма.
– Сэнди – это его вечно больная секретарша, – пояснила Джорси, у нее постоянно то бронхит, то прострел, то аборт.
Я рассмеялся.
– А Лида?
Джосси скорчила гримаску, и неожиданно девушка показалась трогательно уязвимой под блестящими доспехами бравады.
– Лида впилась в него, точно ленточный червь. Терпеть ее не могу.
Поговорим лучше о еде. Я умираю от голода.
Мы изучили меню, сделали заказ, прикончили выпивку и отправились обедать в столовую, повидавшую не одно столетие: каменные стены, обнаженные дубовые балки, красный бархат и приглушенный свет.
Джосси ела так, словно проблемы полнеющих талий не существует вовсе, что явилось приятным разнообразием после одной привередливой особы, клевавшей как птичка, которую я водил в ресторан в последний раз.
– Мне повезло, – сказала она самодовольно, накладывая целую горку масла на картофель, запеченный в мундире.
Я подумал, что ей повезло не только с хорошим обменом веществ. Сообразительность, очаровательное лицо, высокая изящная фигура: в ней не было ничего заурядного.
В основном за столиками вокруг нас сидело по два-четыре человека, которые негромко разговаривали между собой. Львиную долю шума производила большая компания, разместившаяся у дальней стены.
– Они все время смотрят сюда, – сказала Джосси. – Вы их знаете?
– Похоже, спиной к нам сидит Хворостина Элрой.
– Неужели? Празднует свою победу?
Хворостина Элрой, прозванный так за необычайно тощие ноги, старательно избегал меня в раздевалке в Таустере и, наверное, совершенно расстроился, обнаружив, что я обедаю в его местном пабе. Он был моим клиентом из числа жокеев, но останется ли он им и дальше, вызывало сомнения. В настоящий момент он не особенно меня жаловал.
Однако источником шума был не он, а хозяин вечеринки, суровый с виду человек, от природы обладавший громким голосом.
– Перестаньте их гипнотизировать, – сказал я Джосси.
Большие глаза уставились на меня поверх бифштекса с салатом.
– Страусиная позиция? – полюбопытствовала она.
Я кивнул.
– Если мы спрячем, головы в песок, возможно, буря нас минует.
Но буря, по-видимому, только набирала силу. Слова типа "ублюдок" слышались все громче сквозь общий гул, и многие посторонние посетители начали проявлять интерес.
– Неприятность, – сообщила Джосси без заметного сожаления, – встала на ноги и двигается в нашу сторону.
– Черт.
Она усмехнулась:
– Трусишка.
Неприятность приблизилась нетвердыми шагами подвыпившего человека.
Под пятьдесят, определил я. Рост около пяти футов восьми дюймов, короткие темные волосы, раскрасневшееся лицо и воинственный взгляд. Он был настроен решительно и полностью проигнорировал Джосси.
– Мой сын говорит, ты и есть тот самый ублюдок Рональд Бриттен. Помимо того, что он орал, у него еще слегка заплетался язык.
Не обратить на него внимание значило напроситься на драку. Я положил на стол нож и вилку и откинулся на спинку стула. Я сделал вид, будто он задал мне вежливый вопрос.
– Хворостина Элрой ваш сын?
– Верно, черт побери, – сказал он.
– Он красиво выиграл сегодня, – заметил я. – Здорово.
Секунды на две Элрой-старший лишился дара речи.
– На черта ему сдалось твое "здорово".
Не ответив, я спокойно ждал. Элрой-старший нагнулся, дохнул винным перегаром, и нацелился мне в лицо указательным пальцем.
– Не трогай моего сына, ясно? Он никому ничего плохого не делает. Он не хочет, чтобы какой-то ублюдок, вроде тебя, доносил на него проклятой налоговой ищейке. Иуда, вот ты кто. Делаешь свои делишки у него за спиной.
